– Не имеет значения, Молли, как ты называешь его, говори дальше. Кажется, от твоих речей мне становится чуточку легче, ведь ты вселяешь в меня надежду. Сквайр оказался сильно уязвлен и раздосадован: по соседству появились какие-то непонятные люди, которые расспрашивали арендаторов и выражали неудовольствие падением цен на строевой лес, словно рассчитывали на смерть сквайра.
– Именно об этом я вам и говорю. Разве это не показывает, что они – плохие люди? И разве постеснялись бы плохие люди обманом навязать ему свое общество, а потом и лгать от его имени, дабы погубить его?
– Неужели ты не понимаешь, что делаешь его слабым, а не злонамеренным?
– Да, пожалуй, что так. Но я не думаю, что он слаб. Вы сами прекрасно знаете, миссис Хэмли, насколько он умен. Кроме того, пусть уж лучше он окажется слабым, нежели безнравственным или испорченным. Слабые люди могут в одночасье стать сильными, особенно когда увидят вещи в их подлинном свете. А вот испорченные и безнравственные люди, по моему мнению, при всем желании не смогут в мгновение ока превратиться в добродетельных персонажей.
– Думаю, что я сама проявила чрезвычайную слабость, Молли, – призналась миссис Хэмли, ласково поглаживая кудри девушки. – Из своего красавца Осборна я сделала настоящего идола, а он оказался колоссом на глиняных ногах, не обладающим достаточной силой, чтобы твердо стоять на земле. И это, кстати, еще очень мягко сказано!
Принимая во внимание гнев сквайра на своего сына, его беспокойство о супруге, трудности со сбором наличных денег, которые потребовались немедленно, и раздражение, вызванное плохо скрываемыми и неуместными расспросами незнакомцев относительно стоимости его собственности, бедный сквайр пребывал в очень угнетенном расположении духа. Он сердился и готов был сорвать зло на каждом, кто попадался ему под горячую руку, а потом расстраивался из-за собственной несдержанности и несправедливых высказываний. Старые слуги, которые, скорее всего, обманывали его в мелочах, проявляли поистине ангельское терпение к его выходкам. Они великодушно прощали ему взрывы страстей и понимали причину постоянной смены его настроений ничуть не хуже его самого. Дворецкий, имевший привычку возражать своему хозяину из-за каждого нового указания, полученного им в отношении его обязанностей, теперь взял себе за правило подталкивать Молли за обедом, чтобы заставить ее попробовать очередное блюдо, которое она только что отставила от себя, и объяснял свое поведение впоследствии следующим образом:
– Понимаете, мисс, мы с поварихой спланировали такой обед, который бы вызвал у хозяина искушение попробовать его, а если вы говорите: "Нет, благодарю вас", когда я предлагаю вам что-либо, хозяин даже не смотрит в ту сторону. А вот если вы берете кусочек и с удовольствием съедаете его, он сначала выжидает, потом смотрит и понемногу начинает принюхиваться. В конце концов он обнаруживает, что голоден, и принимается за еду столь же естественно, как котенок начинает мяукать. Вот почему, мисс, я подталкиваю вас локтем и подмигиваю, хоть это и выглядит невежливо, чего никто не может знать лучше меня.
Во время этих обедов имя Осборна никогда не упоминалось. Сквайр задавал Молли вопросы об обитателях Холлингфорда, но у нее складывалось такое впечатление, что он слушал ее ответы вполуха. Он также регулярно спрашивал девушку о том, как, по ее мнению, чувствует себя его супруга, но если Молли отвечала ему правду – что та слабеет с каждым днем, – он приходил в ярость и ужасно сердился на нее. Он не мог – и не желал – слышать ничего подобного. А однажды он чуть не отказался от услуг мистера Гибсона, потому что тот стал настаивать на консультации с доктором Николсом, известным всей округе.
– Какую чушь вы несете! Она не может быть настолько больна, и вам прекрасно известно, что у нее всего лишь слабое здоровье, отчего она страдает уже долгие годы. А если вы ничем не можете ей помочь в таком простом случае – у нее ведь ничего не болит, верно?.. И не смотрите на меня столь озадаченно, приятель! – лучше уж тогда вообще оставьте ее в покое. Я отвезу ее в Бат или Брайтон; перемена места пойдет ей на пользу, поскольку, по моему глубокому убеждению, всему причиной – хандра и нервы.
Но грубовато-добродушное лицо сквайра, побагровевшее от волнения и искаженное неподдельной тревогой и бесплодными стараниями казаться глухим к роковой поступи судьбы, когда он произносил эти обидные слова, с головой выдавали его подспудные страхи.
