- Погоди. Вот о чем я хотел тебя предупредить, Мортон: раз уж ты до сих пор о двоеженстве Бибока молчал, молчи и дальше. У меня есть некоторые виды на этого человека. А ты, после того как в управе закончат рассылку приглашений, поезжай в Лёче и разыщи в архиве то краковское письмо, если оно еще сохранилось.
Мортон ушел. А в передней сначала послышалось покашливание, потом робкий стук в дверь, и на оклик Гёргея: "Кто там? Войдите", - порог переступили дрожащие ноги седовласого Бибока, обутого в темно-серые валяные сапоги, облаченного в овчинную бекешу, с красно-бело-зеленым вязаным платком вокруг тонкой морщинистой шеи. Следом за старцем вошла жена двух мужей, с головой закутанная в полосатую красную шаль, так что из-под шали выглядывали лишь глаза да кончик носа. В руке она держала тоненький платочек, прижимая его попеременно то к носу, то к глазам. Шествие замыкал Жигмонд - все в том же странном наряде, в котором он появился в селе. Только саблю он на этот раз оставил дома. Жигмонд Бибок ступал с независимым видом, словно чувствовал себя своим человеком в этом красивом кабинете, украшенном старинными картинами, и словно такие покои ему не в диковинку. Подойдя к письменному столу, за которым сидел Гёргей, Бибок-младший горделиво шагнул вперед и протянул вице-губернатору руку, представившись:
- Ego sum Sigismundus Bibok [Я - Сигизмунд Бибок (лат.)]
Увы, у вице-губернатора в эту минуту обе руки оказались занятыми: на одну он облокотился, подперев ладонью голову, а в другой держал трубку с длинным чубуком.
Холодный прием несколько смутил Жигу Бибока. Он молча уставился на вице-губернатора. Крупная голова и суровое, неприветливое лицо Гёргея производили величественное впечатление, - он был живым воплощением власти.
У Винце Бибока дрожали мелкой дрожью колени, и вице-губернатор, заметив это, сказал:
- Садитесь, дядюшка Бибок. И вы, сударыня, тоже! - что одновременно означало: а господин Бибок-младший пусть постоит.
Старика забил сильный кашель, и, задыхаясь, он рухнул в кресло. Затем наступила глубокая, томительная пауза. Вице-губернатор сидел, молча поглядывая то на одного, то на другого из посетителей.
- Так в чем же дело? - спросил он наконец.
При этих словах Жигмонд Бибок откинул назад голову и по-латыни, как это и приличествовало дворянину, начал было излагать свою жалобу. Однако Гёргей сразу же прервал его.:
- На мельнице, сударь, пшеничку стариков всегда первой берут в помол. Расскажите-ка сначала вы, господин Винце Бибок, что вас привело ко мне.
Старец собрался с силами, одернул бекешу, чтобы она сидела получше, отер рукавом рот и жалобным, слабым, как жужжание осы, голосом, но так же, как и его сын, по-латыни, принялся описывать, какой неожиданный и страшный удар обрушился на ладью его мирной жизни, уже приближавшуюся к своей последней гавани.
- А что случилось? - спросил вице-губернатор.
- Да вот сын мой вернулся, - жалобно простонал старец. - Сын, которого я считал погибшим. Жену его, как вы, ваше превосходительство знаете, я после известия о смерти Жиги взял себе перед богом и людьми в законные супруги, и она родила мне для блага родины и во славу дворянства двоих сыновей.
- Гм. Плохо дело! - пробормотал вице-губернатор. - Однако тут речь идет и о вашей супруге, господин Бибок, так отчего же вам не говорить по-венгерски? Прежде всего отвечайте: почему вы с этим делом обратились ко мне?
- Да потому, ваше превосходительство, что хотим просить вас установить порядок между нами, - пролепетал уже по-венгерски Бибок-отец, умоляюще сложив руки.
- И потому, что мы знаем, - сладким голосом вставил Бибок-сын, - вашу мудрость, господин вице-губернатор, и совершенство во всех отношениях!
- Нельзя нам оставаться под одним кровом, пока вы не рассудите, кто из нас прав, кто виноват, - приглаживая растрепанные, белые, как снег, волосы, продолжал старый Винце, окончательно переходя на венгерский, а вместе с этим с торжественной речи на простонародную.
Вице-губернатору стало вдруг жалко этого трясущегося старика, потемневшее лицо которого выражало отчаяние, и он решил приоткрыть перед ним маленькую, хитрую лазейку.
- Значит, этот человек - ваш сын? - спросил он, кивнув на Жигмонда Бибока. - А так ли это на самом деле? Вглядитесь в него получше.
- Не отказываться же мне от родной крови? - отвечал старец.
- Это ваш первый муж, сударыня? - спросил вице-губернатор женщину. - Узнаете вы его?
- Узнаю, - сдавленным, хриплым голосом, не поднимая глаз, отвечала та. Пал Гёргей, недовольно теребя ус, повернулся к Жигмонду Бибоку:
- Так где же вы пропадали столько лет? Почему все это время не подавали никаких признаков жизни?
