В саду по главной аллее гуляла нарядная публика. Солнце давно уже зашло за узорчатую гряду заволжского леса, и прозрачная весенняя ночь спускалась над городом. Узкий серп серебряного месяца бросал призрачный свет свой на неподвижную равнину великой реки. Вдалеке под лунным светом чернел силуэт плывущей лодки, полной пассажиров.
Черные тени людей, сидевших по бортам ее, рельефно вырезались на светлом фоне реки. Должно быть, именно в этой лодке пел далеко разносившийся могучий мужской хор:
Грянем, грянем мы, ребята!..
Дружно и густо, лавиной нарастали мощные басы, над которыми выплывал казавшийся знакомым бархатный голос, а сильные, высокие тенора стройно, заливисто подхватывали:
Ой, да по Волге!..
Сразу слышно было, что пели профессиональные певцы: либо это катались на лодке певчие, либо праздновали окончание экзаменов духовные семинаристы.
Вукол вспомнил, что и во флигельке против колокольни монастыря в квартире Солдатова тоже празднуется окончание экзаменов - назначена маленькая пирушка.
Но ему было не до пения и не до пирушек. Судьбу свою он считал решенной: его исключат. Вызывал ли к себе директор Клима и Фиту? Наверное! На душе была тяжесть, тоска: жаль отца, ждущего от него поддержки, жаль самого себя. Что же касается почти потерянной карьеры народного учителя - не жалел об этом: его тянул к себе город - мечта подготовиться в университет или в консерваторию.
Сам не заметил, как вышел из сада, медленно поднимаясь в гору к монастырю.
Во флигельке светился огонек, тренькала гитара, слышалось пение: гремел высокий бас баритонного тембра - это Фита демонстрировал свой обширный диапазон:
Но зато, если есть на Руси хоть один,
Кто с неправдой людскою не знался,
Кто лишь правдою жил, бедняка не давил,
Кто свободу, как мать дорогую, любил
И во имя ее подвизался, -
Пусть тот смело идет, на утес тот взойдет
И к нему чутким ухом приляжет -
И утес-великан все, что думал Степан,
Все тому смельчаку перескажет!
На последнем слове Фита развернул такую бесконечно нарастающую ноту, что казалось - монастырская колокольня валится.
Когда бас умолк, под звон гитары залился легкомысленный тенорок "графа":
Наша жизнь коротка - все уносит с собою,
Наша юность, друзья, пронесется стрелою!
Несколько молодых голосов и вместе с ними чей-то явно пожилой, хриповатый, алкоголический, но сильный голос подхватили припев:
Проведемте ж, друзья, эту ночь веселей!
Когда Вукол вошел в прихожую, пирушка была, по-видимому, в самом разгаре: в комнате собралось человек десять, было густо накурено, на столе виднелись бутылки, чай и закуска. Сквозь табачный дым, тускло просвеченный маленькой керосиновой лампой, все казалось фантастичным. Под аркой стоял Андреев-Бурлак, без пиджака, с расстегнутым воротом рубашки, и с чувством декламировал монолог городничего из "Ревизора":
- "…Найдется щелкопер, бумагомарака - в комедию тебя вставит!.."
Бульдожья физиономия артиста изображала теперь полное исступление и ужас старого мошенника. Что-то общее с лицом директора Нурминского показалось Вуколу в этом исказившемся лице. Грянул общий хохот слушателей.
V
Елизар с нетерпением ждал возвращения старшего сына на летние каникулы. Почти год прошел, как не виделись. В журнале "Нива", которым делился с ним Амос Челяк, понравился ему рассказ писателя Каразина "Старый Джулдаш и его сын Мемет", где описывалось, как город погубил красавца Мемета и как плакал над его безвестной могилой старый Джулдаш: "Слышишь ли ты меня, голубь мой?" Плакал Елизар, читая рассказ, который казался ему хорошим - потому что, читая, он воображал себя Джулдашем, и его длинные, трогательные письма сыну начинались теперь нежными словами "голубь мой!".
Захваченный городской жизнью, сын ответил не тотчас, извинялся, что и сам не заметил, как прошло время за учением и чтением; поделился впечатлениями своей жизни, писал о товарищах, о новых книгах и об актере Андрееве-Бурлаке, которого видел на представлении пьесы "Ревизор". Но обидным казалось отцу, что, попав в большой и богатый город, сын предпочитает ходить по театрам, вместо того чтобы ответить на его письма; забыл, видно, каково стало жить "старому Джулдашу" в приволжской ложбине среди безбрежных, извечно пустынных степей, между людей, никогда не видавших театра и не знавших, что значит хорошая книга. Впервые почувствовал свое одиночество Елизар. Сильно уменьшились его заработки, сократились заказы, только и было дела, что писал копии старых икон раскольникам-старообрядцам да занимался кое-каким ремонтом на бывшей неулыбовской мельнице.