Мистер Гибсон негромко ответил:
– Я буду и дальше наблюдать ее и знаю, что вы не станете запрещать мне приезжать сюда. Но в следующий раз я непременно привезу с собой доктора Николса. Ведь я могу и ошибаться в назначенном лечении, и я молю Бога о том, чтобы мои опасения действительно оказались преувеличенными.
– Не говорите более ни слова! Я не желаю и слышать о них! – вскричал сквайр. – Разумеется, все мы умрем в свое время, и она тоже. Но я не допущу, чтобы даже лучший доктор во всей Англии хладнокровно отмерял ей остаток жизни. Пусть уж лучше я умру первым. Надеюсь, так оно и будет. Но я готов вонзить зубы в глотку любому, кто заявит, будто во мне сидит смерть. Кроме того, по моему мнению, все доктора – невежественные шарлатаны, которые только прикидываются, будто обладают знаниями, которых на самом деле у них нет. Да-да, не улыбайтесь! Мне уже все равно. До тех пор пока вы не скажете мне, что я умру первым, ни вы, ни ваш доктор Николс не переступите порог моего дома, чтобы пророчествовать и кликать беду.
Мистер Гибсон уехал с тяжелым сердцем при мысли о том, что миссис Хэмли приближается к смерти, и совсем не думая об оскорбительных речах сквайра. Откровенно говоря, он совершенно позабыл о них, когда около девяти часов тем же вечером к нему домой в жуткой спешке прибыл посыльный из Хэмли-холла с запиской от сквайра.
"Дорогой Гибсон, ради всего святого простите меня, если сегодня я нагрубил вам. Ей стало много хуже. Приезжайте и проведите у нас ночь. Пишите Николсу и всем остальным врачам, кому хотите. Напишите до того, как отправитесь сюда. Быть может, они сумеют облегчить ее страдания. В молодости я много слышал о докторах из Уитворта, которые излечивали тех, от кого отказывались обычные врачи. Не могли бы вы пригласить одного из них? Вверяю себя в ваши руки. Иногда мне кажется, что наступил кризис, после которого она поправится. Всецело полагаюсь на вас.
Всегда ваш,
Р. Хэмли
P.S. Молли – сущее сокровище. До поможет мне Господь!"
Разумеется, мистер Гибсон поехал; впервые после женитьбы он оборвал причитания миссис Гибсон, жалующейся на судьбу и на то, что врача могут вызвать из дома в любое время дня и ночи.
Он помог миссис Хэмли справиться с приступом, и на день или даже два благодарность и тревога, испытываемые сквайром, сделали его послушным орудием в руках мистера Гибсона. Но потом он вновь вернулся к своей прежней навязчивой идее о том, что кризис, приключившийся с его супругой, миновал и что она встала на путь к выздоровлению. Но спустя сутки после консультации с доктором Николсом мистер Гибсон сказал Молли:
– Молли! Я написал Осборну и Роджеру. Ты, случайно, не знаешь адреса Осборна?
– Нет, папа. Он попал в немилость. Понятия не имею, известен ли его адрес сквайру, и миссис Хэмли слишком больна, чтобы самой написать сыну.
– Ничего страшного. Я приложу его к письму Роджеру. Как бы они ни вели себя по отношению к остальным, между ними существует настоящая братская любовь, насколько я мог заметить. Роджер будет знать, что делать. Молли, получив мой отчет о состоянии здоровья своей матери, они наверняка постараются вернуться домой как можно скорее. Мне бы хотелось, чтобы ты уведомила сквайра о том, что я сделал. Это неприятное поручение, и мадам я расскажу о нем по-своему. Я бы сам сообщил ему, будь он дома, но ты сама говоришь, что сквайр вынужден был уехать в Эшкомб по делам.
– Именно так. Он очень жалел о том, что не встретится с тобой. Но, папа, он, без сомнений, очень рассердится! Ты даже не представляешь, как он зол на Осборна.
Молли и сама страшилась гнева сквайра, передавая ему послание отца. Она уже достаточно освоилась в домашней атмосфере Хэмли-холла, чтобы понимать, что под старомодной обходительностью и гостеприимством сквайра, которое он оказывал ей в качестве гостьи, скрывается сильная воля и пылкий, горячий нрав, равно как и упрямство вкупе со склонностью к предрассудкам (или "убеждениям", как называл их он сам), кои часто встречались у тех, кто ни в молодости, ни в зрелости нечасто общался с себе подобными. Изо дня в день она выслушивала жалобные стенания миссис Хэмли по поводу той глубокой немилости, с которой к Осборну относился его отец, запрещая сыну показываться дома. И Молли даже не представляла, как подступиться к этому щекотливому делу и сообщить сквайру о том, что письмо, призывающее Осборна как можно скорее вернуться домой, уже отправлено.