- К вам прицепились, - говорил он Губе, - потому что ваше имущество все на виду…
- Ясно, что на виду, темными махинациями я никогда не занимался. Но вы хотите сказать, что на это имущество легко наложить руку?
- А что? Может, и легко.
Все это очень угнетало Губе, и даже сейчас, в филармонии, он не переставал думать о делах.
- Значит, Губерт не будет отвечать? - спросил он еще раз.
- А как он может отвечать? Ребенок же! - вздохнул Злотый.
Тем временем Оля, протискиваясь из фойе в зал, заметила в тени балкона, сбоку, стариков Шиллеров. Пани Шиллер, высокая, крупная, ничуть не изменилась, зато старый Шиллер высох, ссутулился, поседел, и глаза у него были не рассеянные, как прежде, а точно слегка изумленные или недовольные. Когда Оля приблизилась, он взглянул на нее недоверчиво и - ей не хотелось даже думать так - явно неприязненно.
- Я так давно вас не видела, вы все время скрываетесь у себя на сахарном заводе. Даже в Варшаву не наезжаете?
- Муж иногда бывает, - отвечала за обоих пани Шиллер, - но только по делам. Наведается - и тут же назад. На заводе очень много работы, а в его возрасте…
- Слава богу, что вы хоть сюда смогли приехать.
- На концерт Эльжуни? Тут уж пришлось. Хотя знаете, сейчас в сахарном деле самая горячка. Но на концерт Эльжуни…
- Ах, как она чудесно поет, правда?
- Ну что мы, старики, можем сказать? - отозвалась Шиллер. - Слушаем как завороженные, тай годи! - добавила она по-украински.
В этот момент старый Шиллер кинул на Олю, все так же украдкой, довольно нелюбезный взгляд.
- Вы не разделяете восхищения вашей супруги? - без обиняков спросила его Оля.
Шиллер раздраженно поерзал в кресле.
- Признаюсь вам, - ответил он, словно пересиливая себя, - я не понимаю своих детей.
Оля почувствовала себя неловко. Пани Шиллер постаралась как-то сгладить впечатление от слов мужа.
- Он никогда не говорит того, что думает, - с улыбкой заметила она. - Я убеждена, что песни Эдгара тронули его.
- В какой-то мере, - отозвался старый Шиллер, точно возвращаясь на землю. - И вместе с тем меня очень смущает это. В искусстве, на мой взгляд, слишком много от самообнажения. Да, признаюсь, я смущаюсь, когда вижу на сцене свою дочь, разряженную, накрашенную, с перьями на голове, раскрывающую всем этим людям мысли моего сына. Que voulez-vous? C'est trop fort pour moi .
- Нельзя отказать ему в правоте, - сказала пани Шиллер, сконфуженно поглядывая на Олю. - Нечто подобное чувствую и я.
Оля засмеялась.
- Они дают нам столько прекрасного!
- Да, вероятно, - вздохнула пани Шиллер, - но для нас они прежде всего наши родные дети.
Старый Шиллер потянул носом и громко фыркнул.
- Ничего не поделаешь. Дети всегда бывают иные, чем родители.
VI
- Ты знаешь, мне не хочется слушать Бетховена, - сказала Янушу Зося. - Пойдем лучше в артистическую… к Шиллерам.
Януш пытливо взглянул на жену. В ее глубоко сидящих глазах таился беспокойный огонек.
"Знает ли она, что там Ганя Доус?" - подумал он. Но тут же успокоился. Зося взяла его под руку.
- Эти песни немного расстроили меня, - почти шепотом призналась она.
Януш не любил этого шепота. Он всегда был проявлением каких-то внутренних переживаний Зоей, которых Януш не умел понять. В такие минуты Зося становилась какой-то чужой и неожиданно непостижимой. Януш не хотел себе признаться, но этот шепот Зоей - словно у нее горло перехватывало от слишком сильного чувства - всегда наполнял его страхом…
- Как хочешь, - сказал он. - Мне тоже не очень хочется слушать эту симфонию…
Они стали протискиваться по широкому проходу между креслами к выходу за кулисы, но в такой плотной толпе двигаться было трудно. Неожиданно кто-то хлопнул Януша по плечу. Он резко обернулся. За ним стоял небольшого роста человек, которого Януш узнал не сразу. Но за какой-нибудь миг клубок воспоминаний вдруг свился и распутался, открывая дальние перспективы.
- Генрик! - воскликнул он радостно и удивленно.
Это и впрямь был Антоневский. Януш не видал его со времен Парижа. Он знал только, что художник оставил свою профессию и неожиданно начал делать политическую карьеру. Особенно в последние годы.
- А ты знаешь, я так надеялся тебя встретить! - сказал Антоневский, поздоровавшись. - И жене как раз говорил перед отъездом: "Хорошо бы встретить Януша". Ну, что поделываешь?
Януш улыбнулся и, как в молодости, склонил голову набок и, набычившись, строптиво взглянул на Антоневского.
- Что я поделываю - это неинтересно. А вот что ты? Это просто поразительно!
- Не сказал бы. Ты же помнишь… в Киеве… Я всегда был связан с политикой.
