- Эх, не грубила бы ты, Сашенька, - с сердцем проговорил он. - Я ведь вижу, грустишь ты… Все о чем-то думаешь, думаешь… Толстый роман про войну читаешь, этого графа с бородой. Слушай, - попытался он взять ее за руку, - ты же добрая, а все злишься, умная, а будто нарочно говоришь не то. Бог знает, зачем тебе это все нужно. Будь какая ты есть, я же… - Он запнулся, и в эту минуту у Саши страшно забилось сердце: он, наверное, хотел опять сказануть: "Я же люблю тебя". Он не договорил: значит, не может уже больше так запросто кидаться этим словом. А раз не может, значит, он то ли разгадал ее чувство, то ли сам в себе его ощутил.
Счастливая это была ночь в ее жизни. Мягкий лунный свет заливал мир и превращал явь в сказку. Да было ли то, что той ночью совершилось? Парень в кожанке поцеловал Сашу, сам при этом смутился и сказал ей на ухо:
- Ты славная!.. И верь мне: я тоже стою за честь и пролетарскую верность. Тут мы с тобой, чернявая моя, на одной точке.
Оказалось, его зовут Степой. И так приятно было произносить это имя: "Степа". А то все кожанка да кожанка, как до сих пор называла его про себя Саша.
В Харьков эшелон прибыл утром и простоял там долго. Погода за ночь переменилась, резкий ветер гнал с севера стаи лохматых туч, и временами падал мокрый снег. Необычно рано для здешних мест наступали зимние холода.
Саше и парню в кожанке, то есть Степе, а звали его все в эшелоне Степаном, еще в пути дали поручение: как только поезд придет в Харьков, быстренько выбраться на привокзальную площадь, встретить там Фрунзе и проводить его к тому месту, куда на время стоянки загонят эшелон. Станция большая, пути забиты, не сразу эшелон найдешь.
Еще в дороге Саша рассказала Степану про то, как опа познакомилась с Фрунзе. Хохотала, рассказывая, Саша, смеялся и Степан. Особенно ему нравилась и казалась смешной история с орешками. Самому командующему фронтом такое угощение предлагала! "Это да, - говорил Степа, качая головой. - Ты сильна, я тебе доложу". Теперь, спеша на привокзальную площадь, они опять вспоминали про орешки и были в самом веселом настроении.
- Попить бы чего-нибудь, - говорил Степан, когда они проходили мимо станционной чайной, где по проездным воинским документам и мандатам давали желающим по кружке кипятку с леденцом и два черных сухаря. - Тут небось на задах где-нибудь базарчик есть, а? - оглядывался во все стороны спутник Саши. - Молочка бы, а?
- Ну-ну, - погрозила ему пальцем Саша. - Никакого чаю, пока командюжа не встретим!
- Да я же шучу, родненькая ты моя. Я же… ты знаешь!
На площади у вокзала они заняли место, откуда лучше всего было обозревать окрестность, и стали ждать приезда командующего. Прибудет он, должно быть, на автомобиле. Руководители московской делегации хотели сами явиться к Фрунзе в штаб, но тот был где-то под Апостоловом и обещал прямо оттуда приехать на станцию. Какие-то автомобили, дымя и грохоча моторами, показывались на площади, но в их пассажирах Саша не находила Фрунзе, а она-то его знает!
- Ты не беспокойся, - говорила она Степе. - Ты на мои глаза положись. Я за версту малую тычинку вижу. Меня бы на флоте впередсмотрящим ставили. Вон ту заводскую трубу видишь? Вон-вон!
Саша показывала куда-то далеко поверх рыжих городских крыш; никакой трубы Степан там не замечал, а Саша уверяла, что видит даже цифры на трубе - "1914". Вот так зрение, действительно!
Прошел добрый час, а никакой автомобиль с командующим не появлялся. Степан продрог в своей легкой кожанке, да она и потерта была изрядно и даже на локтях залатана; а от холода лицо Степана становилось почти синим, все оттого, что у него малокровие, как признавали врачи. А что он с десяти лет на заводе вкалывал да только в семнадцатом году впервые кусок сливочного масла попробовал, до этого им, врачам, нет дела. Им бы диагнозы свои ставить, а там хоть земля не вертись. Так говорил Степан, подтанцовывая на месте.
- Что ж он, Сашенька, не едет, твой Фрунзе, а?
- Знаешь, Степа, может, пока то да се, сбегаем в буфет, а? Кипяточком согреемся и обратно сюда на пост.
- Давай.
Метнулись к буфету, а там очередь, шум, галдеж, толчея, не протолкнешься. Кто-то кричал:
- Мы на фронт едем, а тут тыловики порасселись!
- Все на фронт едут! Чего орешь!..
Степан взял Сашу за руку и потащил обратно к выходу. Что в такой толчее путаться, ну его к чертям. Рука у Саши теплая, у нее всегда теплые руки, а у Степана они как лед. И так хорошо было Саше от сознания, что она передает свое тепло ему, Степочке, что у нее вдруг вырвалось:
- Я же тебя люблю, милый ты мой!
- Гляди! - широко раскрыл он глаза. - При всех кричит, а? Ух ты!
- Ух я! - стала она повторять с шутливой ужимкой. - Я знаешь какая? Ты еще не знаешь!
