- Ну, что вам?
- Сядь и не плачь. Поцелуй меня, - ну? Он сел, она села рядом и обняла его, тихо рыдая. "Боже мой, что же мне делать! - с отчаянием подумал он. - Опять эти тёплые детские слёзы на детском горячем лице… Она даже и не подозревает всей силы моей любви к ней! А что я могу? Увезти её с собой? Куда? На какую жизнь? И что из этого выйдет? Связать, погубить себя навеки?" И стал быстро шептать, чувствуя, как и его слезы щекочут ему нос и губы:
- Танечка, радость моя, не плачь, послушай: я приеду весной на всё лето, и вот правда пойдём мы с тобой "во зелёный сад" - я слышал эту твою песенку и вовеки не забуду её, - поедем на шарабане в лес - помнишь, как мы ехали на шарабане со станции?
- Никто меня с тобой не пустит! - горько прошептала она, мотая на его груди головой, в первый раз говоря ему "ты". - И никуда ты со мной не поедешь…
Но он уже слышал в её голосе робкую радость, надежду.
- Поеду, поеду, Танечка! И не смей мне больше говорить "вы". И плакать не смей…
Он взял её под ноги в шерстяных чулках и пересадил её, лёгонькую, к себе на колени:
- Ну скажи: "Петруша, я тебя очень люблю!"
Она тупо повторила, икнув от слёз:
- Я тебя очень люблю…
Это было в феврале страшного семнадцатого года. Он был тогда в деревне в последний раз в жизни.
22 октября 1940
В ПАРИЖЕ
Когда он был в шляпе, - шёл по улице или стоял в вагоне метро, - и не видно было, что его коротко стриженные красноватые волосы остро серебрятся, по свежести его худого, бритого лица, по прямой выправке худой, высокой фигуры в длинном непромокаемом пальто, ему можно было дать не больше сорока лет. Только светлые глаза его смотрели с сухой грустью и говорил и держался он как человек, много испытавший в жизни. Одно время он арендовал ферму в Провансе, наслышался едких провансальских шуток и в Париже любил иногда вставлять их с усмешкой в свою всегда сжатую речь. Многие знали, что ещё в Константинополе его бросила жена и что живёт он с тех пор с постоянной раной в душе. Он никогда и никому не открывал тайны этой раны, но иногда невольно намекал на неё, - неприятно шутил, если разговор касался женщин:
- Rien n'est plus difficile que de reconnaitre un bon melon et une femme de bien.
Однажды, в сырой парижский вечер поздней осенью, он зашёл пообедать в небольшую русскую столовую в одном из тёмных переулков возле улицы Пасси. При столовой было нечто вроде гастрономического магазина - он бессознательно остановился перед его широким окном, за которым были видны на подоконнике розовые бутылки конусом с рябиновкой и жёлтые кубастые с зубровкой, блюдо с засохшими жареными пирожками, блюдо с посеревшими рублеными котлетами, коробка халвы, коробка шпротов, дальше стойка, уставленная закусками, за стойкой хозяйка с неприязненным русским лицом. В магазине было светло, и его потянуло на этот свет из тёмного переулка с холодной и точно сальной мостовой. Он вошёл, поклонился хозяйке и прошёл в ещё пустую, слабо освещённую комнату, прилегавшую к магазину, где белели накрытые бумагой столики. Там он не спеша повесил свою серую шляпу и длинное пальто на рога стоячей вешалки, сел за столик в самом дальнем углу и, рассеянно потирая руки с рыжими волосатыми кистями, стал читать бесконечное перечисление закусок и кушаний, частью напечатанное, частью написанное расплывшимися лиловыми чернилами на просаленном листе. Вдруг его угол осветился, и он увидал безучастно-вежливо подходящую женщину лет тридцати, с чёрными волосами на прямой пробор и чёрными глазами, в белом переднике с прошивками и в чёрном платье.
- Bonsoir, monsieur, - сказала она приятным голосом.
Она показалась ему так хороша, что он смутился и неловко ответил:
- Bonsoir… Но вы ведь русская?
- Русская. Извините, образовалась привычка говорить с гостями по-французски.
- Да разве у вас много бывает французов?
- Довольно много, и все спрашивают непременно зубровку, блины, даже борщ. Вы что-нибудь уже выбрали?
- Нет, тут столько всего… Вы уж сами посоветуйте что-нибудь.
Она стала перечислять заученным тоном:
- Нынче у нас щи флотские, битки по-казацки… можно иметь отбивную телячью котлетку или, если желаете, шашлык по-карски…
- Прекрасно. Будьте добры дать щи и битки.
