Он шел, размышляя о Шарипе, и неожиданно для себя понял, что Шарипа вошла в тот возраст, ту пору жизни, когда призвание становится в тягость. Было время, когда оно манило, влекло, заносилось в черт-те какие выси и дали… Но вот уже не крылья за плечами, а ноша. Поклажа. И давит груз, и гнет к земле. Но дорог он, ибо тобой же по крохам собран. И где-то в центре его, в середке этого груза таится тот самый смысл жизни, не всеобщий, не абстрактный, не философский смысл жизни вообще, а тот личный смысл, твоей единственной жизни. И не скинуть груз с плеч долой. Не шмякнуть его оземь. Неси. Терпи.
И еще понял Даулетов, что Шарипа сейчас взрослее и умудреннее его. Уже потому взрослее, что она пришла к поре, когда ощущается тягость призвания, а он, Даулетов, к той поре еще не подошел. Он только-только вроде бы отыскал наконец-то свое призвание. Ему еще предстоит все то, что Шарипа пережила и прочувствовала. Предстоят ему и полеты - если, конечно, он сам себе крылья не обломает, либо кто другой не ощиплет его, как петуха перед бульоном. Предстоят и падения, и усталость, и неминуемое разочарование даже в любимом деле. И убежденность, что от своего дела, как от своей жизни, никуда не деться, тоже лишь предстоит. А Шарипа это уже прошла либо вот сейчас проходит.
И стало тут Даулетову грустно и стыдно. Так грустит и стыдится старший, убедившись в какой-то момент, что младшие мудрее и опытнее его. Так грустит и стыдится мужчина, понявший, что любимая женщина взрослее и словно бы старее его.
13
Этот день начался для Жаксылыка со случая, который поначалу показался забавной нелепицей, но потом до вечера не выходил из головы и под конец стал тревожить как нехорошее предзнаменование.
Утром, направляясь в контору, Даулетов увидел, как трехколесный хлопковый тракторишко тащил, поднатужась, массивную платформу. На ней стоял мощный грузовик, и на запыленном борту (кто-то маханул тряпкой, но маханул небрежно) отчетливо читалось: КПД -00. Две последние цифры так и остались погребенными под слоем пыли. "Да, - улыбнулся Даулетов, - коэффициент полезного действия тут воистину никакой".
В конторе его встретил Мамутов. Ночевал он тут, что ли, или заявился ни свет ни заря? Но не успел директор поздороваться, как парторг протянул ему телефонограмму: "Форсировать уборку хлопка. Ежедневную сдачу сырца довести до двух процентов от общего плана. Продажу молока и бахчевых завершить в течение трех дней. Нажимов".
Даулетов нахмурился и прикусил нижнюю губу.
- Недоразумение какое-то… Вы принимали телефонограмму?
- Бухгалтер. Он тут допоздна засиживается со своими ведомостями… Но я уточнил в райкоме. Звонил дежурному по приемной, тот повторил приказ до точки.
- Положим, это не приказ, - заметил Даулетов.
- Хуже.
- Вот именно, хуже. Как можно выполнить в три дня план поставок молока и бахчевых, когда еще и половины плана нет?
- Нажимов попросил Сержанова заняться этим. На нас, видимо, не надеется, - голос у Мамутова был недовольный.
- Откуда узнали?
- Ержан-ага похвастался. Звонил ему секретарь, такое не скрывают. С рассветом весь аул узнает о личной просьбе высокого начальства.
- Просьба… Ее же не выполнишь. Нет такой силы, которая заставила бы коров давать в день по десять ведер молока. Да и десять ведер не спасут положение. Пятьдесят процентов за три дня - да вы что? Шутите?
- Сержанов вытянет!
- И вы туда же?
- Не я, Нажимов. Ему лучше известно, что может и чего не может Ержан-ага.
Даулетов не понял, что скрывалось в этих словах парторга. Укор или намек? Если укор, то за что? А коли намек, так…
- Намек? - спросил он.
- Считайте, что намек.
- Поясните!
- Потом сами разберетесь.
Уборка шла вовсю. Стрекотали комбайны, гудели грузовики, трактора с тележками и автобусы, развозящие по домам первых горожан, присланных на подмогу.
- Идет дело, - сказал Даулетов, когда "газик" пробегал неторопливо вдоль хлопкового поля. - Два процента должны дать…
- Должны, - согласился секретарь парткома. - Даем, однако, один.
- По сводке?
- Фактически.
- В чем же дело?
На этот вопрос Мамутов не мог ответить. Он сам задавал его себе.
- Загадка какая-то…
- Попытаемся разгадать. Вы, Палван Мамутович, оставайтесь здесь. Изловите бригадира или хотя бы кого-нибудь из комбайнеров и поговорите по душам. Я проеду к Калбаю, попробую у него докопаться до истины.
