В Умани его пояс с маузером и шашка недолго висели на степе. Григорий Иванович протестовал против желания жены поехать с ним в Тамбовскую губернию, но Ольга Петровна, когда это было нужно, умела быть настойчивой и непреклонной. Отдавала ли она себе отчет, что эта война хоть и не настоящая, но все же война? И здесь так же, как и прежде, эскадроны развертывались в лаву, а навстречу им смертельным веером лупили вражеские пулеметы.
К счастью, никакой войны ей видеть не пришлось. Однако именно в ее теперешнем положении он был ей нужен более, чем когда-либо раньше (так ждали они оба своего ребенка!), и в то же время именно сейчас он не должен был допускать ничего личного, потому, во-первых, что человек, к которому он направлялся, молодой командующий Михаил Николаевич Тухачевский, недавно пережил горе, потеряв жену, следовательно, перед ним Котовский, побывав у Ольги Петровны в больнице, выглядел бы счастливцем, баловнем судьбы, а, во-вторых, сломайся он сейчас, скажи шоферу поворотить в больницу, он покривил бы натурой, а этот надлом в душе останется надолго и обязательно скажется в его командирском отношении к бойцам: разве он сможет быть непреклонным с ними, если дал самому себе поблажку?
Нет, на войне как на войне!
И он не проронил ни слова, пока автомобиль не остановился перед невысоким особняком, в котором помещался штаб войск губернии.
По тускло освещенным коридорам деловито сновали аккуратные военные с озабоченными лицами. Они вежливо сторонились, пропуская коренастую фигуру комбрига, и снова устремлялись вперед своей характерной штабной пробежкой. В грузном ступанье комбрига угадывался истинный кавалерист и старый каторжник. Штаб-трубач Колька, пытаясь перенять походку Котовского, раскачивание усвоил, но остальное ему не удавалось: для этого нужна была многолетняя кандальная выучка.
Прежде чем пройти к командующему, Григорий Иванович завернул в кабинет начштаба Какурина. Котовского встретил седой человек в форменном кителе. Все в нем: одежда, прическа, манера держать себя - выдавало кадрового военного. Николай Евгеньевич Какурин был полковником старой армии. Григорий Иванович знал его по Западному фронту, когда кавалерийская бригада гнала петлюровцев на Волочиск и Проскуров.
Они были почти одногодки, командир бригады и начальник штаба войск, но у одного за плечами сложная жизнь с тюрьмами и побегами, с камерой смертника, у другого - размеренная служба генштабиста с неуклонным продвижением вверх, к самым большим чинам. Одно лишь делало их сейчас похожими - военная форма, и Григорий Иванович, едва вошел в спокойный, тихий кабинет, сразу же отметил это, - военная форма не терпит расхлябанности и заставляет человека быть четким как в разговоре, так и в поступках.
Большой стол начальника штаба войск завален бумагами. На маленьком столике сбоку стояло несколько телефонных аппаратов.
Перед приходом комбрига Какурин держал в руках свежий помер газеты "Красный кавалерист". Он прочитывал каждую заметку и с удовольствием покачивал головой.
Раньше таких газет в русской армии не было, не полагалось. И зря, между прочим… Николай Евгеньевич принадлежал к людям, которые всю свою жизнь посвятили войне и вооруженным силам родины и с беспокойством наблюдали, как разруха проникает и в армию. Их не обманул показной энтузиазм начала большой мировой войны.
Война началась пятнами приказов на заборах, кутерьмой на улицах и в театрах, хвастовством и громкими словами о патриотизме. Но за спиною армии находилась издерганная страна, сырой ветер прочесывал убогие деревеньки: натыканные как попало избы, бурый дым валил на закисающий снег, собаки поднимали морды, нюхали воздух и выли от неизвестной тоски.
Скоро весь энтузиазм износился, стал ненужным и смешным, и хоть многое еще шло как будто по-старому, но страна зудела и беспокойно ворочалась. Армия еще спала, ела, ходила в атаки, однако те, кто мог наблюдать и чувствовать, ощущали приближение больших перемен. Армия начинала обрастать бородами и вшиветь, солдат уже подпирался винтовкой, как палкой. Мало-помалу эти люди в грязных, простреленных шинелях оставляли опостылевшие окопы, появлялись в трамваях и на бульварах, скапливались на вокзалах.