Вся надежда была на Вукола: кончит учение, получит учительское место, Елизар переселится к нему, а там, смотришь, и младший птенчик подрастет, по дорожке брата пойдет.
Наконец, пришло письмо: сдал Вукол экзамены, перешел на второй курс. И день приезда обозначил.
С вечерним поездом, когда еще майское солнце не успело закатиться за край зеленой степи, приехал Вукол. Подкатила бричка ямщиков Романевых к самой двери Елизаровой избушки.
- Приехал! - раньше всех закричал тринадцатилетний Вовка, только что окончивший сельскую школу. Похож был на брата, крепышом рос, альтом говорил, а когда задумывался и хмурил белесые брови, на самой середине большого лба звезда обозначалась. Смеялся заразительно - всем от его смеха весело становилось.
Отворилась дверь, словно из земли вырос Вукол - высокий, худой, широкоплечий, с бледным красивым лицом.
- Здравствуйте!
Отец, обнимая сына, неожиданно заплакал. Из чистой половины выбежала Марья Матвеевна - кинулась сыну на шею.
В чистой половине самовар на столе, яйца всмятку и прочая закуска. Ждали редкого гостя.
Всей семьей сели вокруг стола. И Вовка тут же, смотрит на брата сияющими глазами: Вукол - образец для подражания.
- Похудел ты в городу-то! - жалостно говорит мать. - Кормят, видно, плохо? Часто ли в баню-то ходишь?
- Ну, зато - с победой? - спрашивает Елизар.
- Конечно! - весело смеется Вукол, решивший ничего не говорить о разговоре с директором. - Десять рублей пособия получил за прилежание и успехи! Книжек привез!
Елизар рассматривает книги, напялив на переносье очки в медной оправе: роман "Что делать?", "Письма Миртова", стихи Некрасова и подпольная литература: "Процесс 1 марта", "Хитрая механика", сказки Льва Толстого для народа.
- А ты пей чай-то! - прерывает мать книжные разговоры, - проголодался небось? закусывай!
Через час, когда мать и Вовка легли спать, отец и сын перешли в "мастерскую" и долго еще разговаривали вполголоса, чтобы не разбудить спящих.
Вукол рассказывал об институте, об учителях и директоре, о своих товарищах, о Филадельфове и о знаменитом актере Андрееве-Бурлаке.
- Ну да, конечно, театр - великое дело, ежели играют хорошие артисты! Я это понимаю, а написал тебе тогда в письме попреки сгоряча, несправедливо, сам сознаю! С горя это, сынок! Жизнь стала тяжелее, обедняли все! За счет бедного народа городские миллионщики сундуки золотом набивают! Вот и обидно! Земля теперь не только у помещиков - старинных наших врагов: мужик ослабел, последнюю свою надельную землишку в аренду купцу-землевладельцу сдает и сам же к нему в батраки поступает! Вот, думали мы с тобой прежде, что царя убили помещики за освобождение крепостных, а теперь видим, что и к купцу народ в кабалу идет!
Вукол с жаром рассказывал о том, что говорил Филадельфов в своих замечательных речах, и о том, какие книги читает их кружок. Теперь ясно, что подпольные люди хотят просветить народ и если не теперь, то в будущем непременно поднять его на помещиков и капиталистов, чтобы построить новую, справедливую жизнь. Это лучшие люди нашей страны, вся учащаяся молодежь с ними.
- Сочувствую им и я! - закончил Вукол свои рассказы.
Елизар слушал с большим вниманием.
- Все это хорошо! - сказал он раздумчиво. - Слава богу, что там, в городских слоях, что-то начинается, но возможно ли это и когда еще будет, да и будет ли когда-нибудь? Народ наш темен и дик! Знаю я крестьян, знаю и рабочих людей: мало у нас просвещенных голов - вот в чем горе!
- Все это будет! - с пламенной верой говорил Вукол, - не скоро, может быть, но будет непременно!
- Здорово тебя там настроили! - в раздумье присматриваясь к сыну, говорил Елизар. - Вижу, конечно, я ведь и сам тебя на эту дорогу поставил, но, смотри, сынок, береги свою голову: опасный это путь!
Вукол стал уверять отца, что опасности пока еще нет никакой: ведь он со своими товарищами пока еще только знаний набирается, чтобы было с чем идти в деревню на учительское дело.
В этот вечер Елизар больше слушал сына, чем говорил сам: не ожидал, чтобы Вукол сразу пошел по прямой линии к будущей революции, почти что мимо института.
- Ну, ты устал с дороги, ложись-ка, а я пока что ваши подпольные листочки почитаю… Посмотрим!
Елизар вздохнул, надел свои медные очки и погрузился в чтение.
Утром за чаем он при всех рассказал, какой ему сон приснился: