Тем не менее это было дурное предзнаменование. Леонардо сам прижёг раны тем, кому обрубили руки, потому что медики Кайит Бея отказались лечить их. Куан тоже не стал помогать им. Что бы ни сделал Леонардо, эти люди всё равно умрут - не от горячки, так от ножа правоверного. И они действительно умерли через считанные часы; а Леонардо скакал рядом с евнухом Хилалом и Бенедетто - Бенедетто, который стал совершенно другим, незнакомым, - и клевал носом, задрёмывая лишь на мгновенье, но неизменно впадая в глубокий сон, который упорно возвращался, стоило Леонардо вновь поддаться дремоте, в сон, который был так же реален, как жаркий ночной воздух и солдаты, обливавшиеся потом и испускавшие газы.
Он пробуждался и обнаруживал, что находится в соборе памяти и что на гладком отполированном полу перед ним валяются отрубленные руки мальчика, осквернившего статую Богоматери в Дуомо; но Леонардо знал с мучительной уверенностью, что это руки Никколо, что именно Никколо был тем мальчиком, которого растерзала толпа; и Леонардо, дрожа, поднимал обрубки, заворачивал в платок и чувствовал, как тепло и мягко бьётся под тканью пульс; затем он ощущал чей-то давящий взгляд - жгущий его насквозь, как жгли глаза отца в тот день, когда Леонардо обвиняли в содомии; и когда он оборачивался на этот взгляд, то видел, что к нему приближается трёхглавый демиург, преграждает ему путь, как и должно было случиться...
- Леонардо... проснись, сынок. - Хилал улыбался ему, и лицо его было гладким, как плиты в соборе памяти. Хилал, как и Леонардо, ехал на рослом белом коне - подарок калифа из лучшего его табуна. Бенедетто ехал рядом с Леонардо, упорно глядя перед собой, словно целиком погруженный в свои мысли, словно Леонардо не то что не было рядом - вообще не существовало. Позади и по обе стороны от них везли на тележках и повозках, соединённых цепями, сотню пушек и осадных орудий; лёгкие орудия были прикреплены к собственным колёсным возкам. Несколько пушек здесь были изобретения Леонардо, были здесь также и скорострельные пушки, и на всех было написано: "Винчиус". Ещё везли вооружённые косами колесницы, также творения Леонардо, вереницу бомбард, мортир, баллист; новейшие орудия тянулись бок о бок с самыми примитивными - пушками, которые стреляли арбалетными болтами и использовались ещё со времён Рима.
- Я только что говорил с калифом, - продолжал Хилал. - Нам надлежит вперёд войска ехать в Дамаск.
- Вот как? - отозвался Леонардо.
Бенедетто повернулся к Хилалу, явно заинтересованный его словами.
- Мы будем ждать калифа к северу от города. После того что случилось в Эски Шаме, калиф не хочет ставить лагерь слишком близко от города.
- Но я думал остаться. Калиф сказал, что я могу поработать над...
- Ты не подчинишься приказу калифа? - спросил Хилал тихо и угрожающе. - Что сделано, то сделано. Нет времени заниматься новыми изобретениями. Мы возьмём с собой все пушки и машины, сколько сможем, но калиф желает, чтобы ты присоединился к нему. - Он усмехнулся. - Так что, похоже, последнее слово всё же осталось за твоим мёртвым братом.
Он имел в виду Зороастро.
Леонардо ехал с Хилалом, который взял с собой только два полка своих собственных королевских мамлюков, считавшихся лучшими телохранителями и наездниками во всей гвардии калифа, и артиллеристов. Ехали все верхом, потому что срок поджимал - итого две тысячи людей, большей частью лёгкой конницы. Кайит Бей переменил свои намерения: место встречи будет в лагере Уссуна Кассано, ибо даже если бы Хилал опередил своего повелителя, машины Леонардо дадут персидскому царю преимущество над турками. Рядом с Хилалом ехал мальчик по имени Миткаль, напоминавший Леонардо юного Никколо. Он был полон жизни и неуёмной энергии и то и дело дёргал за полу Хилала, обращая его внимание то вон на тот дом, то вон на эту гору, то на ручей, то на цветок. Горы покрывал живой ковёр алых анемонов и цветущих асфоделей; прозрачные потоки, словно расплавленные зеркала, ниспадали с обрывов и неслись по дну глубоких ущелий. Они ехали узкими перевалами, где горстка солдат с лёгкостью выстояла бы против двухтысячного отряда Хилала. Это была страна либо света, либо тьмы; лишь на рассвете или с приходом сумерек мир хоть немного терял свою резкость и ясный воздух становился прозрачно-мягким, как во Флоренции - Флоренции, которая казалась Леонардо всего лишь сном.
Но с ними ехал Бенедетто Деи, мрачное и молчаливое напоминание о том, что жизнь Леонардо началась отнюдь не в этом краю.
Сандро, Америго и Куан были при калифе, как и Деватдар. Куан дал слово Леонардо, что присмотрит за Сандро. За Америго Леонардо не тревожился, уверенный теперь, что тот стал любовником Куана; но Куан терпеть не мог Сандро, быть может, потому, что Сандро был так же подвижен и болтлив, как Зороастро. Но если Зороастро к тому же всегда был хитёр и себялюбив, Сандро был невинной душой, постоянно укорявшей себя за слабость... и считал, что он - дурной проводник для чистого религиозного духа, который изливался в его картины.