Они стояли в проходе, ведшем из одного зала в другой.
Вокруг них толкались, куда-то пробирались с мешками, корзинами и узлами на плечах. А Саша, ничего не замечая, все растирала ладошками руку Степана и твердила:
- Я такая. Ты еще меня не знаешь!
Вдруг они увидели группку идущих к выходу из вокзала представителей московской делегации. С ними шел человек в длинной солдатской шинели, которого Саша сразу узнала. Это был Фрунзе.
- Ой! - вскричала Саша. - Мы все прозевали! Бежим!
Степан с силой удержал ее.
- Куда уж теперь? - сказал он сокрушенно. - К шапочному разбору? Постоим уж, коли опростоволосились.
Вид у Фрунзе был озабоченный, и чувствовалось - он спешит. От быстрого, энергичного шага полы шинели разлетались.
Оказалось, он прибыл на станцию пешком, и уже давно, около часа назад. Никем не замеченный, командующий походил по путям, нашел московский эшелон и поговорил с делегатами Моссовета, едущими с подарками на фронт. Очень благодарил за помощь, сказал, что рад повидаться с москвичами, что московские пролетарии всегда молодцы и он это хорошо знает еще по дореволюционным годам, когда работал в подполье. Потом, как передали Степану и Саше, он сообщил, что на фронте положение пока трудное, но скоро-скоро Врангелю будет дан решающий бой. Сейчас вся остановка за 1-й Конной армией, которая все еще в пути. Уже сам Ленин телеграфировал Буденному и Ворошилову, чтоб принимали все меры вплоть до героических, и надо отдать должное этим товарищам - почти без передышки Конармия прошла больше половины пути.
Все это Степан узнал от своих товарищей из московской делегации и передал с их слов Саше.
- Знаешь, - сказала она, выслушав рассказ Степана, - я будто вдвое выше ростом стала за эту поездку. Выросла и стала такое видеть и понимать, чего прежде не видела и не понимала.
- Ты это к чему? - спросил он.
- А вообще. Почему, например, звезды светят, я знала и раньше, еще до революции книжку такую прочитала. И про всякое другое читала, увлекалась, могу сказать, многим. Всё, всё старалась в себя впитывать, я любознательной была. А сейчас я начинаю слышать и понимать еще и такое, чего ни в одной книжке не прочтешь.
- Например?
- Как история делается, - с серьезным лицом ответила Саша. - Я теперь прямо-таки слышу, как она вперед шагает - топ-топ. Тяжелые у нее шаги, но твердые, и не остановишь ее ничем. Нет такой силы - вот что я поняла, Степушка!
Он все смотрел на Сашу и о чем-то про себя думал, а она, словно радуясь тому, что вот нашелся у нее собеседник, не менее достойный, чем Катя, со счастливой улыбкой продолжала:
- Вот ты про Ленина упомянул, сам телеграммы шлет, чтоб Конармия поскорее двигалась… Вот я еще до Москвы в здешнем губкоме слушала Фрунзе про все происходящее… Потом на съезде сама Ленина слушала и все другие речи. Про все это же потом будут писать и говорить…
- Ну конечно, будут, - подтвердил Степан, все не отрывая от нее глаз.
- Ты-то в Москве вырос, а я где росла? Господи!..
- Я вижу, ты из низов. Так и я из низов, не барчук. Слава богу, на своем веку тоже малость хлебнул.
- Ну, тогда ты должен меня понимать.
- А я и понимаю. И люблю.
- Ну-ну! Кидаешься ты этим словом, я вижу.
- Не кидаюсь, я знаю, кому говорить.
- Небось скажешь, мне первой кинул?
- Не кинул, не кинул, - затвердил он. - В общем, я тебе на все твои слова вот что отвечу. Самородок ты, Шурочка, позволь тебя так называть. У тебя не только зрение хорошее, а и природный ум есть.
- Да ну! - разыграла обиду Саша. - Не хвали ты меня, дурочка я еще ой какая! Все впервые для себя открываю, все впервые, а уже ж я не маленькая!
Он попытался ее обнять.
- Тр-р-р! - отшатывалась она и старалась выскользнуть из его рук. - Тр-р-р! Осади назад! Тихо, тихо, тихо! Без рук, пожалуйста. По-серьезному так по-серьезному.
Скоро эшелон опять катил к фронту и почти не делал остановок. Степан объяснял это тем, что продвижению эшелона помогает сам командующий. Плохо одетым бойцам надо поскорее доставить все то, что везет эшелон. Конечно, все дивизии не оденешь и не обуешь, но пусть хоть какая-то часть бойцов получит шинели и сапоги. Вот он, Фрунзе, и делает все, чтобы эшелон быстрее добрался до фронта.
- А славный, по всему видать, у нас командюж! Широко все понимает. Сильный человек, хотя и скромный, - говорила Саша, все чаще позволявшая себе теперь рассуждать о политике, военном положении и о других вопросах, которые, правду сказать, прежде не слишком ее интересовали. - Вон он какой, оказывается, этот Фрунзе. А знаешь, Степан, я и про Ленина только сейчас начинаю понимать. Когда я его на съезде слушала, то как-то еще не все до меня дошло.
Степан и Саша стояли в эту минуту у вагонного окна. С шумом пролетали мимо телеграфные столбы.
- Хорошо едем!.. - радовался Степан.