Алла Панова - Миг власти московского князя стр 93.

Все княжеские конные сотни уже оказались втяну­ты в кровавую сечу, сам Михаил орудовал своим обо­юдоострым мечом, из последних сил отбиваясь, словно от надоедливой мошкары, от двух беловолосых вои­нов. Не приди на помощь Прокша, вовремя заслонив­ший князя своей могучей грудью, неизвестно, чем бы закончилась эта схватка. Совместными усилиями они расправились с беловолосыми. Облизнув пересохшие губы, Михаил крикнул Прокше незнакомым голосом: "Надо их гнать назад!" Великан понял князя, развер­нул коня и, словно косой, размахивая огромным ме­чом, который специально для него в Москве выковал Кукша, стал двигаться к берегу, прокладывая дорогу для остальных и крича громовым голосом: "Гнать! Гнать! Гнать их назад!"

Княжеские сотни оживились, и под их напором литвины стали отступать. Вскоре битва продолжалась уже на противоположном берегу.

Только ночью, растянувшись в шатре на огромной медвежьей шкуре, расстеленной на лапнике, Михаил, понемногу отходя от лихорадочного возбуждения боя, ощущая тяжесть, разлитую по всему телу, осознал, что был на волосок от смерти.

Окажись лед недостаточно крепким, князь со свои­ми ратниками вполне мог бы очутиться на речном дне. Во время сечи он все‑таки обратил внимание на то, что литвины неожиданно стали быстро отступать, и тогда отнес это бегство на свой счет, объяснив силой влади­мирцев. Теперь же князь понял, что противник, памя­туя о сокрушительной победе Александра над рыцаря­ми, просто–напросто во избежание несчастья предпочел побыстрее миновать опасное место. С изрядно поредевшей после боя на берегу сотней Никиты Миха­ил перемахнул реку в одно мгновение. Гриди стара­лись не отставать от него, но чем дольше шел бой, тем меньше их становилось. Сотня ринулась на врага, про­скочила мимо готовившихся к очередному выстрелу лучников, смяв их, сцепилась с верховыми. Конечно, великому князю следовало бы поберечься и ждать, чем закончится сеча, в каком‑нибудь безопасном отдале­нии, но Михаил никогда - ни раньше, ни теперь - не мог оставаться безучастным зрителем.

Радуясь, что самое страшное позади, Михаил Яро­славич перебирал врезавшиеся в память мгновения страшной сечи, в которой полегла едва ли не треть его войска. Погибли многие из тех, с кем он ушел из Вла­димира в Москву. Никита был сильно ранен, и его, бес­памятного, еле дотащили до обоза. Сотни Клима и Боброка дрались неплохо и кинулись преследовать врага, гнали его долго, но в конце концов упустили. Несмот­ря на то, что какой‑то части литвинов удалось скрыть­ся, воспользовавшись быстро сгустившимися сумерка­ми, князь и все его окружение ощущали себя победите­лями. Во Владимир умчался гонец с радостной вестью. А через некоторое время в ту сторону потянулись возы с ранеными.

Княжеские ратники расположились на отдых чуть поодаль от Протвы, дремлющей под истоптанным сот­нями ног, грязным от крови льдом, на котором чернели недвижные тела. Усталые воины разожгли костры, гре­лись, готовили еду, стараясь не глядеть на оставленный берег, где копошились, собирая убитых, пешцы, кото­рые догнали своих, лишь когда сеча уже затихла.

Кое–кого из ратников, разомлевших от тепла, сразу сморил сон, другие, достав запасы съестного, возбуж­денно обсуждали сражение. Сотники собрались у кост­ра, разведенного у княжеского шатра, и тоже говорили о сече.

Сотня Клима, не впутываясь в завязавшуюся на бе­регу битву, пустилась за отходящими отрядами про­тивника, и теперь он во всех подробностях возбужден­но рассказывал князю, как бежали литвины, как ста­рались скрыться в лесу и уходили с дороги в чащу. Михаил молча слушал рассказ, с благосклонной улыб­кой глядя на воина, опьяненного одержанной победой. Панфил, сотня которого сцепилась в жестокой схватке с несколькими десятками отчаянных храбрецов, а сам он получил от громилы–литвина страшный удар в пле­чо булавой, слушал рассказчика без восторга и, когда тот кончил говорить, спросил:

- А сам‑то в лес чего не сунулся? Побоялся, что ли?

- А чего я там не видал, - ответил резко Клим.

- Дубина! Неужто не понимаешь, что дело, всеми нами начатое, вы не довершили.

- Почему ж это не довершили? - вступился за друга Протасий, раздраженно сжимая кулаки. - Гна­ли литву далече. По–твоему, выходит, надо было до Смоленска их провожать?

- Я такого не говорил, - прохрипел Панфил, - но, думаю, по лесу следовало их поискать да побить. А так утекли они, как вода меж пальцев. Скажешь ли, где и когда они соберутся?

- Чего тут говорить, - со злостью в голосе отве­тил Клим, оскорбленный словами и тоном старшего по возрасту сотника, которому он не мог при князе отпла­тить тем же, - в свои земли ушли. От нас отпор полу­чили и теперь не скоро сунутся.

