- Зовите сюда полицию! Полицию сюда! Беги к приставу… Прохвосты!..
Он подбегал к оставленным на стене листкам, за плечи грубо отрывал читающих и всей пятерней, ногтями, срывал клочья прокламаций.
Его отталкивали, отводили в сторону десятки рук, и студенты продолжали читать листовки.
Из другого конца коридора, от ректорского кабинета, несся, высоко подняв голову, худой седоватый проректор, и за ним шумно шла еще одна волна студентов. Это по большей части были первокурсники, которые хотели только увидеть, что же будет дальше.
Нейтральные спешили к стенам, к окнам, подальше от университетских бурь.
- Осторожно! - крикнул чей-то тонкий, надорванный голос.
Студенты с листовками, пригнувшись, нырнули в толпу. Толпа, теснясь, ломая плечами и спинами створки дверей, одним многоруким, многоногим чудовищем стала пробиваться в двери актового зала.
Стекло звякнуло в выходной двери, и в коридор, одним своим видом освобождая от студенчества весь ближайший участок, просунулась барашковая шапка околоточного.
- Вон! - раздался неистовый вопль.
- Сюда, сюда! - широким жестом звал хромой студент.
Чья-то рука пустила толстую трепаную книгу, и корешок проплыл у самого плеча околоточного. Книжка шлепнулась о стену, и желтоватые зачитанные листы учебника понеслись по коридору, долго не желая улечься на истертый паркет.
- Господа, господа! - кричал проректор, выставив из раструба воротника сухой кадык. - Прошу вас успокоиться, и я гарантирую вам, что полиция не войдет в здание.
- Уже вошла! - крикнул чернобородый студент с красными губами. - Повылазило вам?..
Околоточный дал знак рукой, и передние городовые, взяв ружья наперевес, двинулись в коридор. Толпа студентов отхлынула еще дальше в обе стороны.
- Окружай! - скомандовал околоточный.
Городовые двумя черными змейками с неожиданной для их грузных тел легкостью стали вдоль стен, стремясь взять в кольцо группу шумевших активистов.
Студенты побежали толпою, сотрясая коридор, но в цепи черных шинелей осталась группа взволнованной и сейчас уже притихшей молодежи.
- Вон того мне, - показал околоточный пальцем в нитяной перчатке на чернобородого студента.
Двое городовых пустились в тяжелый бег. Но чернобородый, раздвигая товарищей руками, резво прыгнул в толпу и, пригнувшись, помчался к библиотеке. Толпа расступалась перед городовыми нехотя, задерживала их, хватала за рукава, и уже на половине пути, не видя бородатого, который успел прыгнуть в боковую дверь, городовые остановились.
- Утек, щучий сын, - сумрачно сказал один городовой. Другой махнул рукой и, стукнув прикладом в пол, отправился к своим. Арестованных уводили.
- Ну, вот и все, - сказал Бармин. - Впрочем, завтра будет еще заметка в оппозиционных газетах и взрыв негодования в "Новом времени". И все это из-за нескольких хулиганов. Стоит из-за этого нервы портить? Разложить и выпороть.
- Я пошел, - сказал высокий блондин. Он нарочито холодно протянул руку Бармину и так же подчеркнуто задержал пальцы Андрея. - Так приезжай - будем вместе одолевать премудрость.
- Обиделся булочник. Ты у него бываешь? - спросил Андрея Бармин.
- Бываю. Хорошая, культурная семья. А булочником лучше быть, чем вором…
- Истина. А еще что? - Глаза Бармина утратили влажность и стали металлическими, сухими, как пластинки бритвы "Жиллет". - И я пошел. Приезжай - буду рад, - сказал он Андрею.
- Рассердился он на тебя, - шепнул Зыбин. - Намек отдаленный, но все-таки - намек.
Отец Бармина был крупный инженер, сделавший себе состояние на постройке Китайско-Восточной железной дороги.
- Он меня бесит своей наглостью, - сказал Андрей. - Этот булочник лучше его во сто раз.
- Так не водись с ним, - резонно ответил Зыбин.
- Когда он не впадает в пшютовской тон - он славный парень, добрый, покладистый…
- Но впадает-то он вечно…
- К сожалению, часто.
- Ну вот видишь. Лучше подальше.
Николаевский мост гремел, скрежетал железом, как будто весь он качался на многочисленных ржавых цепях. С длинных телег хвостами дикобразов свешивались, лязгали стальные и железные прутья. Трубочный слал с Голодая на южные вокзалы трубы, цилиндры и другие металлические изделия. На василеостровские верфи шли транспорты уложенных точными кругами смоленых канатов. Легкие ящики громоздились на тачках, грозя задеть трамвайные провода.
Конная фигура городовика с белым султаном провинциальным памятником застыла на съезде.
- Зайдем за Екатериной, и тогда в город, - предложил Андрей.
Зыбин вынул черные, еще гимназические часики.
- Опаздываю я… Ну, все равно. Я рад буду видеть Екатерину Михайловну.
