Все переменчиво на войне. Беляков прогнали, Орлик и его товарищи уцелели благодаря подоспевшей помощи, но слишком далеко ушли свои, и некуда было деться отставшим в голой безбрежной степи.
Силы соединившихся отрядов таяли с каждым часом. Их непрерывно атаковали с разных сторон, не давали передышки ни днем ни ночью.
На закате дня Орлик опять несся в строю, уже не на север, а куда-то на запад. За уходившим отрядом красных гнались по пятам дроздовцы. И вот в какой-то момент Орлика вдруг чем-то стукнуло сильно, а чем он сгоряча не разобрал. Обожгло жаром, вырвало из руки саблю, сметнуло с коня и трах о землю. Потом оказалось: близко разорвался снаряд.
Больше всего Орлик боялся ранения.
Пускай лучше убьет! А ранение для него хуже смерти; он понимал: стоит потерять сознание и попасть в руки санитара или сестры милосердия и - конец, - не станет Александра Дударя. Обнаружится, кто он на самом деле, а потом уже ничего не поправишь. За полгода, которые прошли со дня, когда Саша зашла с охапкой кленовых листьев к командарму и попросилась в кавалеристы, ей приходилось попадать в разные переделки, но в руки санитаров и сестер милосердия - ни разу.
Везло!..
Повезло и на этот раз. Орлика не ранило, а только обожгло, исхлестало взрывной волной и на время лишило сил. Сознание ясно работало, а мускульная сила вдруг куда-то ушла из рук, и они повисли как плети. Хочешь за что-то ухватиться, а пальцы как вата - ничего не в состоянии удержать.
Он пытался привстать с земли, но безуспешно. Сесть бы, поглядеть по сторонам. Все, что было впереди его запылившихся песком глаз, заслоняла разбитая тачанка, перевернутая колесами кверху. Слева лежал труп убитой лошади Орлика, и там тучей жужжали мухи. Справа, почти у глаз, вздымался из травы большой серый валун. Повернуться бы на спину - и это не удавалось.
Ах, проклятье! Вот и лежи лицом вниз, и дыши прижатыми к траве ноздрями…
Боли не было никакой, а беспомощность приводила в отчаяние.
Опять глаза плохо видели. Какое-то дымное марево стояло над степью. Что это? День? Вечер? Пить очень хотелось, водицы бы! Ах, черт возьми!
И вдруг Орлика окликнул молодой женский голосок:
- Милый! Ты здесь? А я ищу, куда делся? Трава высокая, не видно. Ну, дай сниму гимнастерочку. Ты, может, ранен, а так не разберешь.
К Орлику присела и задышала часто та самая рыженькая сестра. Рядом остановилась, скрипя колесами, крестьянская телега.
Сильные руки рыженькой помогли Орлику привстать, но гимнастерку он с себя снять не дал.
- Ты чего? Я не ранен.
- Ну? А лежишь почему? Прохлаждаешься? Эх, чудак человек! Дай осмотрю!
- Иди, иди отсюда, - заупрямился Орлик. - Чего пристала?
- Ну, не желает, не надо! - закричал кто-то с телеги.
Орлик, еще сидя на земле, увидел - в телеге развалились два раненых красноармейца, оба со свежими перевязками. У одного рука на перевязи, у другого голова вместе с бородой забинтована.
Свои, значит. Ну слава богу.
- Лезь! - крикнула рыженькая. - Живо!
- Куда?
- В телегу, золотой мой. Как принца повезем.
- Брось! - Орлик не любил, когда с ним заигрывали девчата. - Это куда же едете?
- Сам не видишь разве? - отозвался с телеги бородач. - Отставные обозники… Тащимся вот куда глаза глядят, пока можно.
- Так полезешь, нет? - все приставала к Орлику сестра. - Ну миленький, ну ненаглядный мой, черноглазенький, давай, давай, а?
Зол Орлик, люто смотрит на сестру, будто она ему первый враг. И вообще, в трудные минуты жизни он становился злобно отчаянным: не подступись. Самых близких людей обругает, ничьей ласки не примет, руку помощи отшвырнет, если она протянута из жалости. А тут какая-то чужая лезет: "золотой, миленький, ненаглядный"! "К черту катись! Не надо твоей помощи!"
Как нашел в себе силы Орлик, не попять, но он ухитрился сам встать на ноги, и вид у него был все еще злой, воинственный и непреклонный. Оглянул он потом свою гимнастерку, штаны, сапоги - все как будто было в порядке, только пыль да грязь налипла, а крови нет.
- Ты псих! - сердилась сестра. - Ну ходи ногами, ходи!.. - И крикнула - Поехали!
Крикнула она, собственно, самой себе. Схватила вожжи, подергала, зачмокала, и запряженные в телегу такие же рыжеватые, как сестра, лошадки затрясли мордами и тронулись.
Опять был закат - черт знает, сколько их уже было. Опять сразу после захода солнца степь зачернела, а днем и она, право, рыжая. Орлику со зла все казалось рыжим, как вьющиеся волосы сестры. Аней, оказывается, ее звали. Аня так Аня, все равно.
Орлик из дикого упрямства все не садился в телегу, шел сзади, держась за край руками, и ни слова нельзя было от него услышать. Порой сестра, обернувшись, опять начинала упрашивать:
- Да садись же, миленький!
