Алла Панова - Миг власти московского князя стр 51.

Мужичок, переступивший порог, был одет в какие-то вонючие лохмотья. Он быстрым взглядом обшарил небольшое помещение, как‑то воровато перекрестил­ся, поднеся к морщинистому лбу грязные скрюченные пальцы. Разговор с ним вышел недолгим. Из сказанно­го мужиком следовало, что был он в Кузькиной ватаге немногим более месяца, а до этого якобы сеял рожь в деревеньке под Киевом. Послушав все это, Самоха, который задавал вопросы, усмехнулся и велел отвести мужика назад, в поруб.

- Ишь ты, ратай нашелся, - хмыкнул Самоха и, перехватив недоуменный взгляд Демида, пояснил: - Это ж сразу видать, что он с зерном совсем другим дело имел. Небось, кроме ремесла зернщика, ничего и не ос­воил. А говорит, что рожь сеял.

- Да–да, вороват, сразу видать, - кивнул утверди­тельно воевода, про себя подумав о том, что рекомендо­ванный посадником человек оказался и в самом деле знатоком своего дела, а Демид в одиночку вряд ли бы справился с поручением. "Ну да ладно, с другими брод­нями поговорит, разберется, освоится", - вздохнул он.

Дверь между тем отворилась, и на пороге показался высокий и какой‑то неуклюжий молодой мужик. Он остановился у самой двери и неуверенно переминался с ноги на ногу, не зная, куда деть длинные жилистые руки, которые высовывались из‑под изношенной сви­ты. Мужик посмотрел исподлобья на сидевших за сто­лом людей, не ожидая от них ничего хорошего. Была в этом взгляде такая усталость и покорность судьбе, что это заметил даже Демид.

Разговор с долговязым мужиком, отвечавшим на вопросы сиплым, простуженным голосом, в котором была та же покорность судьбе и усталость, что и в уг­рюмом взгляде, вышел и вовсе коротким. Самоха, пе­реглянувшись с воеводой, как бы ища у него поддерж­ки, и посмотрев на стражника, сказал глухо: "В ам­бар". Егор Тимофеевич согласно кивнул и увидел, что и Демид сделал то же.

Следующим в горницу ввели конопатого отрока. Он еще у порога начал шумно сопеть, издавая звуки, похо­жие на всхлипы, и принялся тереть глаза мослатым кулаком. Однако от троицы, поначалу с сочувствием смотревших на отрока, не укрылся его плутоватый взгляд, которым он оглядел своих судей через щель между пальцами.

"А этот не так прост, как кажется", - подумал во­евода и, уставившись на вошедшего, спросил мягко:

- Расскажи‑ка нам, малец, как же ты в такую переделку угодил?

- Я… я… угодил… - Отрок всхлипнул, размазал по грязной щеке одинокую слезу и жалобно посмотрел на воеводу.

- Да не реви, - успокоил его воевода, - если правду нам будешь говорить, тебе бояться нечего.

- А Кузьма? - всхлипнул недоверчиво отрок.

- Он нынче по воле князя Михаила Ярославича в яму посажен. Теперь никому не страшен, - сказал спокойно Егор Тимофеевич, - так что язык у тебя раз­вязан.

- Рассказывай, как в ватаге очутился, что делал там, обидел ли кого, - вступил в разговор Самоха.

- Да разве я… Что ж я… У меня и рука не поды­мется… У меня и сил‑то нет… Разве ж… - сопя, забуб­нил отрок и громко всхлипнул.

- Что теперь слезы лить, раньше надо было ду­мать, - мягко проговорил Самоха и, повернув голову, сказал стражнику: - Отведи‑ка его в поруб. Нам вре­мя дорого, у нас есть, с кем поговорить. А он пускай ус­покоится, слезы выплачет, тогда и ему допрос учиним.

Стражник тронул вздрагивающее худое плечо, но отрок вывернулся и, быстро шагнув вперед, упал на колени перед своими судьями.

- Отвечу, отвечу. Скажу обо всем, что знаю, - взмолился отрок, то и дело отвешивая низкие поклоны.

Голос его звучал совсем иначе, и, заметив это, вое­вода многозначительно посмотрел на Самоху, тот по­нимающе кивнул. На вопросы конопатый отвечал те­перь поспешно, лишь изредка по привычке всхлипы­вал да шумно втягивал сопли. Но ответы его не произвели ожидаемого впечатления на судей, которые хоть и говорили с отроком мягко, голоса не поднима­ли, но явного сочувствия ему не выражали.

На отрока, немало перенесшего в своей недолгой жизни, Демид поначалу смотрел с жалостью. Он даже вздохнул украдкой, враз вспомнив свое отрочество в большой семье отцовского брата, который им с матерью дал угол, проявив милость к потерявшим и кор­мильца, и крышу над головой во время страшного по­жара, пожравшего сотни людей, почти полностью уничтожившего посад. Когда Демиду представилась возможность вступить в княжескую дружину, он по­спешил покинуть опостылевший дом, где всегда чувст­вовал себя лишним и где никогда не ел досыта.