Мамутов выбрался из "газика", Даулетов покатил дальше. Километрах в двух от того места, где вышел секретарь парткома, лежало поле жамаловской бригады. Картина здесь была та же, что и на соседнем участке. Рокотала хлопкоуборочная машина, гудели грузовики. Только рокот и гул казались приглушенными, словно ветер уносил их на другой край поля. Да и машина-то была одна-единственная и двигалась по рядкам с остановками, как немощный старик, выбивающийся из сил через каждые пять-шесть шагов. Вблизи - ни души. Вдали тоже.
Даулетов решил проехать на участок и выяснить причину странного поведения машины, он уже тронул локоть Реимбая, понуждая его прибавить скорости, но тут заметил голубое пятно, проглядывающее между стеблями придорожного камыша.
- Стоп!
Реимбай затормозил, и Даулетов выбрался из "газика". Голубое пятно теперь было ближе и оказалось всего-навсего бункером хлопкоуборочной машины. Заслоненная стеной камыша, она мирно отдыхала на краю поля: мотор не издавал ни рокота, ни вздоха. А когда Даулетов раздвинул стебли, то убедился, что мирно отдыхал и водитель. Легкий храп доносился из-под хлопкоуборочной машины.
Механизаторов, работающих на хлопкоуборочных машинах, было в хозяйстве не так уж много, и они все уже были известны Даулетову, поэтому опознать спящего не стоило труда. Он глянул под комбайн и увидел не кого иного, как Султана Худайбергенова. Вот тебе и председатель группы народного контроля!
- Султан! - окликнул он водителя.
Без удовольствия, а пожалуй, даже с явным неудовольствием, Султан повернулся на бок и высунул голову из-за огромного колеса, сонно посмотрел на директора:
- Ну?
- Как почивалось? Проснулись? Не окликни я, так бы и прохрапели до конца уборочной.
- Зачем же до конца? До прихода бригадира.
- Без бригадира не знаете, что делать?
- Знаю, да Калбай не разрешает.
Даулетов вошел в хлопковые рядки и утонул по колено в белой пене. Поспел хлопок. Поспел и торопился покинуть тесные сухие коробочки. Казалось, достаточно легкого прикосновения руки или ветерка, чтобы он вырвался на свободу. Наиболее торопливые комочки уже слетели с кустов и прыгали белыми беспомощными птенцами в рядках. Взлететь не могут, тяжелы, а поднять их некому.
- Не разрешает? Вы же народный контроль! Эх, Султан…
- На работе я - рядовой. У меня есть генерал. Он командует.
- А если командует неправильно?
- Устав требует: сначала выполни, потом жалуйся.
- Значит, команда была спать? Заморгал растерянно Худайбергенов.
- Нет, спать не приказывал, - попытался выбраться из глупого положения Худайбергенов. - Но что делать, когда выключен мотор? Не ворон же считать!
- Ворон не пересчитаешь, их просто нет здесь, все на рисовых чеках. Убирать хлопок надо, Султан! Перед вами спелое поле с раскрытыми по всей карте коробочками.
- Этот участок не для меня.
- А для кого?
- Для самого Калбая, наверное.
- Что за чушь! Калбай не механизатор.
- Конечно! Он не сам сядет за штурвал. Найдутся руки. А может, и без штурвала обойдется…
Загадки вывели Даулетова из терпения.
- Зачем темнить! Сговорились, что ли, с Калбаем? Если хитрость какая-то, объясните толком. Мы в трудном положении: вместо двух процентов сдаем в день по одному. По головке а такую работу не погладят…
- Я норму выполняю, - обиженно пояснил водитель. - Даже перевыполняю. И другие ребята не отстают.
- Так в чем же дело?
Вместо ответа - недоуменное пожатие плечами. Сам, видимо, не знал, в чем дело.
- Ну вот что… - Даулетов принял решение - правильное, не правильное, - осмысливать и взвешивать не было времени, торопила горевшая в нем злость. - Включайте мотор - и машину в рядки!
- Жаксылык Даулетович! - взмолился Худайбергенов. - Нехорошо так… Может, у Калбая есть причина задерживать уборку этого участка. Важная причина…
- Слышали приказ? Или нужна команда "генерала"? Так считайте, что перед вами маршал!
- Есть! - подчинился Худайбергенов и полез в кабину. Полез неторопливо, на каждой ступени лесенки, на каждом выступе задерживался, оттягивая время. Надеялся все же, что директор отменит приказ.
И добился своего. Отменил приказ Даулетов. Вернее, не отменил, сама по себе отпала необходимость включать мотор. Из просвета в камыше вынырнул "Москвич" Калбая. Вынырнул и застыл, как осаженный на всем скаку конь. Дверца распахнулась. Калбай, улыбающийся во весь рот, возник перед директором.
- Доброе утро, Жаксылык Даулетович!
- Кабы доброе! Начинаем день с простоя. А что будет к вечеру?
- К вечеру будет план.
Беззаботно так, шутя вроде пообещал Калбай. Строгий тон директора его не смутил.
- Какой план? - сорвался Даулетов. - Мы сдаем от силы один процент, а райком требует два.
- Дадим два.