Каждый раз, выясняя причины срыва сдачи сырца, Даулетов наталкивался на равнодушие, на беззаботность какую-то бригадиров, плановика, бухгалтера. Никого не тревожила опасность. "Соберем, сдадим, выполним!" - скучно отвечали люди. Вот и сейчас Калбай ляпнул: "Дадим два!" Как дадим, когда механизмы простаивают, водители спят? Сказано, чтобы отделаться от занудливого директора или чтоб скрыть некий секрет. Может, действительно сдадут сырца на два процента? Кто их знает? При Сержанове план выполняли, и выполняли досрочно.
- Мне ведь нужны не слова, понимаете, Жамалов?
- Понимаю.
Калбай взял директора за локоть, по-дружески и даже по-братски, и повел его в глубь участка по нетронутым колесами уборочных машин бороздкам.
- Когда райком удумал сдавать по два процента? - довольно фамильярно спросил Калбай.
- Вчера вечером, - не зная, как реагировать на бесцеремонность подчиненного, признался Даулетов.
- Значит, сегодня еще рано. Нынче прибавим половиночку, чтоб видели, как стараемся, и хорош. Опять же на правду похоже. Завтра - один семьдесят - один восемьдесят. Тоже похвально. Ну, а послезавтра - самый раз дать два процента. Нажимов будет доволен, авторитет его поднимется, добился ускорения темпов. И мы молодцами выглядим…
Даулетов слушал болтовню Калбая, возмущаясь и дивясь одновременно. Резонно рассуждал бригадир и знал толк в таких делах, как отношения с райкомом. Психологию Нажи-мова знал, характерец его. Учителем мог быть Даулетову. Даулетову, специалисту, кандидату наук и вообще знатоку сельскохозяйственного производства. Это удивляло. А возмущало то, что Калбай свою тактику строит на хитрости и, возможно, на подлоге. Откуда возьмет он эти два процента?
- Калбай, - сказал Даулетов, - может, вы и три процента способны дать?
- Три много. Не поверит Нажимов. Никто не поверит. Ни одно хозяйство не собирает столько хлопка в день.
- Ну, а если поверят?
- Если поверят, дам три!
- А где возьмете?
- Э-э, Жаксылык Даулетович, тайна пусть останется тайной.
- Сержанову тайна известна?
- Ха, он сам ее изобрел. Насчет тайн Ержан-ага великий мастер.
- А под суд не попадем с таким изобретением?
- Зачем, Жаксылык Даулетович? Никакого обмана. - Приглушив голос, Калбай открыл секрет: - На заготпункт сдаем норму, остальное придерживаем на худой день, как говорится.
- И много придержали?
- Есть кое-что… У меня две дневные нормы, у других, может, и больше.
Не знал Даулетов, как отнестись к признанию Калбая. Виноват вроде бы, прячет сырец, предназначенный для сдачи государству, сведения подает в плановый отдел и бухгалтерию неточные. Тут легко пойти и на злоупотребления. Слышал Даулетов, что некоторые колхозы продают излишки урожая соседним хозяйствам, недобравшим норму. За большие деньги продают. Но и то правда, что хитрит Калбай по необходимости. Как Нажимов командует, так Жамалов и работает.
- Где прячете хлопок? - спокойно, чтобы не вызвать подозрения бригадира, спросил Даулетов.
- Есть местечко.
Дознаваться, где прячет и как прячет хлопок Калбай, не захотел Даулетов. Да и не надо было этого делать. В конце концов, оперативная смекалка необходима, мало ли неожиданностей поджидает земледельца - дождь, буря, падет темп сбора, сорвется график, тут запас и выручит.
- Ладно, - сказал Даулетов. - А почему не даете Султану убирать этот участок?
Калбай ждал вопроса и давно приготовил на него ответ:
- Для ручного сбора оставил.
Невероятное творилось в "Жаналыке". То, что принято называть черным, называлось белым, белое - черным. Птицы плавали по дну, рыбы в небесах летали, деревья росли корнями вверх.
- Руками можно собирать в другом месте, - попытался Даулетов объяснить бригадиру принцип распределения сил на уборке. - Руки понадобятся на подборе, после прохода техники. Или это неизвестно?
- Известно, Жаксылык Даулетович! Так и будет…
- Тогда зачем держите машину в простое?
Тень разочарования легла на лицо Калбая. Недогадлив директор. Просто туп. Элементарных вещей не понимает, а еще пытается поучать.
- Султан пойдет на тот край карты. Там пореже хлопчатник.
- А это поле - руками?
- Почему руками? Тоже машиной.
- Вы же сказали, что оставили под ручной сбор. Калбай усмехнулся снисходительно: туп все-таки директор.
- Так только говорится - ручной сбор, Жаксылык Даулетович. Через недельку, а то и раньше Нажимов потребует, чтобы все взрослое и невзрослое население вышло в поле. Решающий момент борьбы за урожай. Жен наших, сестер, дочерей придется выгнать из дому. Фартук в руки - и пошли. Знакомо вам это?
Даулетов знал, конечно о мобилизации всего трудового населения на уборку.
