10
Прежде в степи было лето так лето: плюс сорок - сорок пять и ни облачка на небе; а зима так зима: минус двадцать, с ве- тром; и никаких тебе похолоданий в июне, никаких оттепелей в декабре. А ныне климат меняется. Порой дважды на дню напугает погода дехканина, дважды на дню в поле выгонит, то заслонить росток от зноя собственной тенью, то отогревать его своим дыханием. Лишняя суета, нервотрепка всегда мешают, всегда выбивают из колеи.
Но если не считать погодных капризов, то можно сказать, что дела у Даулетова шли на удивление хорошо в это время. Мамутов неутомимо, с каким-то злым упорством проводил обмер посевов, бригадиры составили планы и готовились к уборке, Завмаг не пакостил, "мушкетеры" поумолкли, Нажимов не давил и даже Сержанов держался уже не бойцовым петухом, хотя и не мокрой курицей. Работал послушно и старательно.
Что случилось? Почему изменился Сержанов? Да в том-то и дело, что ничего не случилось. Начал Даулетов перемер, а небо не рухнуло, твердь земная не разверзлась и хляби не хлынули. Боялся бывший директор, что Даулетов, обнаружив "лишние гектары", будь они неладны, начнет травить ими своего зама. Не начал. Боялся, что, испугавшись конфуза, отречется Нажимов от прежнего дружка. Не отрекся. А если так, значит, ничего страшного не произошло. Подумаешь - поругал директор своего помощника на парткоме. На то и начальство, чтобы ругать. И он в свое время чихвостил помощников почем зря. Да сам он ни в жизнь не взял бы себе такого властного зама. И Даулетов бы отказался, кабы мог. Но не мог, навязали. Терпи теперь, Сержанов, терпи и привыкай к новой должности. Не написал бы того злополучного заявления, глядишь, и до пенсии просидел бы в своем кресле. А сейчас, чего уж? Впрочем, можно и подождать. Уж если все хозяйство двадцать пять лет тянул, то пяток годочков полсовхоза как-нибудь вытянет - не велика ноша.
Правда, и после подобных размышлений оставалась все же в душе какая-то неясная, но глубокая обида. Но с ней ничего не поделаешь, не искоренишь ее, с ней, с обидой этой, видно, придется до смерти жить, с ней же и в землю лечь.
В это августовское утро Сержанов без стука вошел в кабинет Даулетова и сел в кресло у приставного столика, сел, не дожидаясь приглашения.
- Радуйтесь, товарищ директор. Радуйтесь. Даулетов взглянул не без удивления. По какому поводу
ликование? Уж не второе ли заявление собрался подавать его зам?
- Достал я все-таки горючее. И запчасти - тоже. Не все, но достал.
- Спасибо, Ержан Сержанович. Вот уж действительно обрадовали! - похвалил Даулетов и тут же почувствовал фальшь. Сам сфальшивил. Чуточку, но тем не менее. Не за что было благодарить зама. Он поставил хозяйство в аховое положение, он и исправил ошибку. Так-то оно так, но…
Поручив Сержанову добыть горючее, Даулетов поначалу решил сделать это сам. Да не тут-то было. Будто стена перед ним выросла, невидимая, но глухая, сквозь нее не достучишься, через нее не перепрыгнешь. "Нет бензина, нет солярки, исчерпали фонды" - и весь сказ. Даже слушать ничего не желают. И потому Даулетов понимал, что не легко досталось горючее заму, что пришлось ему либо таранить ту стену, либо подкапываться под нее, а такой труд не каждому по силам и любому не по душе.
И еще вдруг заметил Даулетов, как польщен Сержанов. Чем, казалось бы? Простым "спасибо"? Да он сам в течение двадцати пяти лет хулу и хвалу сыпал направо и налево. А вот поди ж ты, поблагодарили его - и рад-радешенек. И не стал директор портить настроение своему помощнику.
А Сержанов и впрямь весь день ходил веселый и даже какой-то торжественный. Не прятался, как обычно, в своем кабинете-чуланчике, а старался почаще попадаться директору на глаза. И под вечер вдруг предложил:
- А что, Жаксылык Даулетович, почему бы нам и не встретиться за столом? Не посидеть по-приятельски, по-семейному?
Хотел Даулетов спросить: а что за событие? Но не стал. Уже само приглашение было событием.
В условленный день и час пришли они со Светланой к Сержановым. Дверь открыла Фарида, а хозяин тем временем мирно беседовал с каким-то стариком, вероятно, со своим братом. Мирно, пожалуй, лишь с виду. Брат оказался колюч и занозист. Не успел Даулетов познакомиться, как старик не без издевки спросил:
- У тебя, сынок, дома тоже три гарнитура? Даулетов опешил.
- Пока и одного нет. Мебель, конечно, имеется, но так… разрозненная.
- Успеешь еще, - подначивал старик, - Если с работы не снимут, то обставишься.
Не нравились намеки Сержанову, но выручила Фарида:
- Разве гарнитуры с зарплаты? Дочерей рожать надо почаще…
Светлана, еще не успевшая освоиться с незнакомой обстановкой и не зная, шутят ли здесь или говорят всерьез, спросила:
- Сколько же нужно родить дочерей, чтобы заиметь три гарнитура?
- Трех, не меньше, - лукаво сощурила глаза Фарида. - Тебе, дорогая, еще рано мечтать о гарнитурах. Всего одна Айлар, да и та маленькая.
Старик хлопнул себя по колену ладонью, выражая этим и удивление, и возмущение:
- Ты что же это, сноха, продаешь дочерей? Калым берешь?
- Продавать не продаю, каин-ага. А без калыма как же? Без калыма и свадьба не свадьба. Вроде ненужную вещь отдаешь. Нет, дороги они нам… Вот заберут у вас голубушку Шарипу, тогда поймете, как она вам была дорога.
- Ни одну из них не принуждал, - пояснил Сержанов. - Все по любви выходили. Но должно же что-то в доме родительском на память остаться? - И вдруг повеселел:- А знаете, Жаксылык Даулетович, мы ведь с Фаридой не простые тесть и теща, а интернациональные. Одна дочь вышла за украинца, вторая - за молдаванина, третья - за армянина, четвертая - за осетина.
- Еще одна - за узбека, - подхватила Фарида, видя, что муж того гляди замнется, вспоминая зятьев, - а последняя за татарина.
- Вот-вот, - засмеялся Сержанов. - Вернул я татарам долг. Фариду-то свою у них взял. Да и ты, брат Нуржан, - обратился он к старику, - поторопил бы свою Шарипу, а то… - и он развел руками.
- Сама решит, - нехотя отозвался рыбак. Сказал и понял, что жаль, невероятно жаль ему расставаться с дочерью. Если выйдет она замуж, то он даже и не представляет, как один без нее жить станет.
- Такая красавица, такая умница, - не унимался Сержанов. - Да вы же видели ее на Арале, - повернулся он к Даулетову. - Помните?
Конечно, видел. И, конечно, помнил. Но в вопросе Сержанова ему почудился подвох, намек. "Неужели заметил что-то?" - испугался Даулетов, испугался и застыдился собственного страха, вот уж точно сказала Шарипа: "Час вора короток". Испуг долог.
- Что, действительно такая красавица? - Светлана спрашивала у мужа, и в голосе ее не было ничего, кроме простого, естественного любопытства.
- Да, - коротко ответил Даулетов. Он удивился простодушию жены. Она, похоже, и мысли не допускала, что у нее может быть соперница.
"В ком же ты так уверена? - размышлял Жаксылык. - В себе? Во мне?.. Или в Айлар?" Когда заговорили о Шарипе, в лице Даулетова что-то неуловимо изменилось, но и неуловимое не могло скрыться от острого взгляда Сержанова. Тут и кольнула его первая легкая догадка. "К вертолету тогда они оба вернулись какие-то возбужденные, что ли? А если?.. Почему бы и нет? Даулетов еще джигит. Я в его годы…" - подумал Сержанов и решил помочь директору переменить тему.
- Где ужинать будем, гости дорогие? За столом или на ковре дастархан расстелем?
Светлане хотелось за дастарханом, в этом была особая экзотика, даже пища ей казалась вкуснее, если берешь ее руками, сидя на мягкой бархатной подушечке. Настоящий восточный обед только за дастарханом. Но… она с сожалением взглянула на свою короткую, до колен всего лишь, юбку.
Фарида перехватила взгляд.
- Ничего, ничего, - вмешалась она. - Сядем за стол. И вам, каин-ага, будет легче - деревяшку под себя не очень-то подогнешь, и на стол накрывать проще.
Пока накрывали на стол, пока сервировали и приносили блюда, шел обычный гостевой, необязательный разговор, в который Даулетов по своей всегдашней привычке почти не вступал. Он внимательно смотрел на старого рыбака и не мог отделаться от впечатления, что где-то уже его видел. Но где? Когда? Неужели?..
- Нуржан-ата, а не памятен ли вам один случай? Это было в конце войны. Вы шли… - Даулетов сбивался от волнения, - …вы на костылях были. Здесь проходили, недалеко… У Песков старой Айлар. У холма, где кладбище… Помните?
Старик внимательно смотрел на него, смотрел и не говорил ни слова.
- Мальчишка. Помните? Хлеба попросил, а потом… - Даулетов опять запнулся, взглянул на старика и снова не понял, припоминает он тот случай или нет. - Вырвал буханку и убежал…
- Да, - сказал наконец Нуржан, - время было такое - и Победа рядом, и голод тут же… Время… Время…
- Это я был. До сих пор стыдно… Но тогда этой буханкой три дня кормились… и я, и бабушка… три дня… Выжили мы тогда…
- Не переживай, сынок. Много вас таких было. Ногу резали - не плакал, а тут посмотришь - малыши. Черные, голодные, глаза горят… Слезы… Слезы наворачивались… Да и нашего брата, калек, много с фронта возвращалось. Может, тот солдат и не я был. А?
- Вы, вы! Я запомнил.
- А вот за то, что запомнил, спасибо. А я или другой солдат - это ведь все равно. Главное - выжил ты. И запомнил.
Все молчали, понимая, что нельзя сейчас мешать разговору, и, хотя разговор уже кончился, никто не осмеливался прервать молчания.
В комнату вошла Фарида:
- Прошу к столу. Как говорится, чем богаты. Угощаем по-старинному, по-каракалпакски.
- Если по-старинному, - буркнул рыбак, - так надо бы чаем и ограничиться. Это вот, - он указал на вино, - лишнее.