Немногие из окружения Какурина, умевшие думать и анализировать, искали выход из положения, толковали о спасении, о возрождении. Им не верилось, что армия, корнями уходившая в славные века, превращается в толпу озлобленных, вшивых и бородатых людей. Найдутся, должны найтись здоровые силы! Но где они, кто они, когда объявятся?.. Кадровые военные, привыкшие всю жизнь иметь дело с четкими исполнительными шеренгами, скованными дисциплиной, они опустили руки перед ордой зловонного мужичья с винтовками. Точный механизм армии развалился окончательно, армии не стало, а чтобы управиться с толпой вооруженных людей, из которых лишь каждый в отдельности походил на солдата, требовались совсем иные люди, по крайней мере понимающие их, близкие к ним. Из старых кадровых военных для такой цели не годился ни один.
И на место прежнего клана военных деятелей выдвигались совершенно необычные люди. Этих людей выделила из своей среды сама армия и навеки прославила их имена. Под их водительством плохо вооруженные, раздетые войска опрокинули вековые положения военной теории, вдребезги разбив идеи и методы одрябших в своих кабинетах генералов. Не оттого ли, что совсем новый ветер свистел в поднятых над головой шашках и новую, еще невиданную цель различали бешено разинутые глаза атакующих лав?
Армия постепенно формировалась, появились дисциплина, выправка, и те из старых военных, которым молодость Советской республики увиделась прибежищем после развала старого, вздохнули с облегчением. И вместе со всеми они взялись за укрепление армии, за привычное дело. Начав службу сызнова, они терпели грубость, брань, выносили все, что порой претило их душе интеллигентов, терпели ради будущего великой армии…
В "Красном кавалеристе" было напечатано письмо юных бойцов, "сыновей полков", приказом Буденного отчисленных из Первой Конной и направленных на учебу. Маленькие кавалеристы, уезжая, клялись Буденному явиться по первому зову.
- Не читали, Григорий Иванович? - Протянув газету, Какурин прочертил на ней ногтем. - Михаил Николаевич интересовался вашей бригадой. У вас много ребят.
- Оставили в Умани, - Григорий Иванович отнес газету от глаз подальше и стал с усилием всматриваться в мелкий текст. - Кой-кто, правда, увязался, но в безопасности.
Зазвонил один из телефонов. Начальник штаба снял не глядя трубку и, пока слушал, не переставал наблюдать за читающим комбригом.
Лицо Котовского запоминалось: сильные челюсти, прямой короткий нос, квадратик аккуратных усиков. Внимание Какурина привлекли руки комбрига, руки рабочего-молотобойца (видимо, он имел привычку подрезать ногти кончиком отточенной шашки). Все они, новые, кого успел узнать Какурин, отличались завидным простонародным здоровьем, крепостью тела, как будто иные люди, более слабые, не смогли бы снести ноши, легшей на их плечи.
С точки зрения Какурина, как знающего генштабиста, гражданская война коренным образом отличалась от прежних войн: на смену сплошным линиям фронтов, опоясанным проволокой траншеям и окопам пришли необъятные просторы с ежечасно меняющимися месторасположениями войск и с возможностями их обхода, охвата, неожиданного удара по флангам и тылам. Старые генералы, воспитанники царских академий, оставались в плену отживших традиций и собственного опыта. В первую мировую войну конница не имела самостоятельного значения, она предпочитала отсиживаться в тылу и уклоняться от боя. Заслугой таких командиров, как Котовский, было понимание роли кавалерии именно в условиях гражданской войны. Под их руководством родилось оперативное маневрирование огромными соединениями, войска получили желанный выход из позиционных тупиков пехоты, зарывшейся в землю. Кавалерийские соединения стали самостоятельно решать большие оперативные и стратегические задачи. Красные эскадроны и полки действовали исключительно активно, применяли широкий и гибкий маневр, нападали стремительно и внезапно. Они всегда искали боя и неизменно обращали в бегство более многочисленного, сильнее вооруженного противника.
Чего только не пробовали враги против молодой республики! Интервенцию и внутренние восстания, бандитизм и блокаду, террор и провокации. Все напрасно. Не о таких ли победах мечтали передовые русские офицеры в годы обидных поражений и всеобщего упадка? Не эти ли победы заставили их сломить свою вековую кастовую спесь и слиться со вчерашними сапожниками, слесарями, агрономами, под чьим водительством русская армия вновь вернула себе победоносные традиции?
Когда Котовский, потирая глаза, отложил газету, начальник штаба стал расспрашивать о первых боях с повстанцами, о впечатлениях о необычном противнике.
- Григорий Иванович, я укрепляюсь в мнении - и собираюсь докладывать об этом, - что здесь, в нынешней кампании, наши фронтовые методы совершенно непригодны. Во-первых, противник воюет дома, он превосходно пользуется местностью, мгновенно рассредоточивается, а во-вторых, мне думается, при всей многочисленности банд они не представляют собой целостного военного организма. Может быть, я ошибаюсь?