А потом, Август может просто-напросто позабыть передать привет, он столько всего должен держать в голове, он же правая рука консула. Что же это он хотел сказать? Раз он крестился, она могла бы и поцеловать его, крепко, по-сестрински.
Корнелия побледнела:
- Нет.
- Я подумал, что раз я крестился, раз мы оба теперь крещеные… Мы ж теперь заодно - я, ты и твоя семья.
- Все, я пошла домой, - сказала она и повернула назад.
Август остался с носом.
Он мог бы пойти за ней следом. Ха! Ему ли не знать, как обращаться с застенчивыми молоденькими девицами! Но он был не в настроении и, по правде говоря, не совсем хорошо себя чувствовал: окунувшись в холодную крестильную воду и постояв на ветру, он продрог до костей. Он пустился было вприпрыжку, чтобы согреться, но запыхался, устал и вынужден был перейти на шаг. Черт возьми, он совсем расклеился! Господи, прости его, грешного!
Подходя к усадьбе, Август завидел толпу, состоявшую в основном из его рабочих. Поскольку он возвращался с собственных крестин и был в подавленном состоянии, то поспешил пройти мимо, ему не терпелось добраться до кровати. Насколько он понял, рабочие опять провели всю ночь на танцульках и веселье все еще продолжалось, наверное, у них была при себе и выпивка, они наскакивали друг на друга и горланили. Среди них толклось и несколько особ женского полу, из городских, а кроме того, Вальборг из Эйры со своим мужем. Вдалеке, у горной дороги, кто-то играл на гармонике.
Август улегся не раздеваясь и поплотнее закутался в одеяло.
Ему не спалось, он не мог согреться, лежа, в полудреме, он перебирал мысленно все, что с ним сегодня произошло. Он вполне мог поцеловать Блонду и Стину, только это не одно и то же, он и не подумал их об этом просить, разве он способен изменить Корнелии? Он не из таких!..
Неожиданно до его слуха донеслись чьи-то вопли. Что это? Вопят на улице. Август вскинулся, оперся на локоть, прислушался. Почуяв неладное, он соскочил с кровати и бросился к окну. Так и есть, потасовка, до чего ж ему знакомы эти крики и гиканье, так дерутся бандиты и прочий рассвирепевший люд. О, эти милые сердцу, незабываемые вопли, обращенные к небу!
Он выбежал во двор и помчался на шум.
В драке принимают участие обе его бригады. Рабочие вовсю орудуют кулаками, вокруг носятся женщины, пытаются их разнять, ребятня отбежала подальше, чтоб не путаться под ногами, и только докторовы мальчуганы глазеют с опасно близкого расстояния.
Ну что, выйдет из этого что-нибудь путное? Август, нахмурившись, наблюдает, драка не клеится, колошматят друг друга, а толку-то. Вон ударил Боллеман, жалко, что он нализавшись. Ага! Снова ударил, это уже получше! Ай, ну кто же это бьет в грудь? А это еще что, пинать и лягать друг дружку! С ума, что ли, они посходили, неужто слабо дать в зубы? И неужто же ни один не способен схватить противника за глотку и придушить?
Августу не стоится на месте, он участвует в драке по-своему, то наступает, то пятится, показывая пример, азартно делает выбросы то правой, то левой, увертывается, пригибается, при виде меткого удара смеется от радости, удар мимо приводит его в отчаяние:
- Ну и позорник ты, Длинный Петтер, ну и позорник, на твоем месте я бы расправился с ним в два счета! Длинный Петтер, да на тебя жалко смотреть, иди-ка ты отсюда и не позорься, ладно прикидываться, будто ты весь в крови. Разве это кровь? Да это кровь из носу, сопли и слезы, тоже мне, расхныкался…
К Августу подходит Йорн Матильдесен и спрашивает:
- Вы аж посинели, вам что, неможется?
Он вытаскивает из кармана непочатую бутылку и протягивает Августу, это водка. Август берет бутылку и хорошо прикладывается, но его занимает совсем другое - исход драки, и пьет он как бы промежду прочим, не сводя глаз с дерущихся.
Йорн Матильдесен говорит:
- Это не моя бутылка, а Боллемана, он дал мне ее подержать. Нет, ну до чего оголтелый народ, а кровищи-то, гляньте-ка! Это они из-за моей Вальборг, только не больно-то они ей нужны…
Август отпил снова, словно бы по рассеянности, не сознавая, что делает, но, похоже, осушать бутылку ему было не привыкать. Он продолжал наблюдать за дракой, презрительно комментируя происходящее:
- Погляди-ка на Густава, этот человек проработал у меня несколько месяцев, а сбить с ног так никого и не может. Черт-те что! - Август даже сплюнул.