- Но с какой? - с вызовом спросил Януш.
Генрик, видимо счел, что лучше не уточнять этот вопрос, и попросил Януша представить его жене.
- Верно, - засмеялся Януш, - ты даже не знаком с моей женой! - И уже официальным тоном произнес: - Пан воевода Антоневский. Моя жена.
Зося, как будто с некоторой опаской или колебанием, подала руку приятелю мужа.
- А как твоя супруга? - продолжал Януш, стараясь сохранять тон вежливый и официальный. Сердечности в этом вопросе уже почти не чувствовалось.
- Благодарю. Отлично.
Казалось, разговор на этом иссякнет. Для встречи двух приятелей, столько переживших вместе и так давно не видавшихся, сказано было явно маловато.
В конце концов Генрик, решив как-то поддержать беседу, вернулся к замечанию Януша.
- А ты знаешь, я не вижу существенной разницы между давней моей политической деятельностью и теперешней.
- Налаживаешь польско-украинские отношения? - ехидно усмехнулся Януш.
Генрик возмутился.
- Не я это делаю, а все.
Янушу припомнилась княгиня Анна с ее скептицизмом, который она умела иной раз выразить предельно лаконично.
- Vous le croyez, monsieur? - спросил он.
Генрик понял вопрос, но не уловил его двойного смысла.
- Но это же прекрасная миссия! - воскликнул он. - Подумай сам, ты ведь родился и вырос среди этого народа. Как можно так рассуждать?
Януш рассмеялся и внимательно посмотрел на Антоневского. Внешне тот ничуть не изменился: те же длинные, как и положено художнику, волосы, беспорядочно спадающие на лоб, те же светлые, выпуклые глаза. Но лицо уже исполнено этакого достоинства. Раньше при виде приятеля эта мысль не приходила ему в голову, но теперь Януш подумал, что тот великолепно выглядел бы в шляхетском кунтуше.
- Только вот никак ты не можешь добиться, чтобы политика эта была единой, - заключил Януш, вновь с вызовом наклонив голову. - С севера - один сосед, с юга - другой, и взгляды ваши расходятся. Причем по самым кардинальным вопросам.
- Я вижу, ты разбираешься в этом деле, - сказал Антоневский и щелкнул пальцами. При этом он смотрел не на Януша, а куда-то в пространство. - А что ты, собственно, поделываешь?
- Я? - удивился Мышинский. - Занимаюсь хозяйством.
- Где?
- А тут, под Варшавой. В Коморове.
- Что ж это за хозяйство?
- Небольшое именьице. Земельная реформа мне не грозит. Цветы, парниковые овощи…
- О! - вздохнул Антоневский. - Так это, верно, недалеко от моей Мощеницы?
- И что же, ты считаешь, что справишься? - продолжал допытываться Януш, как будто наступая на давнего приятеля. Зося вскинула глаза на мужа. Сейчас он казался ей совсем не таким, как обычно, ведь она не знала Януша в тот период, когда он дружил с художником. - Да, недаром ты родился на мельнице над Мощеницей, - продолжал Януш. - Ты же мужик… и мельник.
- Кабы знать наверняка… - как-то растерялся под взглядом Мышинского Антоновский. - А то ведь пока что все так неопределенно…
- Все? - продолжал наступать Януш.
Антоновский не выдержал.
- Что ты мне здесь политический экзамен устроил! - воскликнул он. - Не то место выбрал. Приходи лучше завтра в гостиницу. Или знаешь что? Приезжай ко мне в Луцк, сам все увидишь на месте. Потолкуем, побеседуем. Вы, варшавяне…
- Ты же только что сказал, что я родился и вырос среди украинцев…
- И вот как уже пообтерся в Варшаве! - рассмеялся Антоневский, показывая свои большие белые зубы. - Однако мы пришли сюда наслаждаться нашим Шиллером и его очаровательной сестрой. Не так ли?
- И верно, - сдался вдруг Януш. - Не знаю, какая вдруг муха меня укусила. Ведь меня же эти вопросы в общем-то не интересуют. - И после минуты неловкого молчания спросил: - Значит, у тебя уже нет желания сесть в незнакомый поезд и поехать куда-нибудь далеко-далеко?
Антоневский как-то недоуменно посмотрел на него, видимо припоминая, где и когда он уже слышал эти слова. Но так и не смог вспомнить.
- Мы что, говорили об этом в Париже? - спросил он.
- Да нет же, - усмехнулся Януш, - гораздо раньше. Когда Париж еще был для нас неосуществимой мечтой, казался нам недоступным…
- Это тогда, в горах?
- В горах.
- Ах, да, вспоминаю, - сказал Антоневский, - вспоминаю. Только ведь это неправда, что мы потом осуществили то, о чем думали в горах. Ничего подобного. Мы осуществили совсем другое.
Януш кивнул.
- А то, что ты осуществляешь сейчас, уже и вовсе иное, - сказал он, сжав локоть Антоневского.
- Да, смею тебя уверить. Совершенно иное.
Януш уже хотел было идти.
- А как Ариадна? - спросил Антоновский. - Ты ничего о ней не знаешь?