И Леонардо казалось непостижимым, что эти люди, с их постоянными внутренними распрями, с их неспособностью прийти к согласию по любым пустякам, могли принять и пожертвовать собой ради идеи любви.
С одной стороны от Леонардо ехал Америго, с другой - Сандро. Разговаривать из-за бури было невозможно, и они ехали молча, как и в минувший день - полуприкрыв глаза, спрятав лица тканью, раскачивались в сёдлах в такт бегу верблюдов, погрузившись в некое подобие сна, думали ни о чём, а то и просто грезили наяву; и Леонардо то входил, то выходил из своего собора памяти, и всё оборачивался, озирался назад, точно старец, который смотрит на прошлое, полагая его настоящим, и пробирался в гроты возле дома Катерины, места, где он родился и вырос, которое дало фон и пейзаж стольким его картинам; в тех картинах его воспоминания заключены были в рамки окон, словно краски и льняное масло могли освежить усталые глаза, дав им заглянуть в совершенство детских лет.
Глаза Леонардо болели и ныли; казалось, он видит белую бурю сквозь шоры, как лошадь, что смотрит на слепящий свет через длинные сумрачные коридоры. Люди вокруг него появлялись и исчезали, словно буря то выдувала их из реальности, то выплёвывала обратно. Леонардо мог только гадать, в чём тут дело - в лихорадке или жгучем жаре песка.
- Сандро! - прокричал он в завывания ветра. - Сандро, где Америго? - Америго исчез, и Леонардо не мог даже сказать, когда это произошло - минуту или много часов назад.
- Не знаю! - крикнул в ответ Сандро. - Я... - Но ветер унёс его слова, а выражение лица, нижняя часть которого была скрыта тканью, различить было невозможно.
Леонардо долго обшаривал колонну, то выезжая вперёд, то бросаясь назад, и наконец отыскал верблюда Америго - с пустым седлом, привязанного к грузовым верблюдам. Холодок пробежал по его спине. Если Америго затерялся в этой буре, в этой пустыне - он уже мёртв.
- Где человек, что ехал на этом верблюде? - спросил он у закутанного по самые глаза бедуина, который вёл вьючных животных.
Тот пожал плечами, но Леонардо не собирался сдаваться.
- Я должен знать! - Если пропал бы его соплеменник, он наверняка не остался бы так хладнокровен.
- Я ничего не взял, - сказал кочевник. - Ты можешь проверить сам. - Он жестом указал на гружёного верблюда.
- Ни за что на свете не стал бы я обвинять в воровстве одного из избранных Кайит Бея, - сказал Леонардо. - Я только хотел узнать, что случилось.
Сандро нагнал его и ехал чуть поодаль, но не настолько близко, чтобы обеспокоить бедуина.
Явно смягчившись от вежливой речи Леонардо, бедуин сказал:
- Этот верблюд пришёл к остальным, как если бы он заблудился. Я поймал его и привязал поводья, чтобы он больше не сбежал.
- И за это будешь награждён, - вставил Леонардо.
Кочевник кивнул, но затем бешеный порыв ветра на время оборвал разговор. Когда ветер стал потише, бедуин прибавил:
- Всадник мог выпасть из седла.
- Выпасть?
- Я видел это и прежде - человек засыпает... и падает. Такое случается и когда мужчина чересчур долго скачет на женщине. - Он посмеялся собственной шутке. - В такую бурю легко потерять дорогу. - Бедуин был прав: видимость едва составляла десять футов.
Леонардо поскакал вперёд, к Куану: наверняка тот вышлет отряд на поиски. Куан тотчас же лично осмотрел верблюда Америго и поговорил с бедуином, надзиравшим за вьючными животными, на пустынном диалекте, которого Леонардо почти не понимал. Бедуин, казалось, сильно оживился, но разговор оказался недолгим. Леонардо и сам едва держался в седле: волны палящего жара лихорадки омывали его, словно и их приносил ветер; а с лихорадкой появились нарывы.
Ветер стих, словно набирая в грудь побольше пыли, песка и жаркого едкого воздуха для новой атаки, и Куан сказал:
- Мне очень жаль.