Он машинально сделал пару глотков, но бутылку назад не отдал. Да что же это, в конце концов, один бьет другого по лицу шапкой! Шапкой! Сопляки несчастные! Не выдержав, Август втянул голову в плечи и, подскочив, заорал. Один из парней стаскивает башмак и пускает в ход, только его тут же вырывают, и парень сам же получает им по носу, после чего башмак исчезает. Жалкое зрелище! Ну как тут Августу не возмущаться, он подпрыгивает от злости и пританцовывает. Башмак потерялся, экое дело!
Он непроизвольно глотнул еще, лицо у него чуть порозовело и оживилось. Он продолжал с неослабным вниманием следить за дракой, которая становилась все бестолковее и несуразнее. Докторовы мальчуганы отыскали улетевший башмак и нацепили на палку - и Август вынужден был на это смотреть. Не драка, а позорище! Он приметил, как двое вояк порешили между собой удалиться с какой-то девицей и все ж таки не поделили ее и затеяли рукопашную. На взгляд Августа, неплохое начало, оба в ярости, один чуть было не лишился уха, но не сдавался. Только очень быстро к ним присоединились другие и снова устроили кучу малу. Вальборг поддерживала одну из сторон и не упускала случая наградить противника тумаком, правда, время от времени она пыталась остановить свалку, то с помощью окриков, то уговорами, а кроме того, угрожала, что уйдет вообще. После ночной гульбы Вальборг выглядела на удивление свежей и привлекательной, а ее платье в красно-зеленую клетку все еще было как новое.
В руках у дерущихся появились ключи и камни, дело пошло живее, никак брызнула кровь? Один достал из кармана бутылку. Да что ж это? Август прямо застонал: парень начал плескать водкой в глаза противнику - вместо того чтоб огреть этой самой бутылкой и уложить! Ну и срамота, глаза б его не смотрели!..
Неожиданно все голоса слились в единый крик.
- У них там нож! - пояснил Йорн Матильдесен.
- Где? У кого? - Август подбегает поближе, присаживается на корточки, всматривается и, подпрыгнув, кричит "ура!". Но чего же… чего он стоит и раздумывает? Это Ульсен из Намдаля, а в руках у него - здоровенный нож. Эк его красуется, неужто не пырнет? Тогда на кой черт ему нож? А возможность была хорошая: такое широкое тулово, всадил бы - и кончено! Потеряв всякое терпение и глубоко презирая неспособного пырнуть Ульсена, Август выхватывает револьвер и, не помня себя, дважды стреляет в воздух, до того ему хочется поддать жару, показать им всем…
Однако выстрелы производят прямо противоположное действие, потасовка приостанавливается. Август вопит что есть мочи, но это не помогает; поглядев в его сторону, рабочие узнают своего десятника и принимают выстрелы за предупреждение, значит, надо кончать. Не желает сдаваться лишь Боллеман, лицо у него все еще сохраняет свирепое выражение, он вскидывает ногу и поражает противника, но, метя слишком высоко, вместо паха попадает ему в живот - и сам кубарем летит на землю. Толстяк Боллеман нализался.
Все стихает.
Август сокрушен, такого ему видеть еще не доводилось, при том что он столько странствовал по свету.
- Будь я помоложе, я бы вам показал! - повторяет он снова и снова.
Хлебнув раз-другой из бутылки, он переводит дух. И говорит:
- Вон они, стоят, воображают себя невесть какими героями, бились, мол, не на жизнь, а на смерть. А что ж на земле-то никто не валяется! Эх, будь я на вашем месте!
Он отставляет руку и смотрит, сколько осталось в бутылке, а так как осталось всего ничего, меньше четверти, то он допивает водку, целиком поглощенный своими мыслями.
Лицо у него опять начинает блекнуть, губы синеют. Поднеся в очередной раз бутылку ко рту, он спохватывается и, желая от нее избавиться, протягивает Йорну Матильдесену. Йорн повторяет, что это не его бутылка, а Боллемана, тот дал ему ее подержать. Август покачал на это головой и громко рассмеялся, он сунул бутылку Йорну - он не собирается больше пить, не выпьет ни одной капли. Но мысли его все еще занимала драка, он честил рабочих на все лады, вконец расстроившись, он всплакнул над самим собой и сказал подавленно:
- Нет, будь я помоложе…
Потом что-то невнятно пробормотал, точно спьяну.
И медленно осел наземь…
Может, это и спасло Августа - что он выдул целую бутылку водки и его отвели домой и уложили в постель. Его сестры по крещению, Блонда и Стина, всю ночь кутали его в шерстяные одеяла и обкладывали грелками, он основательно пропотел и проспал пятнадцать часов подряд.