- Ну, а разве нельзя было еще одно шоссе построить? Немцы бы пять шоссе проложили, десять мостов поставили бы и еще бы дековильку пустили.
- Вероятнее всего, что на пять шоссе поставили бы пять мостов, - с рассчитанным спокойствием сказал Алданов, - но ведь то немцы. А для наших правителей?.. Ну подумайте сами, целое шоссе проложить! Да ведь это же событие. С попами святить нужно, 'а'ую-нибудь светлейшую позвать ленточ'у золотыми ножнич'амн разрезать. И это в сердце 'рупнейшей 'репости, где неизбежно должны были происходить массовые воинс'ие передвижения!
Алдановское спокойствие таяло на глазах.
Офицеры смотрели друг на друга, как молодые петушки на птичьем дворе. Казалось, они уже крещены взаимно вспыхнувшей ненавистью.
Кольцов смолчал, и петушки не бросились друг на друга.
Кольцов отъехал, дергая повод, без нужды терзая бока кобылы шпорами. Алданов дрожащими пальцами крутил папиросу.
Батарея стояла, утопая в куреве пыли.
Кольцов разыскал командира автомобильного транспорта и стал доказывать ему, что первой на мост, согласно полевому уставу, должна въехать тяжелая батарея.
Командир транспорта, тоже штабс-капитан, нервно возражал. Он говорил, что в уставе ничего не сказано об автомобильном транспорте, а всякому грамотному ясно, что автомобильный транспорт - это не простой транспорт, не повозки, а дорогие и редкие машины; и потом, он, Кольцов, не знает ведь, что везет вверенный ему транспорт. В заключение транспортник предложил Кольцову оглядеться и сообщить, каким это образом транспорт и батарея могут в этой тесноте поменяться местами.
Кольцов не стал озираться. Ясно было и так, что сделать это невозможно. Он заявил, прикладывая руку к козырьку и играя носками сапог:
- Разрешите распорядиться? - При этом он сделал вид, что сейчас же приступит к делу. На лице его раскрылась улыбка готового к прыжку хищника.
- Нет, нет! - растерянно заторопился транспортник. - Я не согласен. Если вы недовольны, обратитесь к старшему в колонне. - Транспортник потянул повод и дал лошади шпоры.
- А вы искали когда-нибудь иглу в возу сена? - крикнул вслед Кольцов. - Я не любитель таких занятий.
Транспортник не ответил, и Кольцов громко сказал еще несколько едких слов о тыловых крысах и, чтобы не слышать ответа, быстро отъехал.
- Жаль, - сказал он сопровождавшему его Андрею, - что я не знал, у кого из нас старшинство больше, а то я бы заставил его подчиниться. Всегда с этим старшинством не знаешь: а вдруг он на три дня старше, вот и конфуз.
Андрей подумал, что Кольцов мечтает сейчас, как бы хорошо было, если бы на фуражках или на плечах офицеров крупными буквами к общему сведению были написаны месяц и число производства в капитаны, поручики или генерал-майоры.
Он рассказал об этом Алданову.
- Обычный офицерс'ий разговорчи'. Не привы'ли еще?
Устье моста было осаждено вставшими в очередь цепями конных разведчиков разных частей. Солдаты батарей и транспортов разбрелись по соседним частям. Работала вовсю солдатская почта трех армий. Части пришли из-под Ломжи, из-под Плоцка, с Равки и Бзуры.
- Сусед подвел, - говорил пехотинец, пришедший стрельнуть насчет курева. - Как у нас пошел бой. Он нам… Ну, и мы ему… Два дня долбил тяжелыми. Не ели, не спали. Ну, мы бы не ушли, аж ночью вдруг сбоку он нас пулеметами… Кто как был побежали. А пулемет уже сзаду. Командир без штанов убег. Один револьвер унес, а то все оставил. Без седла садились. А соседей уже и след простыл. Как и ушли, не ведаем, - философски размышлял он, покручивая самодельную папиросу между двумя широкими, растрескавшимися лопатками пальцев.
- Вот и у нас так, - заметил высокий, худой, с лицом чувашина солдат. - Мы бы остались, а суседские пошли. Мы-то утекли, а антиллерию бросили.
- Бегуны, известно! - сплюнул подтянутый саперный унтер.
Уже седоватый, задерганный запасный из транспорта недоверчиво слушал, склонив голову набок. Кожа вялой тряпочкой морщилась на худой, глубоко открытой шее и волновалась над острым бегающим кадыком.
Он вдруг спросил серьезно неизвестно кого:
- А може, теперь мир, а?
И сразу какая-то дополнительная тяжесть легла всем на плечи.
- Ну, чё! - безнадежно махнул рукой чувашин.
- А може?.. - нерешительно протянул пехотинец. - А то так и домой придем.
- Ну да тебе еще небось года два идти.
- Симбирской я. Далеко. Ехали как - пять ден.
- Ну, назад на курьерском в одну ночь сгоняешь.
- Меня бы пустили, я бы пехом пошел, - сорвался молодой пехотинец с вихром по-казацки - должно быть, нового призыва - и даже не усидел на месте, встал, перекинул винтовку на другое плечо.