Она подняла висевший у неё на поясе блокнот и записала на нём кусочком карандаша. Руки у неё были очень белые и благородной формы, платье поношенное, но, видно, из хорошего дома.
- Водочки желаете?
- Охотно. Сырость на дворе ужасная.
- Закусить что прикажете? Есть чудная дунайская сельдь, красная икра недавней получки, коркуновские огурчики малосольные…
Он опять взглянул на неё: очень красив белый передник с прошивками на чёрном платье, красиво выдаются под ним груди сильной молодой женщины… полные губы не накрашены, но свежи, на голове просто свёрнутая чёрная коса, но кожа на белой руке холёная, ногти блестящие и чуть розовые, - виден маникюр…
- Что я прикажу закусить? - сказал он, улыбаясь. - Если позволите, только селёдку с горячим картофелем.
- А вино какое прикажете?
- Красное. Обыкновенное, - какое у вас всегда дают к столу.
Она отметила на блокноте и переставила с соседнего стола на его стол графин с водой. Он закачал головой:
- Нет, мерси, ни воды, ни вина с водой никогда не пью. L'eau gate le vin comme la charette le chemin et la femme - I'ame.
- Хорошего же вы мнения о нас! - безразлично ответила она и пошла за водкой и селёдкой. Он посмотрел ей вслед - на то, как ровно она держалась, как колебалось на ходу её чёрное платье… Да, вежливость и безразличие, все повадки и движения скромной и достойной служащей. Но дорогие хорошие туфли. Откуда? Есть, вероятно, пожилой, состоятельный "ami"… Он давно не был так оживлён, как в этот вечер, благодаря ей, и последняя мысль возбудила в нём некоторое раздражение. Да, из году в год, изо дня в день, втайне ждёшь только одного, - счастливой любовной встречи, живёшь, в сущности, только надеждой на эту встречу - и всё напрасно…
На другой день он опять пришёл и сел за свой столик. Она была сперва занята, принимала заказ двух французов и вслух повторяла, отмечая на блокноте:
- Cavair rouge, salade russe… Deux chachlyks..
Потом вышла, вернулась и пошла к нему с лёгкой улыбкой, уже как к знакомому:
- Добрый вечер. Приятно, что вам у нас понравилось.
Он весело приподнялся:
- Доброго здоровья. Очень понравилось. Как вас величать прикажете?
- Ольга Александровна. А вас, позвольте узнать?
- Николай Платоныч.
Они пожали друг другу руки, и она подняла блокнот:
- Нынче у нас чудный рассольник. Повар у нас замечательный, на яхте у великого князя Александра Михайловича служил.
- Прекрасно, рассольник так рассольник… А вы давно тут работаете?
- Третий месяц.
- А раньше где?
- Раньше была продавщицей в Printemps.
- Верно, из-за сокращений лишились места?
- Да, по доброй воле не ушла бы.
Он с удовольствием подумал, что, значит, дело не в "ami", - и спросил:
- Вы замужняя?
- Да.
- А муж ваш что делает?
- Работает в Югославии. Бывший участник белого движения. Вы, вероятно, тоже?
- Да, участвовал и в великой и в гражданской войне.
- Это сразу видно. И, вероятно, генерал, - сказала она, улыбаясь.
- Бывший. Теперь пишу истории этих войн по заказам разных иностранных издательств… Как же это вы одна?
- Так вот и одна…
На третий вечер он спросил:
- Вы любите синема?
Она ответила, ставя на стол мисочку с борщом:
- Иногда бывает интересно.
- Вот теперь идёт в синема "Etoile" какой-то, говорят, замечательный фильм. Хотите пойдём посмотрим? У вас есть, конечно, выходные дни?
- Мерси. Я свободна по понедельникам.
- Ну вот и пойдём в понедельник. Нынче что? Суббота? Значит послезавтра. Идёт?
- Идёт. Завтра вы, очевидно, не придёте?
- Нет, еду за город, к знакомым. А почему вы спрашиваете?
- Не знаю… Это странно, но я уж как-то привыкла к вам.
Он благодарно взглянул на неё и покраснел:
- И я к вам. Знаете, на свете так мало счастливых встреч…
И поспешил переменить разговор:
- Итак, послезавтра. Где же нам встретиться? Вы где живёте?
- Возле метро Motte-Picquet.
- Видите, как удобно, - прямой путь до Etoile. Я буду ждать вас там при выходе из метро ровно в восемь с половиной.
- Мерси.
Он шутливо поклонился:
- C'est moi qui vous remercie. Уложите детей, - улыбаясь, сказал он, чтобы узнать, нет ли у неё ребёнка, - и приезжайте.
- Слава Богу, этого добра у меня нет, - ответила она и плавно понесла от него тарелки.