У Екатерины была комната, не схожая с большинством василеостровских гробов, снимаемых бестужевками. Во всей квартире сдавалась только одна комната. Обои были темные, бордовые. На окнах не тюль, а тяжелый гобелен, и мебель дамского непервосортного будуара. Подруги, у которых стояла в комнате только железная кровать, два стула, а на стене за сколотыми булавкой газетными листами топорщились юбки и кофточки, завидовали Екатерине. Студенты любили посидеть у нее с папироской в мягком розовом креслице, пить чай с домашним вареньем и с домашним окороком.
Хозяйка-модистка любила Екатерину и всегда присылала к гостям, вместо положенного чайника, высокий, раздувающийся кверху, как фижмы, мельхиоровый самовар; в студенческой комнате водворялась провинциальная, почти семейная торжественность.
Екатерина была молчалива и сдержанна, как мужчина. Она сидела обычно закинув ногу на ногу; туфли носила без каблуков, с английскими тупыми носами; волосы причесывала гладко, хотя густая волна русых волос, при вечернем свете впадавших в золотые отливы, всегда оставалась пышной и единственно во всем ее облике женственной. В тонких, то и дело нервно вздрагивающих пальцах всегда была папироса "Лаферм № 6". Говорила она лаконично. Никогда ничего не спрашивала, хорошо слушала, любила стихи и больше всего на свете - театр.
Она кормилась в дешевой столовке, но в Александринке и на концертах бывала не реже трех раз в неделю.
С Андреем ее познакомил один из поклонников, решивший, что "веселый курчавый хохол", как звали Андрея однокурсники, развлечет сумрачную девушку. Поклонник и не догадывался, что Андрей и Екатерина уже почти знакомы. Еще год назад, в другом доме, рядом с комнатой Екатерины жил один из приятелей Андрея. Студенты ели купленный в складчину арбуз и решили, что косточки следует отправить через замочную скважину соседке. Обстрел продолжался, пока в скважине не показался серый девичий глаз. Завязался разговор через дверь. Формальное знакомство не состоялось только случайно.
Познакомившись, Андрей зачастил к Екатерине. Вечерами читали вместе Бальмонта и Блока, ходили в театр, а однажды Андрей без всяких прелюдий взял в темном коридоре голову девушки в ладони и крепко поцеловал в губы. Девушка прижалась к нему с порывом, а потом молча и долго смотрела в глаза с теплой улыбкой. Так без слов, без флирта стала Екатерина первой женщиной Андрея, который проводил теперь с нею все свободное время.
Поклонник был взбешен вероломством товарища и однажды, усидев в пивной бутылку пива, перочинным ножом ударил соперника в грудь. Андрей возмутился только тем, что нож был его собственный и порез испортил новую тужурку. В бой не вступил, считая гнев товарища до некоторой степени справедливым, а затем соперник исчез. Его видели с полной, прыщеватой курсисткой, одной из подруг Екатерины.
Сейчас в розовом кресле сидел перед Екатериной высокий, аккуратно причесанный, розовощекий студент с золотым пенсне, которое криво сидело на коротком носу. Совсем рыжие, но без огня, без искры, волосы казались мертвым париком. Золотое пенсне только подчеркивало чужеродность этого цвета. Студент говорил, слегка пришепетывая, и большие вялые губы его опадали складками во время речи.
- Конечно, лекция о театре? - спросил, смеясь, Андрей.
- Семен Николаевич был вчера на "Заложниках жизни".
- Хорошо?
- Чудесно! - Пенсне запрыгало на носу Семена Николаевича Куклина.
- Неужели у Сологуба могло получиться сценично?
- Тиме играла превосходно. Она резвилась и прыгала, как настоящая девочка в пятнадцать лет. А в последнем акте она преображается в настоящую belle femme. Тхоржевская создала роль. Лилит у нее не женщина - тень. Она танцевала…
- Да, но пьеса сама по себе хороша? Содержательна? - перебил Андрей.
- Пьеса, как тебе сказать… Не знаю. Она дает материал для игры.
- Что и требовалось доказать? Нет, брат. Я как-то так не могу. Мне нужно прежде всего содержание. А игра?.. Ну, игра тоже должна быть хороша. Но это не главное. Шекспира я могу смотреть и в Тмутаракани.
- А я не могу так, - спокойно сказала Екатерина.
- Вот и я, - обрадованный поддержкой, заявил Куклин.
- А за билетом стоял долго?
- Нет, ведь вещь идет уже давно. Я уже пятый раз.
- Мать родная! Впрочем, ты, вероятно, заболел бы без дежурств на рассвете в александрийских тамбурах.
- Мы с братом в очередь.
- Приходите, - сказала Екатерина. - Приходите все. Вчера с Дона пришла посылка. Еще не распечатывала. Няня пишет, сама готовила - значит, есть чем поживиться. Петр и Марина придут.
- Я вчера видел их в театре, - сказал Куклин, только они сидели внизу.
- Ну, Петр считает, что лучше пойти в театр один раз в месяц, но в партер, чем десять раз на галерку.
- Его финансы выдержали бы и чаще.
- Ему не так много присылают. Ведь их шесть братьев.
- Да, но и шестьсот десятин и заводик. Старшие братья уже инженеры.
- Он - барин, - сказал Зыбин.