Этого только и надо было Бибоку-младшему для того, чтобы унестись в цветистое царство воспоминаний о былых днях, приключениях, переживаниях, геройских подвигах, рассказов о том, как в эперьешской битве он пал во славу родины, сражаясь под знаменами Тёкёли. Из гёргейских дворян многие были очевидцами его кончины; рядом с ним рубился Фриц Валлаи, Карой Фехер, Габор Чемицкий из Фаркашфалвы, - и нет ничего удивительного, что, возвратись домой, они рассказали о его смерти. Да его и в самом деле похоронили бы вместе с убитыми, если б один из австрийцев, убиравших по приказу начальства трупы с поля битвы, не польстился на Жигмондовы сапоги (дивной работы лёченского мастера Микучки) и не попытался бы, прежде чем взвалить труп на тачку и отвезти его к братской могиле, стянуть эти сапоги с ног мертвеца. От жгучей боли Жига застонал, и могильщики увидели, что он еще жив. Так Бибок угодил в австрийский лазарет, а оттуда - в войско лабанцев, где ему пришлось отслужить несколько лет, пока однажды не представился случай бежать в Польшу. В это время Тёкёли снова вторгся со своей армией в Трансильванию; при вести о новой войне Жигмонд Бибок сколотил из польских дворян и крепких крестьянских парней отряд и с ним после долгих злоключений пробился в Трансильванию. Однако, на свое несчастье, вместо куруцев, Бибок снова угодил в руки к Гайстеру и несколько лет отсидел в каземате Ольмюцкой крепости, откуда он не мог послать весточку на родину - разве что с крылатыми птицами, да и то, если бы в птиц могли обратиться кишевшие в темнице крысы, пролететь сквозь тюремные решетки на волю и, взмахнув крыльями, унестись в Гёргё.
Все это Бибок-младший рассказывал длинно, пространно, со всевозможными лирическими отступлениями; однако вице-губернатор слушал его повествование лишь краем уха, зная, сколько вранья в подобных рассказах. Гёргей больше раздумывал над существом дела, и, когда Жига закончил свое curriculum vitae [Жизнеописание, биографию (лат.)], он положил на стол трубку и тихо, доброжелательным тоном сказал троим посетителям, с нетерпением ожидавшим его ответа:
- Случай сам по себе очень прост. Из рассказа господина Жигмонда Бибока я вижу, что в поступках ваших нет ничего наказуемого: все вы действовали из чистых побуждений, значит, никто из вас ни в чем не виновен. Dixit.
- Так-то оно так, - возразил "капитан" Бибок, - по вот отец хочет, чтобы вы рассудили, чья же она теперь жена? Да и все мы об этом просим.
Вице-губернатор покачал головой.
- Нет, в этом я вам не судья! Браки заключаются па небесах, а я - всего-навсего земной человек. Я вице-губернатор Сепеша, но на небесах я - никто. Может быть, слуги Господни согласится что-нибудь тут изменить? Да и то по какой-либо другой, а не по этой причине. Закон в данном случае ясен: женщина - супруга того, кто с ней первый был повенчан.
- Ну, что я говорил? - торжествующе воскликнул Жига Бибок.
У старого Бибока на глаза навернулись слезы.
- Не отнимай у меня Жужу, сынок! Ты уже отвык от нее, - жалобно захныкал он. - Не уходи, Жужа, не покидай меня. Как я буду без тебя? О, ваше превосходительство, взываю к вашему доброму сердцу, не позволяйте сыну отнять у меня Жужу! Лучше уж я все, что у меня есть, отдам. На коленях умоляю, ваше превосходительство, пощадите мои честные седины, мою беспомощную старость, примите в расчет, что Бибоки всегда были верными вассалами Гёргеев! - ломая руки, запричитал старец. - Господи, куда же мне еще идти с жалобой?
Вице-губернатора все больше трогало горе Бибока-старшего.
- Успокойтесь, сударь, но поймите: закон есть закон!
- Ах, какой же этой закон, - вырвалось у старика, - раз вы, сильные мира сего, сделали богиней справедливости какое-то слепое чудовище! Ваш закон говорит, что эта женщина принадлежит моему сыну, хотя соединяет их только запись, сделанная попом в церковной книге, а ведь мне-то Жужа родила двух сыновей, вся ее жизнь со мной срослась! Если она останется со мною, сын мой, правда, лишится жены, но он мужчина в полном расцвете сил и легко найдет себе другую. А вот если ее присудят ему, то не только я лишусь жены, но и дети мои лишатся матери! Да и жить мне осталось немного: я уже стою на краю могилы. После моей смерти Жужа так или иначе ему же останется. Значит, у него есть хотя бы надежда, а у меня и ее нету!
- Да, но ведь и я люблю свою жену, отец, - с наглым видом возразил Жига. - Мое сердце тоже не камень. Я покорный сын, но, право же, с ума сойду, не зная, что мне делать!
- Ты всегда был ласковым ребенком, - сказал старик Бибок и заплакал, как дитя. - Жигушка, старший мой сыночек, возьми у меня что хочешь, только оставь мне Жужу!
А любимая женщина, за которую шла эта ожесточенная борьба, стояла в губернаторском кабинете ни жива ни мертва и дрожала как осиновый лист, устремив взор на пол, на котором играли солнечные зайчики.