Однако сочувствие к неприкаянному, доведенному до отчаяния юнцу вскоре сменилось у немало повидав­шего воина удивлением, а потом и откровенной брезг­ливостью. Слушая быструю речь отрока, который, бук­вально захлебываясь словами и, кажется, беззастенчи­во привирая для красного словца, рассказывал о своих недавних товарищах, обвиняя их во всех смертных грехах, со смаком описывая их злодеяния и представ­ляя себя невинным агнцем, Демид недоумевал, как бы­стро этот робкий, заикающийся от волнения юноша превратился в гневного обличителя. Чем дольше гово­рил он, тем меньше сочувствия вызывал у присутству­ющих, и тем большие сомнения в правдивости сказан­ного закрадывались в душу.

- А что, правда ли, вашей ватаге много награбить удалось? - перебил нескончаемый рассказ Самоха, которому уже давно стало ясно, что отрок, пытаясь обелить себя, без зазрения совести оговаривает других.

- Да разве ж мне про это ведомо, - неохотно пре­рвал тот свои обличения.

- Так ведь ты сам говоришь, что каждый без до­бычи не возвращался. Куда ж она делась? - не уни­мался Самоха.

- А кто ж ее знает, - прозвучал снова сделавший­ся неуверенным голос.

- Может, проели, прогуляли? - подсказал вое­вода.

- Вот–вот, наверняка проели! - подхватил отрок.

- Что‑то я среди попавших в полон отъевшихся не заметил, - вставил слово Демид.

- Не в коня корм, видно, - усмехнулся Самоха и, быстро сменив тон, строго спросил: - Так куда ж ваши несметные богатства, о которых ты говоришь, подевались?

- Я о несметных богатствах не говорил, - опустив голову, проговорил конопатый, пытаясь вспомнить, сказал ли он в запале что‑нибудь подобное или нет.

- Как же не говорил! Мы все слышали! Это что ж, ты нас, людей вятших, во лжи смеешь обвинять?! - гаркнул воевода и стукнул кулаком по столу.

- Не упомнил. Простите, люди добрые… Без злого умысла сказал… Память‑то от скитаний совсем плохой сделалась… Обидеть никого не хотел, - заверещал отрок и снова, упав на колени, запричитал, обли­ваясь слезами, которые потоком полились по его грязным щекам.

- Ишь ты, "без умысла". Ладно уж, вставай, - примирительно проговорил Егор Тимофеевич, мельком глянув на своих товарищей.

- Вставай, вставай, - сказал Самоха и снова стро­го спросил: - Только на вопрос не забудь ответ дать.

- Хотел бы ответить, да ответ мне не ведом, - тя­жело дыша и сопя, медленно начал говорить конопа­тый, будто давая себе время на обдумывание каждого слова, и, не найдя ничего лучшего, снова запричи­тал: - Я человечек маленький. Меня всяк обидеть мо­жет. Разве ж мне откроет кто какую–никакую тайну.

- Так, значит, все‑таки есть тайна, - прицепился к слову Самоха и вперил свой острый взгляд в раскрас­невшееся лицо отрока, который, как ни старался, но не смог скрыть своей ненависти к людям, его допра­шивавшим, и испуга, что они смогут выведать тайну, которую ему доверил Кузьма.

- Какую тайну? - сказал он быстро.

- Так ты сам о ней сказал, - усмехнулся воевода.

- Я ж это так. К слову пришлось.

- А нам иначе все представляется! - не унимался воевода.

- Вы, люди почтенные, зазря обо мне так думаете, я ведь к вам со всей душой открытой. Я ведь все и обо всех вам поведал, что знал! А о чем не знаю, о том уж не знаю. А про тайну сказал потому, что разговор как‑то между ватажниками такой слышал.

- А кто говорил?

- Не знаю. Честное слово. Христом Богом кля­нусь. Коли знал бы, сказал. Что я, враг себе? - истово крестясь, оправдывался молодой ватажник.

- Это как же так получается? Слышал да не зна­ешь, кто говорил? - удивился Демид.

- Это все потому, что разговор ночью тот был. Я у костра дремал, а кто‑то в темноте говорил, - на­шелся что ответить загнанный в угол.

"Ишь ты, вывернулся! Ужом крутится, - подумал Самоха. - Можно, конечно, спросить о том, что голоса‑то наверняка знакомые ему были, да вот только и теперь видно, что опять не ответит. Наверняка что‑то знает, но не по годам крепок да изворотлив. Не так прост, как предстать перед нами хочет. Не прост, от­рок. Ну, да и мы не лыком шиты".

- Что ж, на нет и суда нет, - проговорил воевода, будто угадавший его мысли о бесполезности дальней­шего допроса. - Может, другие что поведают, а ты иди‑ка на место свое в порубе, а коли что припомнишь, мы тебя послушаем. Ей, Гринька, - позвал он страж­ника, - отведи‑ка молодца в поруб.

Когда дверь за дружинником, выпроводившим на­ружу конопатого, закрылась, воевода тяжело вздохнул и предложил отложить допросы пленных ватажников до утра.

- Зимний денек короток, уж темнеет. Завтра бы с утра и приступили к делу со свежими силами, - про­говорил он устало, - да и дух уж больно тяжел здесь.

- Можно и завтра, - согласился Самоха.

- Что ж, завтра так завтра, - кивнул Демид, ко­торый тоже порядком устал после напряженного дня.