- Но ничего удивительного. Ты же его копия. До жути. Она убирает ладонь, оставив меня с неожиданным порывом притянуть ее обратно.
- Копия кого?
- Он всегда так хорошо выглядел? Я бы не смогла общаться с таким человеком. У меня была бы непрекращающаяся паранойя. В смысле, тебе, наверно, не позавидуешь. Как ты воспринимаешь то, что каждая девка в универе мечтает трахнутся с твоим папой?
Меня резко выбрасывает в реальное время. Дыра в груди сжимается, выплевывая каждый дюйм ее обратно в деловитый гул бара. Глаза мои, безжизненные и остекленевшие, размазывают ее лицо в пятно на задней части освещенного неоном стекла. Кладу ладони на стол и резким движением поднимаю себя, ноги отказываются слушаться, угрожая подкоситься подо мной. Я едва сознаю, что она здесь. Паола. Покахонтас. Залпом выпиваю остатки в стакане и, пошатываясь, продираюсь через скопление тел, наружу, в холодный порыв ветра, который хлещет меня по лицу, отрезвляя.
Я стремительно шагаю по черным от дождя улицам, стремясь разделить нас расстоянием. Как только я снова принимаюсь петлять по тлеющей сердцевине клубленда, увертываясь от людей, веселья, смеха, в голове начинает рождаться тревожная, бестолковая, острая боль. Здесь я чувствую себя дурой, мне неловко за подобную реакцию - за то, что показалась так жестоко задетой. За то, что так неправильно ее истолковала. И за жгучую ревность к отцу. Папе. Моему славному предку. Настолько совершенно, восхитительно не замечающему голодного низкопоклонства, которое он так невинно провоцирует.
Моим следующим портом захода становится "Ливинг-Рум". Несколько хилых блондинок выстроились вдоль бара, пяля глазенки на шумливый отряд мордоворотов, набившихся за столик. Беру меню коктейлей. Слова плывут у меня перед глазами. Я откидываю со лба отсыревшую бахрому челки и заказываю водку с клюквенным соком.
- Одно "Дыхание" сейчас сделаю, - произносит бармен со сверхаффектированной шепелявостью. Я хватаю его за запястье.
- Я это не хочу, - сообщаю ему, - Я хочу водку с клюквенным соком.
Трепет горькой обиды проходит сотрясает его лоб. Он вырывает у меня из руки пятерку.
- Сдачи не надо, - убежденно произношу я и поворачиваюсь к нему спиной.
Полное отстой это место - одни сплошные футболисты и бандиты сбиваются здесь в стаи, и это, в свою очередь, притягивает сюда самок. Намного проще склеить девчонку, когда рядом настоящие пацаны, им же по приколу издеваться над всеми этими девчачьими приколами. Они используют это в качестве пускового механизма. Конечно, основная их часть прячут это, когда видишь их там, где они как у себя дома.
- Какого хера ты творишь, девочка? Я просто напаиваю ребят!
Задний ход обычно сопровождается изображением чего-то среднего между недоверием и неприятием.
Я заказываю второе "Дыхание" и устраиваюсь в дальнем конце у стойки. Закуриваю сигарету и строю глазки самочке.
Время идет.
Чья-то рука сжимает мне плечо, и, потрясенная человеческим прикосновением, я отрываюсь от групповой оргии с блондиночками из этого бара. Поворачиваюсь и обнаруживаю Лайама Флинна, старшего брата Сина, его широченная улыбка почти касается бровей. Сто лет его не видела. Он отлично выглядит - узкий черный пуловер под дорогим на вид костюмом. Свет подчеркивает черты его лица, акцентируя высокие скулы и широкий боксерский нос, заостряющий внимание на ясных темных глазах.
- Я подумал, это наша замечательная Милли!
Он целует меня в щеку. У него пьяное и сексуальное дыхание.
- Пикантное свидание? - спрашивает он, с отеческой нежностью вытирая случайную дождевую капельку с моего носа.
- Не, явилась попытать счастья с кем-нибудь из этих коров.
Я показываю на шлюховатых блондинок, вытаращившихся на Лайама, на мордашках у них запечатлелось: "непременно трахнуть".
Его улыбка расширяется еще на пару дюймов.
- Не трать время, - советует он мне низким шепотом, словно посвящая меня в некую темную тайну. Он с уничтожающим видом озирается, затем снова склоняет ко мне голову: - Это трансики.
- Чего?
- Понимаешь, трансики, трансы.
- Не догоняю, - отвечаю я, тоже переходя на шепот.
- Трансвеститы.
Я хохочу, и одна из шлюшек недобро на меня косится. У ее подруги сексуальное лицо - большие губы, скулы, голодные глаза, но Лайам прав. Трицепсы у нее слишком выступают. Допускаю, она не парень, но недалека от этого.
Я иду и занимаю столик вместе с Лайамом и его приятелями, которыми оказываются те громилы, кого я засекла как только вошла. Двое из них раньше работали в "Креме". Хорошие ребята. Второй, у меня возникает порыв невзлюбить его - большая, тупая стероидная башка, дурацкий шнобель и морда с полопавшимися капиллярами.
Лайам поднимает руку, и к нам подскакивает официантка с черными матовыми завитушками и менструирующим животом.