- Ты, я вижу, не дурак, - сказал ему первый. - На животах поползли бы. Баяли, в два месяца на Берлин смаршируем, а вон, гляди, на Москву бегем, бегем, а все конца-краю нет.
- Вот, господин вольноопределяющий, вы, как образованный, сказали бы - когда конец будет?
- Какой конец? - не подумав, раздраженно ответил Андрей.
"Опять эти дурацкие разговоры. Молчать надо, накрепко забыв обо всем, что может смутить готовность бойца".
- О каком конце можно говорить, - обратился он к саперу, невольно ища у него сочувствия, - когда еще только начинается? Вот надо нам остановиться, оправиться. - Он перешел взглядом к запасному. - Англия мобилизует трехмиллионную армию. Мы получим от союзников ружья, снаряды. Тогда пойдем опять вперед. Тогда и конец будет. Ну, года через полтора, два, не раньше.
Седоватый запасный смотрел на него доверяющими, открытыми глазами первокурсника, нацелившегося в рот знаменитому профессору.
Андрей чувствовал, что запасному очень важно все то, что он ему скажет, но не было желания утешить, обнадежить. Наоборот, казалось, гвоздем нужно вбить в солдатское сознание мысль о том, что война на полном ходу, концом не пахнет, надо подобраться и терпеть.
Андрей заговорил о терпении, и глаза запасного потухли, а из мути зрачков поднялись искорки раздражения и злобы. Он затоптал разбитым носком сапога окурок, поглядел вдаль, где низко стлались дымные тучи и рокотали разрывы, шепотом матерно выругался и отошел.
- Чего захотел! - прислушиваясь, сказал чувашин. - Чего там. Знай шагай. А в транспорте - не в пехоте…
- Оно верно, - поддержал молодой пехотинец. - Голову соблюсти можно. А только как же дома? Два года… - Он покачал головой. - Все одно непорядок.
Пробка рассосалась, и автомобильный транспорт заколыхался впереди на подъеме широкими спинами грузовиков. Раздалась команда Кольцова:
- По ко-о-ням!
Шоссе высоким гребнем пошло над болотом. Позади черный буран кружил над городом. Это пожары кутались в бурку густой копоти и отступали вдаль. Шоссе падало с обеих сторон обрывами. У дороги тянулись зеленеющие росистые полосы луга. Вода проглядывала меж травой и редкими кустами.
На шоссе не хватало места ни пешим людям, ни легким упряжкам. Преодолевая сотни препятствий, санитарки, двуколки, тарантасы катились внизу, лавировали по обочине болота. У поперечных канав останавливались и долго ждали просвета на шоссе, чтобы, гикая и размахивая вожжами, нырнуть в гущу ходов. Пешие, боясь быть раздавленными, то и дело соскакивали с шоссе вниз и перебегали по влажной траве.
Медленно тянулись километры. Мучительно хотелось есть. Нарастала потребность в отдыхе, но никто не мог сказать, до каких же пор нужно отходить, где будет привал.
Позади продолжала греметь разрушаемая пожарами и взрывами крепость. Ее торжественный гул прокатывался от края до края неба и поля и поглощал в себе все прочие звуки фронта. Нельзя было определить, идет ли на западе бой, стоит ли затишье.
Иногда ездовые и фейерверкеры начинали усиленно оборачиваться назад, смотреть в небо. Тогда по рядам проносилось тревожное слово:
- Аэроплан!
Люди начинали нервничать. Поводья излишне натягивались, лошади теряли шаг. Каждый про себя размышлял, куда ринуться, если налетит воздушный разбойник и паника поднимется на шоссе.
Но немецкие аэропланы проносились вперед, к станциям Кобрин и Жабинка, где расходятся пути на Гомель, Минск, чтобы здесь, на станционный узел, на кружевной костяк стальных путей, выбросить запас динамита.
В середине пути Кольцов послал Андрея к командиру дивизиона, который шел где-то позади с первой батареей.
Андрей козырнул и на месте повернул лошадь назад.
Сперва он попал в щель между двумя батареями. Справа и слева катились орудия. Вперед пути не было. Ездовые готовы были пустить в ход нагайки. Лошадь Андрея была новым лишним препятствием на пути. Ездовые татары короткими проволочными нагайками тыкали ей в нос, ругали. Но Андрей уже не мог повернуть назад, не мог съехать с шоссе, мешая сотням людей. Так продолжалось, пока не прошла мимо последняя повозка батарейного обоза.
Теперь здесь густо, как рыжие муравьи через лесную тропинку, шла пехота. Солдаты не уступали пути. Они тыкали кулаками в морду лошади, штыками заброшенных за плечи винтовок старались полоснуть всадника.
Казалось, не будет конца шествию людей, лошадей и повозок. Разумеется, можно было остановиться и ждать, но Кольцов карандашом начертил на полевой записке два креста, и сокрушающая мысль о дисциплине толкала Андрея делать все возможное, чтобы отнять у Кольцова нравственное право придраться к нему за опоздание.