Овечья Харя старательно раздувал пламя, и его длинное, веснушчатое лицо, поразительно похожее на овечью или козлиную морду, краснело от пламени и натуги. Лавр, в дырявом шубняке, рваной шапке, босой, подкладывал дрова, Аляпа, маленький, толстенький, с льняными волосами, с толстым носом, - ломал приготовленные сучья, Лёска, похожий на брата, но благообразнее, грелся у огня: осеннее утро было холодноватое, дул свежий ветер. Вукол овил из дубовых веток венок, надел его на голову. После пылкого рассказа все с минуту молчали.
- И откелева ты все это знаешь, ровно везде был? - с простодушным удивлением спросил одутловатый Аляпа.
- Да ведь сам бает, что в книгах читал! - ответил за Вукола Лёска, - у-ух, лютой до читанья!..
- Я не только читал, - возразил Вукол, - я, когда в городе жил, в театре всякие представления видал и сам в них роли играл. Там эдакие истории разыгрывают, ну и видишь, бывало, как взаправду, всамделишных таких людей, какие тысячу лет назад жили…
- Ишь ты!
- Ей-богу! И Елену Прекрасную и Париса и Менелая - всех живьем видал! Только в смешном виде, а в книге они не смешные!..
- И пожар Трои видал?
- А то как же?
- Эх, вот бы поглядеть! - долговязый Харя взмахнул длинными руками, - люблю, коли што горит!.. - и опять начал дуть на огонь.
- Брось! - насмешливо сказал ему все время молчавший Лавр, - ведь и так тоже горит!
- Люблю! - не унимался Харя, однако приподнялся с колен, сдвинул шапку на затылок и отер пот с веснушчатого лба. Затем, сделавшись еще более похожим на овцу, неожиданно вскрикнул, повернувшись на одной ноге: - Здорово горит! Давайте, ребятишки, ближний стог зажгем! у-у! как бы занялось-то!
- Во-от! - с насмешкой вставил слово солидный Лавр, - умный какой!.. сказано, три года не баял, а ляпнул - так святых выноси! разве его затем косили, чтобы жечь?
- Да ведь это не наше сено, не мужицкое, купцово!
- Так что ж, что купцово?
- А то, - загорячился вдруг Степка, - вчерась тятя со сходки пришел, так сказывал: купец все у нас отымет - и выгон будет ево, и Займище к нему отойдет, и лес, и Шипова поляна!
Юные крестьяне заволновались и галдели точь-в-точь, как их отцы на сходке:
- Врешь ты все!
- Лес нам от барина отошел!
- Сто годов наш!
- Сам ты все наплел!
- Да спросите мужиков! - махая руками, как бы отбивался Харя. - Вон в аккурат мужики идут: Юдан Гайдук, Спиридон да никак Иван Листратов?
По дороге мимо стога шли три мужика и о чем-то горячо спорили, разводя и хлопая руками по бедрам.
Один из них - большого роста, красавец с черной окладистой бородой и шапкой вьющихся волос на голове - брат Груни, шутник и озорник, крикнул:
- Да чего ему в зубы глядеть? - И, увидав ребят, крикнул, смеясь: - Ребятишки, зажгите купцов-то стог! Скажите, что я велел!
И раскатился хохотом, сверкая белыми зубами и раздувая такие же породистые, красивые ноздри, как у Груни. Мужики прошли в лес, продолжая свой разговор.
Овечья Харя торжествующе посмотрел на товарищей.
- Што? вру я? А мужики-то про чего же бают? Зажгем, и больше ничего! дядя Иван велел!
Он схватил горящую головешку, но вопросительно смотрел на Вукола, как бы ожидая разрешения атамана.
- Не вели! - вполголоса советовал ему дядя, - беды наживем!
Но племянника словно бес обуял.
- Валяй! - разрешил он.
Овечья Харя с горящей головней в руке в восторге бегал вокруг стога и тыкал ею в сухое, рыхлое сено.
Стог занялся со всех сторон.
Маленькие огоньки, дымясь тонкими струйками, быстро побежали кверху и, разрастаясь пламенным кольцом, охватили стог.
Повалил черный дым, сквозь который взвивались и трепетали большие крылья яркокрасного пламени. Огонь завыл с неожиданной силой и свирепостью, отчасти озадачив поджигателей…
- Не надо бы! - укоризненно вздыхал Лавр, - будет нам нахлобучка!
Все молчали, готовые остановить неожиданную и еще не виданную ими ярость огня.
У многих сердце заныло раскаянием и тяжелым предчувствием. Только Овечья Харя веселился и - притворно ли, нет ли - плясал, крича, как пьяный:
- Пожар Трои!
Вдруг по лесу раздались звонкие, быстрые удары лошадиных копыт: к ним вскачь на неоседланной лошади примчался знакомый мужик Абрам Царев, дежуривший в этот день при пожарном лабазе. Он был сердит и бледен, с растрепанной головой и бородой, без шапки и пояса, босой.
- Хто это зажег? - грозно закричал он, осадив лошадь.
Дым черною тучей расстилался над лесом.
Ребята несколько смутились, но потом хором закричали:
- Нам Иван Листратов велел!
Абрам разразился отборной бранью.
Тогда Вукол вышел вперед и сказал спокойно:
- Это я зажег!
