В 1949 году, еще находясь в отлучении, Хайдеггер продолжает разрабатывать тему упадочничества Запада под влиянием вторжения техники в Бытие. И тут он отстраненно, словно человек с иной планеты, а, по сути, с предельным цинизмом единственный раз упоминает о массовом уничтожении: "Сельское хозяйство является теперь механизированной пищевой промышленностью. По своей сути это то же самое, что производство трупов в газовых камерах и лагерях смерти, то же самое, что экономическая блокада и доведение до голода страны, то же самое, что производство водородной бомбы".
Хайдеггер ставит в один ряд закатывание в банки овощей, производство трупов в газовых камерах и реакцию превращения водорода в гелий.
Причем если водородная бомба указывает на ее создателей и воспринимается как преступление против будущего человечества, то в тени ее остаются в спасительном неразличении и безвестности те, кто с таким усердием занимался производством трупов.
В те первые годы после войны Хайдеггер продолжает начатую им в 1943 году тему "лесной просеки и тропы". В 1947 году предмет его размышлений рождает текст "Проселок. Из опыта думанья".
Думанье – "о человеческой сущности".
"Простое теперь еще проще прежнего. Извечно то же самое настораживает и погружает в покой..." – пишет Хайдеггер.
Спрашивается: что же было прежде? Гибель, гибель, боль, которую не исчерпать веками. Кого настораживает "то же самое"? Нас? После Шоа от какой "человеческой сущности" еще отрекаться? Кого погружает в покой?
И все это говорит Хайдеггер, вспоминая которого держишь в уме простой, "проще прежнего", вопрос: кто развязал две мировые бойни?
О каком покое говорит Хайдеггер, ссылаясь на желание любимого им средневекового немецкого мистика Мейстера Экхарта – "Оставить мир в покое". Да ведь потомки мистика и соотечественники философа не оставили мир в покое, а чуть не отправили его в тартарары.
Современный взрыв антисемитизма в Европе побуждает каждого, кто не разучился мыслить, обдумать "дело" Хайдеггера.
Его принципу "настойчивого вопрошания" противостоит иной, иудейский – вгоняющий в депрессию, но единственно продуктивный способ вопрошания.
В XX столетии старая пушкинская формула несовместности гения и злодейства была отменена самим ходом вещей.
Примером такой совместности служит судьба Мартина Хайдеггера – великого немецкого философа и рядового члена национал-социалистической партии – до последних мгновений ее издыхания.
Степень поистине "потусторонней", каменной глухоты Хайдеггера попытался после встречи с герром профессором выразить в стихотворении "Тодтнауберг" выживший в аду Пауль Целан.
Поэт произносил стихи из "Фуги смерти" – о старом германском Гросс Мейстере.
Но ни одна жилка не дрогнула на профессорском лице.
Глава девятая
Жизнь и смерть на кончике языка
Сдвиг
Назревавший и ожидаемый прорыв в осмыслении историей и философией бездны войны и уничтожения (Шоа-ГУЛаг) произошел в 60-е годы, точнее, во Франции 67-68 года, когда весь мир потрясли шесть дней войны Израиля с арабскими странами, завершившейся его ошеломляющей победой. Это были дни и ночи, когда евреи во всех уголках мира внезапно вновь, в который раз, предстали абсолютно беспомощными перед собственной судьбой к радости, раздувающей ноздри антисемитов: "Ну, теперь наконец-то жидам – хана". Не забуду их опавшие, словно из них выпустили воздух, лица, впавшие в прострацию при сообщении о полном разгроме арабских стран.
Это были дни и ночи, когда явно слышалась поступь Истории, ее судьбоносное шествие, восстанавливающее справедливость в море лжи, вливаемой нам в уши и затыкающей нам рты.
На фоне этого исторического потрясения студенческие волнения в Париже выглядели не столь впечатляющими. Тем не менее, они обозначили весьма важный поворот в мировой философии. Именно в те годы вышли в свет книги Жака Деррида "Письмо и различие", "О грамматологии", "Голос и феномен", книга Мишеля Фуко "Слова и вещи", книга Жака Лакана "Письмо", книга "Различие и повторение" Жиля Делеза.
Внезапно выяснилось, что "созрело" новое поколение мыслителей, родившихся в конце 20-х – начале 30-х годов, встретивших войну в возрасте 10-13 лет.
В пространстве русского языка это течение философии, названное, как это всегда бывает, весьма приблизительно – "постструктурализм" или "постмодернизм", открылось, примерно, через 40 лет. Уже обросшее традицией и ставшее неотменимой частью мировой философской мысли, это течение в русском пространстве обсуждается, как новость, ставится под сомнение или вызывает восторг.
Кажущиеся молодыми, нашими современниками, по сравнению с Ницше, Хайдеггером, Гуссерлем, Левинасом, многие из них уже ушли из жизни, став легендой. Целое созвездие имен неким "большим взрывом" возникло во Франции в 60-е годы, – Жак Деррида, Роллан Барт, Жак Лакан, Жорж Батай, Мишель Фуко, Юлия Кристева, Жиль Делез, Жак Бодрийар – и каждый требует отдельного разговора.