- Еще раз то же самое, любовь моя, и один стакан для дамы, - говорит он, показывая на артиллерию пустых бутылок из-под шампанского.
- Спасибо, Лайам, - перебиваю его я. - Только можно мне взамен бутылку "Стеллы"?
- Все, что пожелаешь, дитенок.
Он кивком отправляет официантку за заказом и закуривает сигарету.
- Черта с два просечешь, что она студентка, а?
- Вот почему ты называешь ее "любовь", ветреный ты наш?
- Не ее! Тебя!
- Не гони! - фыркаю я. - Должен знать, что у меня аллергия на дешевое шампанское, Лайам. Обжигает мой царственный пищевод, и он аж краснеет.
- Ну ты, леди Пенелопа! Что значит - дешевое? Это ж ниибацца "Most", а что по твоему?
- Останусь при прежнем мнении, дорогуша.
- Пиздатое бухло, хорош!
- Ну да, только не совсем "Кристалл", разве не так? Лайам скалится и делает вид, что дает мне пощечину.
Круглоголовый нехорошо косится на меня, отчего меня передергивает.
Мне нравится Лайам. Сложно поверить, что он брат Сину. И даже не в плане телосложения - Лайам наполовину цветной, низкий и коренастый, Син - белый, высокий и стройный - но еще и в плане того, какие они люди.
Лайам - джентльмен и, по-своему, не лишен моральных принципов. Он отличный отец маленькому Тони, и редко можно наблюдать, чтобы он рисовался своими деньгами или властью. На самом деле, большинство людей не имеют даже представления о том, какой из себя Лайам Финн. Просто имя, имеющее собственную мифологию, глубоко укорененное в местный фольклор, наряду с Кевином Киганом и Полом Маккартни. Син, напротив, представляет собой создавшую самого себя скауз-звезду местного розлива, каковая посещает больше церемоний открытия баров/клубов/ресторанов, чем Тара Палмер на хуй Томкинсон. И не складывается впечатления, что его образ жизни есть нечто заработанное собственными стараниями и талантами. Это было дано ему. Когда Лайам отправился на пятилетнюю отсидку, доверить присмотр за своим бизнесом он мог одному Сину - впечатляющий набор соляриев, кафе и сдаваемой в аренду недвижимости - теплое и денежное местечко для восемнадцатилетнего мальчика.
У бедняги Лайама не было выбора. Его подельники сели вместе с ним, а у него оставались жена и ребенок, которых надо было кормить. Возможно Син поддержал функционирование всей империи, но его шустрые выходки нанесли оной неизмеримый ущерб. Фамильное имя, некогда уважавшееся в блатном мире нашего города, сегодня стало не более, чем карикатурой типа "Как быть гангстером" - и Лайам хорошо знает это.
Стероидный мудозвон подзывает двух шлюховатых блондинок и предлагает им стакан шампанского. У обеих одинаковые помятые смуглые сиськи и кисти рук, про которые кажется, что в фастфуд-магазине их макали в глубокую сковородку. Они патетично польщены, что их пригласили за столик. Брось, они же страхолюдные. Кожа вокруг глаз потрескавшаяся, истонченная и измазана дешевой синей тушью. Когда до этого я вошла в бар в промокших джинсах и с грязным лицом, они взглянули на меня, как на бомжиху.
Теперь я сижу здесь, в качестве гостьи Лайама, и они сверкают белозубыми улыбками и фразочками: "Ну не симпатяшка ли. Девушка, а вы случаем не модель - вы такая хорошенькая, елки!" Блядешки.
Мое сознание слоняется по улицам Ливерпуля 8. Костлявые проститутки с нечистой кожей, девочки, воняющие дешевыми духами, резиной и улицей. Ничего не могу с собой поделать. Одна мысль включает у меня глубоко в паху нечто такое, что должно потрясти меня - встревожить, по меньшей мере, что я так жажду этой порочной радости. Но вместо этого я ощущаю себя живой - пьяной, бесстрашной и волшебно, страстно живой. Я обдумываю, какого рода девки сегодня вечером рискнут бросить вызов погоде. Крэковые, старухи с раком груди, девочки жестоких сутенеров и прочие ночные пресмыкающиеся, ведомые полным отчаянием. Отчаявшиеся настолько, что выебут меня, а вдруг?
Я говорю "до свидания", дарю Лайаму двусмысленный поцелуй в губы и высовываю кончик языка стероиду. Решаю прогуляться, но некий врожденный инстинкт самосохранения останавливает меня, побуждая передумать.
На Болд-стрит я снимаю 80 фунтов в банкомате и резво топаю в направлении Хоуп-стрит. В небе вспыхивают молнии, холод хлещет меня словно кнутом. Я натягиваю куртку на голову, но ветер лишь сильнее задувает в открывшуюся скважину, обнажившую живот. Клубок неба разматывается, и ветер жалит еще больнее.
Мимо меня мигают такси, в запотевшие окна вжались пьяные физиономии. Дворники бешено мотаются по ветровому стеклу, свет фар пробивается сквозь дождевую завесу и бьет вдоль всей Лис-стрит, человеческие силуэты, втянув голову, то ныряют в бары, то выныривают оттуда. Жуткая ночь для всех, кого она застала на улице. На Хоуп-стрит никого не будет.