Но никто об этом не вспоминает. Похоже, что стая, набросившаяся на Пильняка и Замятина, отрабатывает верховный заказ: в адрес обоих несётся рёв, улюлюканье, разнузданное хамство. Я читал подшивку "Литературной газеты" того времени. Долго терзали обоих писателей. Причём наиболее неистово – Пильняка, хотя замятинская повесть была, конечно, несравненно смелее и непримиримей к действительности.
Да и не было ничего страшного в "Красном дереве". Не случайно, что Пильняку дали переработать эту вещь в роман "Волга впадает в Каспийское море" – о строительстве канала Москва-Волга, который преспокойно напечатали в 1930-м на родине.
Ему позволили съездить в Америку по приглашению Голливуда, написать об этом книгу "О᾿кей", укрепляющую традиции Горького и Маяковского охаивать американский империализм, противопоставлять ненавистной капиталистической действительности родную советскую, уважающую трудового человека, дающую ему все необходимые права и свободы.
Но старался он напрасно. В день рождения сына 27 октября 1937 года, который Пильняк с женой отмечали на даче в Переделкине, вечером появился незнакомый гость, пригласивший Пильняка к Николаю Ивановичу Ежову для выяснения какого-то невинного вопроса. "Через час будете дома", – успокаивающе сказал незнакомец. Через час Пильняк не появился. Он вообще больше нигде и никогда не появился. 21 апреля 1938 года Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила его как японского шпиона к смертной казни. В этот же день он был расстрелян.
12 октября
Александр Григорьевич Архангельский, как и авторы сборника "Парнас дыбом", как позже Юрий Левитанский и три соавтора Л. Лазарев, Ст. Рассадин и Б. Сарнов, обладал даром имитации. Он исключительно точно мог передать стиль и дух пародируемого автора. Надо сказать, что это соответствует понятию пародиста. Пародия – не выдёргивание строчек у стихотворца и их обыгрывание, но, как писал Пушкин, "сей род шуток требует редкой гибкости слога; хороший пародист обладает всеми слогами…".
Архангельский обладал всеми слогами. Мог одинаково хорошо пародировать стихи и прозу. Вот, казалось бы, вещь, которую невозможно спародировать: она сама звучит, как пародия, – рассказ Зощенко "Баня". Помню, как читал его Игорь Ильинский, и как весь зал сотрясался от хохота. Но для Архангельского ничего невозможного нет:
СЛУЧАЙ В БАНЕ
Вот, братцы мои, гражданочки, какая со мной хреновина вышла. Прямо помереть со смеху.
Сижу это я, значит, и вроде как будто смешной рассказ сочиняю. Про утопленника.
А жена говорит
– Что это, – говорит, – ёлки-палки, у тебя, между прочим, лицо индифферентное? Сходил бы, – говорит, – в баньку. Помылся.
А я говорю: – Что ж, – говорю, – схожу. Помоюсь.
И пошёл
И что же вы, братцы мои, гражданочки, думаете? Не успел это я мочалкой, извините за выражение, спину намылить, слышу – караул кричат.
"Никак, – думаю, – кто мылом подавился или кипятком ошпарился?"
А из предбанника, между прочим, человечек выскакивает. Голый. На бороде номерок болтается. Караул кричит.
Мы, конечно, к нему. В чём дело, спрашиваем? Что, спрашиваем, случилось?
А человек бородой трясёт и руками размахивает.
– Караул, – кричит, – у меня пуп спёрли!
И действительно. Смотрим, у него вместо пупа – голое место.
Ну, тут, конечно, решили народ обыскать. А голых обыскивать, конечно, плёвое дело. Ежели спёр что, в рот, конечно, не спрячешь.
Обыскивают. Гляжу, ко мне очередь подходит. А я, как на грех, намылился весь.
– А ну, – говорят, – гражданин, смойтесь.
А я говорю
– Смыться, – говорю, – можно. С мылом, – говорю, – в подштанники не полезешь. А только, – говорю, – напрасно себя утруждаете. Я, – говорю, – ихнего пупа не брал. У меня, – говорю, – свой есть.
– А это, – говорит, – посмотрим. Ну, смылся я. Гляжу, – мать честная! Да никак у меня два пупа!
Человечек, конечно, в амбицию
– Довольно, – кричит, – с вашей стороны нахально у трудящихся пупы красть! За что, – кричит, – боролись?
А я говорю
– Очень, – говорю, – мне ваш пуп нужен. Можете, – говорю, – им подавиться. Не в пупе, – говорю, – счастье.
Швырнул это я, значит, пуп и домой пошел. А по дороге расстроился.