Дотащились до заброшенной овечьей кошары и здесь сделали привал. Под соломенным навесом поместились и кони, и телега. Аня дала раненым попить.
- Ну, голубчики, пока отдыхайте.
Недалеко в потемневшей степи мерцали огоньки. Село там, наверное.
Орлик улегся под воз и скоро задремал. Среди ночи он проснулся. Кто-то, забравшись к нему под воз, устроился рядышком.
- Ты что? - вскинулся Орлик, узнав сестру.
- Зябко мне что-то, не спится… Ты лежи, лежи.
Орлик с нарочитой грубостью проворчал:
- Да иди ты… Вот еще… Разбудила ни с того ни с сего!
- Не ругайся, глупенький, я же так просто… Поговорили бы, поделились.
Орлику стало вдруг смешно от этого приключения, и он подобрел.
- Поговорить могу с тобой, пожалуйста, - сказал он Ане. - Ты сама откуда?
Оказалось, она тоже из Каховки. Землячка! Ну, диво, где только каховчане не встретятся. А давно ли Аня оттуда? Да нет, по ее словам, не так давно, да, говорят, там сейчас ужас что творится, при беляках. Опять все стало как при старом режиме. Богачи вернулись в свои дома; тех, кто большевикам помогал, в тюрьмы посадили, офицерня белогвардейская пьет и гуляет, а в городе стон стоит.
Аня рассказывала, что перед уходом красных много каховских девчат записалось в сестры милосердия, и хорошо, что они так сделали, а то с приходом обратно белых в город, для девушек совсем житья не стало. Офицерье пьянствует и безобразничает, как при старом режиме, если не похуже.
Орлик зачем-то соврал Анечке, что у него есть невеста, зовут ее Катей, а работает она в штабе армии телеграфисткой. Умеет и по телефонной части и вообще бедовая очень.
- Позавидуешь, - со вздохом произнесла Анечка. - Девчата у нас все хорошие, а среди парней не все.
Орлик научился за время своей службы в кавалерии лихо заговаривать зубы и сбивать собеседника с мысли. Он вдруг спросил у Ани:
- Слушай, а куда мы путь держим?
Та отвечала шутливо:
- В рай везу.
- Да ну тебя! Говори, куда?
- Есть такой рай на земле. В степи тут он, уже близко нам. Вот увидишь!
Оказалось, Аня батрачила с год в имении одного из крупнейших землевладельцев Таврии Фальц-Фейна - "Аскания-Нова". Там, по ее словам, все богатейшее: постройки, сады, огороды, пашни, много и скота, и всего, всего! Нигде больше Аня такого не видела. Там посадки леса так разрослись, что в них заблудиться можно. А какие озера, пруды, и сколько там птицы!
"Вот где хорошо было бы устроить колонию для питерских ребятишек", - с горечью думал Орлик, слушая сказочные описания Ани.
До "Аскании-Новы", бывшей лишь одним из имений Фальц-Фейна в Таврии, оставалось еще верст десять. Аня надеялась спрятать там раненых у знакомого ей садовника.
- И сами там с тобой сховаемся, идет? - предлагала она.
- Там посмотрим, - увиливал он.
Еще не рассвело, когда Орлик двинулся на разведку в ту сторону, где ночью мерцали огни. Но не прошел Орлик и двух-трех верст, как услышал выстрелы. Где-то там, сзади, стреляли. Слышался конский топот. Сердце замерло у Орлика - не напали ли на Аню и раненых красноармейцев случайно заехавшие в кошару беляки? Криков никаких не слышно было, только выстрелы…
Вот стихло. Кони зацокали где-то ближе. Орлик теперь уже не шел, а сидел на корточках в высокой траве и выжидал.
Неизвестные всадники (он пе разобрал, кто там) проехали стороной, по другой дороге, за бугром. Белые, наверно. Когда цокот копыт стих, Орлик со всех ног пустился бегом обратно к кошаре.
Но он уже не застал в живых ни раненых красноармейцев, ни рыжей Ани.
7
Генерал Кутепов зверствует. - Знаменитая "Аскания-Нова". - Орлик снова не Орлик, а Саша Дударь. - Как мать Орлика лишилась комнаты с голубой люстрой. - Описание театра военных действий. - Дальнейшие приключения Орлика. - На пути к своим.
В дневнике наших героев есть леденящие душу записи Кати о том, что творилось в те дни в Крыму.
"Из Симферополя пришли наши разведчики, рассказывают: на улицах висят мертвецы. Это уже не Слащев, а Кутепов зверствует. Оказалось, злодей в генеральском звании распорядился таким образом запугать тех, кто сочувствует красным и помогает им. Местная дума просила Кутепова снять трупы повешенных с фонарей, чтобы хоть дети этого не видели. Трупы были сняты, но только через сутки… Боже, и как земля терпит таких, как Кутепов! Он и Слащев - два приспешника Врангеля, и все они трое друг друга стоят".
Но вернемся к Орлику.
Долго еще ему пришлось бродить по вражескому тылу, и спасло его от верной гибели платье зарубленной белыми Ани. Саша Дударь снова стала девушкой. Иного выхода не оставалось. Своя военная одежда не годилась, а другой негде было достать.