Мужик хотел сгрести парнишку за волосы, но раздумал: мальчишка-то нездешний, из большого села - внучонок деда Матвея, семья справная, да и Елизара знал он: всей округе известен Елизар. Выругался еще раз, погрозил компании кулаком и что есть мочи ускакал обратно.
Когда он скрылся за перелеском, все переглянулись.
- Зачем ты на себя взял? - тихо спросил Вукола дядя, - ведь Степка зажигал?
- Я не отрекаюсь, знамо я! - подтвердил Харя.
- Говорил я вам - не надо! - резонно продолжал Лавр, - за поджог в острог сажают!
- В остро-ог? - испуганно вскричал Аляпа и вдруг захныкал.
- Аляпа! - засмеялись все, - струсил?
- Это все ты! - загалдели остальные, надвигаясь на Степку.
Харя присмирел, виновато попятился, озираясь по сторонам и, повидимому, выбирая момент, чтобы дать стрекача.
- Острог не острог, а отвечать придется! - сказал Лёска, - и поделом!
- На тебя и покажем, Степашка! Все - "зажгу", да "зажгу". Вот и зажег!
- Да ведь Вукол на себя берет!
Начался спор.
- Стойте! - наконец, сказал Вукол и стукнул об землю палкой, - нечего перекоряться: всем надо стоять за одно! виноват я один, я разрешил Степану, он и послушался!.. Ведь сами же вы меня выбрали, вроде как старшину… ну, я и должен быть в ответе! Слушайте, что я придумал!
Он помолчал, опираясь на палку. Все сдвинулись в кружок. За спиной Вукола стоял Лавр, собиравшийся что-то шепнуть племяннику, но тот, не слушая советника, продолжал:
- В острог сажать вас никого не будут! вы все скажете, когда вас спросят: зажег я, один, без вас!..
Дядя дернул его за рукав, но Вукол тихонько отвел его руку.
- А как же ты… - взволнованно вырвалось у Лавра, но Вукол перебил:
- Я убегу домой!.. Ничего, шестнадцать-то верст отмахаю до вечера!.. Валите все на меня, а я уж далеко буду, пройдет время, все и забудется!.. Ну, прощайте! Пойду сейчас марами, а вы скажете, что, мол, по большой дороге пошел!.. живо стрекача по домам! До будущего лета!
Все выслушали эту речь молча. Потом понемногу стали пятиться в разные стороны, не глядя на него. Первым стреканул Харя.
Стог превратился в исполинский жаркий костер, пламя вздымалось к небу, красным светом освещало темнеющий лес и поляну, на которой лежали длинные тени.
Ребята разбежались. Перед пылающим стогом остались только двое: дядя и племянник.
В глазах Лавра стояли слезы.
- Ты что? - сурово спросил Вукол, а у самого заныло в груди.
- Вукол! - Лавр поперхнулся, губы его задрожали, голос осекся, - куда ты теперь пойдешь за шестнадцать верст? ведь скоро ночь будет!
Племянник сделал нетерпеливое движение.
- Некогда рассуждать! Сейчас Абрам взбулгачит народ! Если я останусь - не на кого будет сказать… все перепутаемся!
Он шагнул вперед.
- Вукол! - повторил Лавр.
У Вукола защемило сердце: острая жалость и любовь к другу смешались с сознанием происшедшей беды. Он не ответил и зашагал по дороге. Дядя бежал за ним сзади.
Они пошли не через мостик, где произошла когда-то сцена дедушки с Чалкой, а прямиком; чтобы с кем-нибудь не встретиться, переправились через ручей по срубленному дереву.
Шли молча. Впереди шагал Вукол, опираясь на длинную палку и позабыв сбросить дубовый венок. Лавр с мрачным лицом семенил за ним и тяжело вздыхал.
Он надеялся, что племянник раздумает, что он, Лавр, упросит его, и потому не отставал.
Когда они взобрались на косогор и, минуя деревню, пошли гумнами в поле, черный дым пожара расстилался над лесом и медленно полз к деревне.
Солнце опускалось к лесу, за большую синюю тучу, потянуло сырым ветерком: пахло дождем!
За околицей Вукол свернул с большого тракта по мягкой, пыльной дороге позади гумен "Детской барщины", мимо плетней и огородов.
Тут они остановились.
- Ну, прощай! - сказал Вукол, избегая смотреть в глаза дяди, - больше не иди, тут ближе мне…
- Вукол! - взмолился опять Лавр, - не ходи, воротись, жалко мне тебя до смерти, так вот мне сердце ровно кто обливает чем! Воротись!
У Вукола сердце тоже обдало чем-то горячим и жгучим от этих слов. Он любил Лавра, но не мог изменить своего решения. В глубине души шевельнулось было колебание, но тотчас же он подавил минутную слабость и решительно зашагал по дороге.
А Лавр все бежал за ним, жалобно повторяя:
- Вукол, воротись… воротись!..
И опять острая жалость охватывала душу беглеца.
Он шел быстрыми шагами, опираясь на свою длинную палку, и слышал, как сзади по пыльной дороге бежал Лавруша, шлепая босыми ногами.
И когда он оборачивался с напускной суровостью, а на самом деле готовый броситься к нему на шею и разрыдаться, то видел умоляющее, жалобное лицо его, по которому двумя широкими ручьями текли слезы.