– А вдруг, – думаю, – я пупы перепутал? Вместо чужого свой отдал?
Хотел было обратно вернуться, да плюнул. Шут, – думаю, – с ним. Пущай пользуется. Может, у него ещё что сопрут, а я отвечай!
Братцы мои! Дорогие читатели! Уважаемые подписчики!
Никакого такого случая со мной не было. Всё это я из головы выдумал. Я и в баню сроду не хожу. А сочинил я для того, чтобы вас посмешить. Чтоб вы животики надорвали. Не смешно, говорите? А мне наплевать!
А вот пародия на стихи В. Луговского:
И так сочиняются ритмы и метры.
Про ветры и гетры и снова про ветры.
Как ветер лечу я на броневике
С винтовкою, саблей и бомбой в руке.
И голосом зычным поэмы слагаю
Назло юнкерью и назло Улагаю.
То ямбом, то дактилем, то анапестом,
Наотмашь, в клочья, с грохотом, треском.
От первой строки до последней строки
Ветер играет в четыре руки.
Талант, говорят,
Кентавр, говорят,
Не глаза, говорят,
Фонари горят.
Ветер крепчает. В груди весна.
Строфы разворочены. Мать честна!
Эх, жить начеку
Молодым парнишкой.
Пулемёт на боку,
Маузер подмышкой.
До чего ж я хорош -Молодой да быстрый,
Под папахой вьётся клёш,
Да эх, конструктивистский.
Ветер, стой! Смирно! Равняйсь!
На первый-второй рассчитайсь!
Кончается строчка.
Стоп!
Точка!.
Умер этот волшебник перевоплощения 12 октября 1938 года. (Родился 16 ноября 1889.)
***
Уж и не знаю, что перевешивает в наследии Павла Николаевича Лукницкого (родился 12 октября 1902 года), – его стихи и проза или его дневниковые записи, его книга "Акумиана – встреча с Анной Ахматовой", изданная уже после смерти автора – в 1990-е годы?
Или его уникальная коллекция рукописных материалов поэтов Серебряного века, переданная семьёй Лукницкого в 1997 году в Пушкинский дом?
Или его трёхтомник "Ленинград действует", вобравший огромный фактический материал? В нём Лукницкий как бы отстраняется от демонстрируемого материала, не комментирует его.
Или, наконец, собирание и хранение архива Гумилёва, хлопоты по реабилитации расстрелянного поэта?
Лично мне очень нравятся воспоминания Павла Николаевича, его дневниковые записи, раскрывающие много интересного, как, например, вот эта – разговор с Ахматовой:
Заговорили об Анненском, о трагедиях его, в которых АА нашла сходство с "Путём конквистадоров". Не в "которых", впрочем, а в одном "Иксионе", потому что мотивы Лаодамии и Меланнипы были Николаю Степановичу в 4-5 годах чужды. А Иксион, человек, который становится богом, – конечно, задержал на себе внимание Николая Степановича: это так в духе Ницше, которым Николай Степанович в ту пору увлекался. АА сделала заключение, что поэмы "Пути конквистадоров" сделаны как-то по типу притчи-трагедии, но из неё вынуто действие. И АА заговорила о том, что в поэмах "Пути конквистадоров" нет действия не из-за неопытности Николая Степановича и неумения вложить его в стихи, а совершенно сознательно.
С 11 лет Лукницкий начал вести дневник.
Вообще-то он автор более 30 книг. Романы "Мойра" (1930), "Всадники и пешеходы" (1933), "Земля молодости" (1936), "Ниссо" (написан в 1939-1941, опубликован в 1946-м), "Делегат грядущего" (1970). Повести "Дивана" (1936), "Застава Двуречье" (1940). Многие сборники рассказов, очерков, повестей.
В Великую Отечественную он – военный корреспондент ТАСС. Помимо прочего, о блокаде Ленинграда есть ещё одна его книга "Сквозь всю блокаду", опубликованная в 1988-м – через пятнадцать лет после его смерти (умер 22 июня 1973 года).
Начинал он со стихов. В конце двадцатых – начале тридцатых выпустил две стихотворные книжки. Много стихотворений обращено к А. А. Ахматовой. Например, вот это четверостишие 1925 года:
Ангел мой, Анна, как страшно, подумай,
В чёрном удушье одна ты, одна,
Нет такой думы, угрюмой, угрюмой,
Которую не выпила б ты до дна…
Не скажу, что эти стихи мне нравятся, но они могут рассматриваться как пророческие. Судьба Анны Андреевны предсказана точно.