- Идите, прапорщик, к нам, - услышал он вдруг голос Маркова. - Нравится песня? Вижу, что нравится.
Романа усадили, дали глотнуть, дали закусить куском курятины.
- Любим мы эту песню, - сказал Марков, - что-то в ней есть. Походное, что ли.
Под песню и слегка захмелев, Роман решился спросить:
- Ваше превосходительство...
- Без превосходительств. Сергей Леонидович. Как вас величать?
- Роман Борисович.
Под странную цыганскую песню этих молодых, слегка пьяных людей, целый день рисковавших жизнью, убивавших, расстреливавших, не знающих, куда и зачем пойдут они завтра и где застигнет их смерть, возник странный разговор между прапорщиком и генералом. Странность его была в том, что и вопросы, и ответы были туманно неясны, но в то же время оба так понимали друг друга, как не поняли бы в любой самой чётко организованной беседе.
- Почему так, Сергей Леонидович?
- Потому что хорошо, Роман. Видел, солнце какое стояло, когда шли цепями? А как шли, ты понял?
- Без выстрела. Если всегда так будут идти...
- Всегда.
- И все погибнут.
- Да.
- Но слава останется навеки.
- Слава останется. Это ты хорошо понял, Роман.
- Но можно иначе.
- Нельзя. Так сложилось.
- И Корнилов?
- И он.
- А другие?
- Других нет. Только мы. И это прекрасно. И песня хорошая:
Цыганский быт и нравы стары...
- А там на площади?
- Об этом, Роман, не говорят под песню.
Однако пели не везде. Когда прапорщик Пауль из Марковского полка шёл на квартиру, его остановили двое поручиков.
- Господин прапорщик, просим вас помочь. В этом доме большевик. Надо его взять.
Грозно постучали. Открыли сразу с испуганными лицами и трусливыми заявлениями о том, что ничего не знают. Обошли дом, заглянули в шкафы, под кровати. Обнаружили большевика в дальней комнате, забившегося под кровать. Пауль достал наган, заставил вылезти. Едва тот показался, держа в руке массивный старинный кинжал, как один из поручиков выстрелил ему в голову. Большевик уже не шевелился, но поручик выстрелил ещё раз.
Остальную часть пути прапорщик Пауль шёл, не напевая цыганские песни, а задумавшись о происходящем.
Роман Гуль в это время спешил на квартиру, где его ждал брат. Пришлось переходить пути за станцией. Там снова что-то кричали офицеры. Он столкнулся с поручиком Корнеевым. Тот - с винтовкой наперевес, перед ним - молодой солдат в рваной гимнастёрке. Пленный. Просит пощады:
- Пожалейте, дяденька! Помилуйте!
- А... Твою мать! Куда тебе - в живот, в грудь? Говори! - злобно кричит Корнеев.
- Пожалейте, дяденька!
Злобно хрипя, словно дрова рубит, поручик ударил ^пленного в грудь, в живот, опять в грудь. Упал исколотый "...штыком пленный и ещё долго стонал, всё тише и тише. Поймали ещё одного. Конечно, тот тоже просил пощада!.. но в ответ лишь зверские крики:
- Беги... твою мать!
Пленный бежать отказывался, хватался за ствол винтовки, понимая, что значит это "беги".
- Беги, а то заколю!
Инстинктивно пленный отскочил в сторону и побежал, оглядываясь, дико крича. Может, удастся убежать в вечерней темноте. Но стреляли чуть ли не из десяти винтовок. Наконец он упал, попробовал встать, опять упал, пополз.
- Уйдёт! - крикнул кто-то.
- Я раненый, - вскричал пленный.
Поручик Корнеев догнал его и выстрелил в голову, из которой что-то разлетелось в разные стороны.
- Что такой весёлый пришёл? - иронически спросил Сергей.
- Песни пел с Марковым.
- О-о! Он песни поёт? Какие же?
- Цыганские.
- Это интересно. Это его как-то даже объясняет.
- Как объясняет?
- Я присматриваюсь к нему: генштабист, молодой генерал, интересный мужчина, а здесь вдруг в какой-то куртке, мат на каждом слове, на лошади сидит как новобранец. И всё это нарочно. А тут, оказывается, нечто цыганское.
- Не понимаю. Он же не цыган.
- Конечно, нет, но здесь свобода от всего, кроме того, что тебе нравится. А нравится ему скакать, стрелять, командовать, рисковать жизнью.
- Некоторые ещё любят убивать безоружных пленных.
- Марков, по-моему, этого старается избегать.
Перед сном ещё говорили о сомнительном будущем. Куда поведёт Корнилов.
- Конечно, на Екатеринодар, - утверждал Сергей. - Только загвоздочка - там теперь красные бушуют. Вполне могут взять власть. Как в Ростове. И выйдет: откуда ушли - туда и пришли.
Истинный вождь армии знает, что предлагаемые им решения верны, и с помощниками советуется чаще всего для того, чтобы его больше уважали. Вождь, только что победивший в сражении, абсолютно уверен в себе и принимает решения, ни с кем не советуясь. Генералу Маркову ночью передали приказ:
"Сводно-офицерский полк с 1-й батареей следует в юго-восточном направлении на село Белая Глина, в арьергарде за конным отрядом Глазенапа. Начало движения 8 марта 8.00".
Маркову не надо объяснять, почему в арьергарде: обмануть противника, будто идём на юг, на Ставрополь, а потом вдруг повернуть на Екатеринодар, и марковцы впереди!
Вышли точно. Дорога сухая, идти легко. Когда генерал скачет вдоль колонны, "бегут ноги". Но 4-я рота...
- Что за строй? - закричал Марков, размахивая нагайкой.
Рота хором:
- Справа по три, ваше высокопревосходительство!
- Почему? Кто разрешил нарушать устав? Я вам покажу! Пехота, а справа по три!.. Я вам...
Затем вдруг взмахнул плёткой и поскакал дальше. Понял: почти вся рота из Ударного дивизиона кавалерийской дивизии, вот и не хочет расставаться с конной традицией.
В 3-й роте с недоумением узнал капитана, которого накануне хотел расстрелять. Тот шёл в строю, но с погонами поручика. Генерал догнал Кутепова:
- Александр Павлович! Что это за офицер в строю?
- Из вчерашних пленных, Сергей Леонидович. Они предстали перед полевым судом, и их простили. Некоторых снизили в звании.
- Вы согласны с решением?
- Я не был членом суда.
- А если бы?
Кутепов мрачно покачал головой.
Хотелось, чтобы следующий вопрос прозвучал как можно равнодушнее:
- Всех офицеров простили?
- Всех, Сергей Леонидович. Мне ещё одного поручика подсунули. Есть такой Линьков. Впереди идёт с той стороны. Не верю им. Пусть в бою себя покажут.
- Допросить хочу обоих. Может быть, что-нибудь новое прояснится в обстановке... и в них: пусть скажут всё, что знают. Скроют, солгут - им конец.
На привале Марков вызвал Мушкаева и Линькова. Михаилу слегка кивнул, сказал: "Помню, встречались, но в другое время". Усадил обоих на камни, сам похаживал, помахивая нагайкой. За его спиной раскинулась степь, чёрный блеск оттаявшей земли, местами сверкающие зеленя, горизонт в туманном мареве, блёклое зеленоватое небо, недосягаемо высокое, равнодушно молчащее.
Начал с Мушкаева.
- Я служил у Сиверса. Знаете? Латыш. "Окопную правду" редактировал. Я попал к нему не по своей воле...
- Отставить! Суд был вчера. Дело.
- Сиверс назначен командующим Юго-Восточным фронтом. Его задача: наступать по железнодорожным линиям Ростов-Степная-Тихорецкая-Ставрополь. Состав - до 30 тысяч - бывшие солдаты и добровольцы рабочие. Но это на бумаге, на самом деле - награбят и разбегаются. Сам Сиверс - фанатик. Пытается навести порядок. Расстрелы каждый день.
- Бронепоезда?
- Несколько. Три или четыре. Действуют от Ростова и от Тихорецкой. А в Тихорецкой - хорунжий Автономов. Его выбрали командующим Юго-Восточной революционной армии. У него солдаты и часть казаков. Тысяч 20. Он Наступает на Екатеринодар, поскольку съезд в Армавире Объявил Кубанскую раду незаконной. Ваши... то есть наши войска могли бы ударить ему в тыл.
- Что можете добавить, Линьков?
- Вполне логичный план. Договориться с добровольцами, защищающими Екатеринодар, и нанести одновременно удар с фронта и тыла. Наверное, связь уже установлена...
- Отставить, Линьков. Мы с вами сейчас поговорим.
Марков отпустил Мушкаева, сел рядом с Линьковым, сказал:
- Я помню ваши действия в Бердичеве, помню ваши предложения стать красным генералом. А как теперь?
- Совершенно искренне, Сергей Леонидович, после разгона Учредительного собрания искал случая перейти в Добровольческую армию. Ведь Корнилов - республиканец.
- Долго искали случая.
- Служил в отряде при военно-революционном комитете в Ростове, и нас двоих послали навстречу Дербеневскому полку. Я боялся Мушкаева, а он меня. Вот и попали оба. Я хочу что-нибудь сделать для нашей Добровольческой армии, как-то проявить себя. Вот связь с Екатеринодаром. Пошлите меня с людьми.
- Обратно к своим?
- Теперь мне обратно хода нет.
Трубы затрубили "сбор". Марш продолжался.
- Подумаем, - сказал Марков.