- Погоним, если нужда прижмет.
- Ой-бой! Наивный вы человек, Жаксылык Даулетович! Наглел Калбай. Немалого труда стоило Даулетову сдерживать себя. А хотелось резким словом осадить бригадира.
- Наивный ли?
- Дело такое, что собирать хлопок заставят наших родственников. И не только заставят, прикажут сведения подавать, кто сколько собрал и сколько кому заплачено. А сколько выйдет на сбор? Сколько соберут? От силы по десять килограммов. Крик на весь район: "Жена главного агронома вышла в поле с маникюром, вытянула хлопок из одной коробочки, как пуховку из пудреницы". Вот как будет, Жаксылык Даулетович! А мы просто прогоним пару раз комбайн по этому участку, и выгрузим из бункера, будто из фартуков, наших жен и дочерей. Заплатим не по копейке за килограмм, а по десять. На последнем же этапе совхоз платит сборщикам двугривенный за каждый килограмм. Так что та же жена главного агронома получит за не собранные ею девятьсот килограммов девяносто рублей. И еще окажется на Доске почета. И не она одна - весь "Жаналык".
"Потрясающе! - с ужасом думал Даулетов. - Какое-то восхитительное, артистическое мошенничество. С благой целью - порадовать Нажимова, укрепить авторитет хозяйства, получить награду… Тут даже слов нет, способных выразить отношение к этому возвышенному очковтирательству".
А Калбай говорил и говорил, и лукаво-радостная улыбка сияла на его губах. И весь он цвел от сознания своей непогрешимости, своего превосходства над этим неразумным, наивным, недальновидным и неудачливым Даулетовым. Над этим Даулетовым-недотепой.
Склонить бы голову перед Калбаем. Обнять, поблагодарить за совет, сказать: "Калбай, родимый ты мой. До чего же мудр! До чего сведущ! Просветил, вразумил! Спасибо!"
Ничего не сказал директор. Пошел молча к "газику" и уже почти из кабины крикнул: "Все машины в поле!" И уехал.
Калбай обиженно глянул ему вслед:
"Пропащий ты человек, Даулетов… Совсем конченый".
14
С тяжелым сердцем ехал он на бюро райкома. Была бы возможность отказаться от участия в заседании, отказался бы. Вообще от всего отказался, что связано с необходимостью говорить, рассказывать, доказывать, оправдываться. Усталость какая-то навалилась на него. Бросил бы все, уехал в степь, нет, ушел просто, и там, среди трав, на осеннем ветру, лежа навзничь, не думая ни о чем, не чувствуя ничего, кроме тишины, избавлялся от мучительной тяжести.
Но ведь не откажешься. Не существует такой причины, кроме тяжелого недуга или самой смерти, чтобы избавила от необходимости быть на заседании, слушать, говорить. Оправдываться.
Оправдываться! Вот что самое противное, самое унизительное. Явился в совхоз, чтоб побеждать, а оказался побежденным. Защищаться должен.
Он еще не знал, от чего защищаться. Но что защищаться придется, знал точно. Подводятся предварительные итоги года, а они для "Жаналыка" печальны. Цифры, как говорят, есть, а за цифрами ничего реального. Хозяйство в разброде. Злые языки уже именуют "Жаналык" развалившимся хозяйством. А если хозяйство развалилось, то есть и сила, которая его развалила. Даулетов, кто же еще мог это сделать. Принял образцовый совхоз, передовой. Сейчас он стоит в сводке на последнем месте.
То, что злые языки говорят, ладно, бог с ними. Сам Даулетов видит этот развал. Расползается хозяйство, а собрать не может. Не слушается его дело. Люди не слушаются. Последний разговор с Калбаем убедил Даулетова, что никудышный он руководитель. Вообще не руководитель.
- Небось жалеете, Палван Мамутович, что связались со мной? - спросил сидевшего рядом парторга.
Спроси Даулетов не так, а по-другому, Мамутов бы ответил. А тут смолчал. Не хотелось быть пристегнутым к директору. Что значит "связался"? Не вязался он ни с кем. Оба впряглись в одну арбу и тянут каждый в меру сил.
- Понимаю, не рады, - заключил Даулетов. - Не получилось у меня ничего…
- Почему не получилось? - отозвался все же Мамутов. - Сломать сломали. И я помог в этом. Но не потому, что "связался" с вами, а потому, что увидел необходимость такой расчистки.
- Ломать мы мастаки, спецы. Тут чисто сработали. Все под корень снесли. Тут, думаю, нас ругать не за что?
Снова Даулетов задал вопрос не так, как надо. Снова поставил Мамутова в затруднительное положение. Сомневался секретарь парткома, что одобрят их разрушительную миссию. Ломать все же не строить. Призывали-то ведь строить…
Молчание секретаря еще больше расстраивало Даулетова. Чувство обреченности одолевало его.
- Хотя могут и поругать. День такой уж выдался. Тяжелый…
Да, день выдался для Даулетова тяжелый. Бюро было посвящено ему, во всяком случае, вторая половина заседания целиком состояла из перечня его дел и его просчетов.