Но центральной фигурой, своим творчеством стягивающей и анализирующей это созвездие новых философов, в общем-то, своих сверстников, несомненно, является Жак Деррида. Свой метод анализа он назвал "деконструкцией" и этим методом занял уже прочное место в мировой философии.
Этот седой человек с тонкими уверенными чертами лица имел магическое влияние на философию конца прошлого века, а для российских философов, освободившихся от остервенелого диктата марксизма-ленинизма, он стал истинным откровением.
В отличие от большинства сверстников, порожденных и породивших студенческие волнения 1968 года, проповедовавших троцкизм и маоизм, Деррида не принадлежал к левым интеллектуалам. Тем не менее, отличаясь бойцовским характером, он сумел в 1981 году провести философский семинар в Праге. Бесчинствующие в Чехословакии тех лет "критики в штатском" арестовали его по обвинению в "изготовлении и распространении наркотиков". Только благодаря резкому вмешательству президента Миттерана он был освобожден.
В период перестройки Деррида провел несколько семинаров по творчеству Вальтера Беньямина и Андре Жида в Московском государственном университете и Академии наук. Успех этих семинаров был ошеломляющим. Любопытно, что "перестройка", комплиментарно преподносимая ему в Москве, как разновидность его "деконструкции", была определена им, как некая утопия, которая приведет лишь к деструкции.
Совсем, казалось бы, недавно, в первый год третьего тысячелетия, Деррида, как влиятельнейший из мыслителей второй половины ХХ-го века, неисправимый индивидуалист в области мышления и языка, "дикое дитя" (enfant terrible) мировой философии, был удостоен одной из самых авторитетных европейских премий в области философии – премии Теодора Адорно.
Верилось, что этот моложавый на вид в свои 74 года человек проживет еще долго. Внезапная его смерть еще раз напомнила о бренности нашего существования.
Жак Деррида родился в 1930 году в еврейской семье, в местечке Эль-Биар, недалеко от города Алжира. В 10 лет он на собственной шкуре познал, что означает принадлежность к этому роду-племени. Правительство Виши предоставило, можно даже сказать, с радостью, право нацистам ввести расистские законы, главным образом, против евреев, во французских колониях.
Популярной на Западе документальной ленте Дика и Ами Кофмана "Деррида", режиссеры пытались придать несколько легкий и даже веселый характер. Однако, герой фильма, понизив голос так, что он едва слышен, как это бывает с евреем, который должен коснуться нелегких, унизительных воспоминаний, связанных с невидимой, но весьма ощутимой "каиновой печатью" на лбу, рассказывает, как его исключили из школы. Учитель сказал: "Идите домой, вам родители все объяснят". Дорога домой превратилась в кошмар. Дети кидали в них камни с криками: "Грязные евреи!"
Но и в еврейской школе он ощущал неловкость и скованность, даже некую чужеродность. И это ощущение галутного еврея нам знакомо. Однако его знакомство с Торой и Талмудом, метафизикой иудаизма, мистикой "Зоара", идеей грядущего мира ("Олам аба") и ожидания Мессии, фундаментально отразились в разработанной им в его 40 книгах философской концепции. Именно Деррида способствовал открытию философии Эммануила Левинаса, посвятив ему в первой своей книге "Письмо и различие" обстоятельную работу "Насилие и метафизика. Очерк мысли Эммануила Левинаса", оказавшего на Деррида влияние своими работами, связанными с Торой и Талмудом.
Начиная, как он сам пишет, "пролагание пути", Деррида испытал влияние и Гегеля, и Хайдеггера, но, главным образом, Гуссерля, который с немецкой дотошностью и еврейским упрямством пытался научно выразить, казалось бы, невыразимое, но внутренне ощутимое человеком "чувство времени".
На внешний взгляд единое, неделимое время, равномерно движущееся из прошлого в будущее, при более глубоком взгляде, в человеческом опыте обнаруживает важнейший феномен, отмеченный Гуссерлем как "уже не" и "еще не". Время оказывается расщепленным. Прошлое вовсе не адекватно самому себе и, как в замедленной съемке, с завидной ленцой, вызывающей в душе ностальгию, не торопится вспыхнуть в памяти подобно сиюминутным снимкам. Оно "уже не". В самом же ощущении – "еще не" – фиксировано запаздывание будущего.
Исследователь, обладающий острым аналитическим (деконструирующим) чутьем и еще не подавленный классической традицией европейской философии, которая сама, по сути, изнывает под греческим влиянием, внезапно поймет, что в этом феномене замедления прошлого и запаздывания будущего он прикасается к тайне бессмертия священных текстов иудаизма – Торы, Пророков, Писаний, обернувшихся для христианской Европы Ветхим Заветом. К этому можно добавить раввинистские Мидраши и Талмуд.