Лишь когда они достигли оливковых и апельсиновых рощ Катаны, деревни близ великого города Дамаска, Бенедетто наконец заговорил. Заходило солнце, и впереди над сумеречными равнинами виднелись сады Дамаска. Бесплодная каменистая равнина уступила место бесконечным полям. За считанные мгновения пурпурно-оранжевые блики заката сменились серостью, теперь вокруг были только тьма и тени, тяжёлые и густые, как запахи олив, гранатов, слив, абрикосов, грецких орехов и апельсинов, что смешивались с вонью пота и грязи от скакавших позади солдат: войско шепталось, стонало, сетовало, кашляло, ругалось, отхаркивалось и чихало.
Бенедетто возник из темноты, словно призрак, и поехал рядом с Леонардо. Тот не спешил первым заводить разговор, памятуя о прежних неудачных попытках. Теперь он ждал. Этот призрак даже не был похож на Бенедетто, которого Леонардо знал прежде: вечно сонные глаза теперь смотрели твёрдо и настороженно, округлое лицо сделалось худым и узким, как морда хорька, а посмуглевшая кожа и резкие высокие скулы помогли бы ему с лёгкостью сойти за араба. Лишь густые золотистые волосы оставались прежними, но Бенедетто прятал их, как арабские женщины прятали лицо под вуалью.
- Если есть на земле рай, то это, несомненно, Дамаск, - сказал Бенедетто.
- Я слыхал об этом, - отозвался Леонардо.
- Я цитирую ученика поэта Абу-ль-Хасан ибн Джубайра, - пожал плечами Бенедетто. - Но его имя не сохранилось, как не сохранится имя Зороастро, потому что на всех его изобретениях стоит твоё имя.
- Я и не подозревал в нём такого таланта, - ответил Леонардо, тщательно подбирая слова, - и лишь несколько дней назад узнал, что он поставил на всех машинах моё имя.
- Что ж, Леонардо, если судить по справедливости, идеи-то были твои. Зороастро лишь доработал их.
Наступило долгое неловкое молчание, лишь усугубленное темнотой и глухим цоканьем копыт по камням и корням кустарника. Наконец Леонардо сказал:
- Да, но доработал блестяще.
Бенедетто рассмеялся:
- Что верно, то верно!
Снова наступило молчание.
- Леонардо!
- Что?
- Почему ты убил его?
- Это Сандро тебе так сказал? - спросил Леонардо.
- Да, он.
- И что ещё он тебе рассказал?
- Всё: как калиф показал вам обоим Зороастро в зале пыток, что говорил тебе Зороастро, как он молил тебя о прощении, как...
- Что?
- Как ты отвернулся, когда калиф велел своему палачу вздёрнуть и сбросить вниз колыбель смерти.
- Я... я отвернулся, когда он рассказал мне о своём предательстве, это правда, - сказал Леонардо, - но я пытался остановить калифа...
- Нет, это Сандро пытался остановить его. Ты же мешкал, пока не стало слишком поздно, пока не подняли колыбель, пока калиф не подал знак... убить его.
- Это неправда, - упрямо сказал Леонардо, отчаянно стараясь вспомнить, как же это было на самом деле, но воспоминание было смутным, расплывчатым, точно он силился припомнить сон.
Но что, если всё это правда? Что, если он и впрямь допустил, чтобы калиф убил его друга? Что, если он пытался остановить калифа лишь тогда, когда было уже слишком поздно, и он знал, что поздно? Это смягчило бы его вину и дало бы ему возможность отомстить.
- Так ты не уверен, да? - мягко спросил Бенедетто - гневная резкость ушла из его голоса.
Леонардо ничего не ответил, не мог ответить. Казалось, темнота, окружавшая их, целиком состоит из снов; и в голову ему пришла безумная идея: если повернуть коня и поскакать прочь от каравана, он окажется прямиком в прошлом, в неизменившемся мире. Он найдёт там Джиневру и Никколо, Зороастро и Симонетту... и Айше. Нежную Айше, которая отняла у него Никколо.
- Леонардо, ты так глубоко задумался или просто не желаешь отвечать на мой вопрос? - спросил Бенедетто.
- Извини, что ты спросил?
- Я спросил, любил ли ты Айше.
"Довольно!"- подумал Леонардо, чувствуя, как гнев раскалённой лавой закипает в его груди.
- Довольно, Бенедетто. Быть может, это ещё одна моя вина, но мне совсем не по вкусу терпеть твои издевательства и унижения. Я не могу заставить вас думать иначе... ни тебя, ни Сандро. Можете считать меня тем, кем захотите, только оставьте меня в покое! - И с этими словами он поскакал вперёд, нагоняя Миткаля и его господина Хилала; но и с ними он тоже не мог ехать рядом, потому что глаза его налились слезами, и в горле стоял комок, как у ребёнка, которого прилюдно отшлёпали.
Пошли они все к чёрту!