- Поглядим, сильно ли мы их напугали, - отве­тил Хрипун и стал поудобнее устраиваться на валеж­нике, демонстративно готовясь ко сну. Про себя он удивлялся тому, что князь не поддержал его и не вы­сказал своего мнения. Панфил отказывался верить в то, что князь не понимает, как опасен недобитый враг.

На странные звуки, доносившиеся из глубины ле­са, стража, выставленная для охраны отдыхавшего по­сле сражения войска, обратила внимание слишком по­здно. За разговорами пригревшиеся у костров люди не расслышали хруста ломающихся веток, не насторожи­лись от громкого фырканья занервничавших отчего‑то лошадей, а когда кто‑то решил отойти за деревья по нужде и заодно проверить, не подобрался ли зверь к коновязи, было уже поздно.

Раздавшийся в предрассветной тишине, нарушае­мой богатырским храпом, сдавленный крик прозву­чал, кажется, громче боевого рога, звуки которого на­полнили морозный воздух мгновением позже. Лишь немногие из княжеского войска успели схватить ору­жие и добежать до коновязи.

Михаил Ярославич, проснувшись затемно, лежал с закрытыми глазами и думал об отце, о братьях, о Ма­рии. Все вроде бы до сего дня в его жизни складыва­лось неплохо, и нынешняя победа еще более упрочила его положение. Однако беспокойство, которым напол­нялась душа князя каждую весну, снова подкралось к нему, заставив вспоминать страшные испытания, выпавшие на его долю в отроческие годы.

Неожиданно смутная тревога охватила Михаила. Он приподнялся на локте, замер на миг, весь обратив­шись в слух, но ничего подозрительного не услышал. Мгновение–другое он медлил, не зная, как поступить, а потом решительно протянул руку к лежащей рядом кольчужной рубахе и, облачившись в доспехи, отки­нул полог походного шатра…

Протяжный звук рога слился со страшными звери­ными криками, которые исторгали умирающие кня­жеские ратники, пытавшиеся голыми руками при­крыть себя от секущих ударов мечей, от тяжелых па­лиц, с отвратительным хрустом разбивавших не защи­щенные шеломами головы. Многие воины так и не проснулись в то страшное утро. Однако было немало и тех, кто смог быстро прийти в себя после неожидан­ного нападения литовских полков, вступил в бой и до последнего вздоха боролся за свою жизнь.

Князь успел оседлать чью‑то лошадь, в испуге мета­вшуюся между обезумевших от беспомощности людей. Решимость седока будто бы передалась бедному живот­ному, и лошадь безропотно повиновалась князю. Все его мысли теперь были о том, как уцелеть самому и вы­вести оставшихся в живых людей из этого пекла.

Загородив щитом грудь, Михаил размахивал мечом направо и налево, отбиваясь от наседавших литвинов. В кратких промежутках между ударами он пытался раз­глядеть хоть кого‑нибудь из своих за врагами, которые успели заполнить весь лагерь и уже выплеснулись на бе­рег Протвы, откуда слышался перезвон мечей. На мгно­вение он увидел совсем рядом окровавленную макушку Прокши. Стащив с коня какого‑то литвина, тот пытался взгромоздиться на его место, но конь, как назло, не давал­ся чужаку. Мельком заметив копье, направленное в могу­чую спину великана, князь открыл рот, чтоб крикнуть, предупредить, но копье, которое держал такой Же могу­чий, как Прокша, литвин, пробив кольчугу, уже воткну­лось в тело владимирца. Князь распахнутым ртом вобрал в себя воздух и что есть силы рубанул по плечу наседав­шего справа рыжеволосого молодца, который, взмахнув руками, тут же повалился на лошадиный круп.

Михаил Ярославич с тоской посмотрел в сторону, откуда доносились звуки, свидетельствующие о том, что княжеское войско пока не все побито и там, на бе­регу, еще продолжается сеча. В самом лагере с каждым мигом звон мечей становился все отчетливей, и, ка­жется, уже можно было посчитать удары, которыми обмениваются противники.

"Пройдет немного времени, и все здесь затих­нет", - подумал князь отстраненно и в тот же миг ус­лышал знакомый голос. Потап, которого отец с явной неохотой отпустил в поход, успел лишь крикнуть "Князь!" и стал оседать на пропитанную кровью зем­лю, схватившись обеими руками за копье, воткнутое ему в грудь. Михаил обернулся на крик, увидел за­стывшее в удивлении лицо Потапа, перевел взгляд в сторону, куда тот смотрел, и увидел совсем рядом с собой огромного литвина. О нем, наверное, и хотел предупредить Потап.

Сглотнув комок, застрявший в горле, князь сжал покрепче рукоять меча. Литвин был спокоен, его голу­бые глаза с холодным вниманием рассматривали не­приятеля, выбирая место для нанесения удара. Мотнув непокрытой головой, вокруг которой на миг взметну­лись белые прямые волосы, он двинулся на князя.

Мысли о победе и о других житейских делах уже не тревожили Михаила Ярославича, с отчаянием обре­ченного он ринулся на противника. Князь удачно отра­зил несколько мощных ударов меча, от которых трес­нул его крепкий щит, обтянутый толстой красной ко­жей. Отбросив ставший ненужным разбитый щит, князь выхватил засапожный нож, метнул его в откры­тую шею противника, но чуть промахнулся, и нож со змейкой на рукоятке, срезав белую прядь, упал в снег.