- Жаль? - потрясённо переспросил Леонардо.
- Я ничего не могу сделать.
- Но ведь буря утихла, разве не видишь? - вмешался Сандро.
- Я даже не осмелюсь просить калифа отправить людей на поиски твоего друга, - сказал Куан. - Я заранее знаю ответ. К тому же он в дурном настроении.
- Уж его-то гвардейцы не пропали бы безвестно, - бросил Леонардо.
- Не говори так уверенно о том, чего не знаешь, - холодно сказал Куан. - В отличие от жизни твоего друга, - он имел в виду Сандро, - жизнь Америго не имеет такой ценности. - И Куан поскакал вперёд, оставив Сандро и Леонардо ехать рядом с бедуином, погонявшим вьючных животных.
Леонардо почувствовал ледяной гнев Куана, ярость, кипевшую в нём, и понял, что Куан ненавидит Сандро.
Это была горячка... или горячечный бред.
Мгновенье назад Леонардо ехал рядом с Сандро; и вот он оказался один, затерянный в кошмаре песчаного вихря, в коконе воющей серости, летучего жара и иссушающего огня; и когда ветер стих, он услышал стон верблюда, в котором было отчаянье. Леонардо ощутил одновременно боль и облегчение: он был свободен от мыслей и воспоминаний, оставалось лишь движение... движение, ветер, палящая, терзающая боль.
Несколько минут - или часов - спустя ветер совершенно унялся, оставив вокруг гладкий и мёртвый мир каменных фигур. Буря закончилась. Сверкание солнца разом обрушилось на Леонардо, терзая его воспалённые глаза - мерцающий песок отражал и жару и свет. Куда бы ни глядел Леонардо, везде возникали и пропадали образы: равнины и долы, гладкие, словно камень, недвижные, как вода; и с каждым движением своего верблюда Леонардо всё острее ощущал, как впиваются в его тело клыки жажды.
Если прежде в горячке он надеялся сам отыскать Америго, то теперь мог лишь гадать, какое направление ему вообще надлежит избрать. Существовало только одно направление - вперёд. Он видел тени, чёрные блики, которые вполне могли быть Куаном и отправившимися на поиски гвардейцами; или же это был город - нет, замок... или собор, плывущий в отдалённом воздухе; и тогда он понял. Жара и пустота превратились в самый холст памяти, и картины из прошлого появлялись на нём так легко, как водовороты ветра швыряют пригоршни песка во всё живое. Пустыня вообразила и произвела на свет тот самый собор, который Леонардо написал в верхнем углу портрета Джиневры, собор, который он изобразил, а позднее стёр.
Он и сейчас видел лицо Джиневры, ослепительное, как само солнце. Слышал её голос, серебристый, как журчание воды, ощущал во рту её язык, проворный, как ртуть, и эхо, эхо...
- Леонардо! Леонардо! Всё будет хорошо. Молчи, не разговаривай, постарайся сесть и удержать вот этот бурдюк.
Куан возник из слепящей солнечной дымки, и Леонардо видел его лицо как сквозь увеличительное стекло: багровый шрам расселиной пролёг по небритой щеке, и отрастающая борода не могла скрыть его; кожа была тёмной, запёкшейся, трещина в губе - настолько прямой, словно её прорезали нарочно; но глаза смотрели холодно и мрачно, столь же обжигающе ледяные, как вода, которую он выжимал из бурдюка в рот Леонардо.
- Придай воздушному плоту форму эллипса, и тогда...
- Помолчи, Леонардо, - сказал Куан, улыбаясь. - Я видел твои заметки.
- Что с Америго?
- Мы нашли его ещё прежде, чем тебя.
- Он жив?
- Мозги у него ещё не успели вскипеть, подобно твоим, - сказал Куан. - Он свалился с верблюда; на голове у него изрядная шишка. Упав, он ударился о что-то и потерял сознание. Ему не потребовалось долго валяться без чувств, чтобы заблудиться в буре.
Горячка Леонардо понемногу убывала - так слабел ветер перед тем, как закончилась буря.
- Признаюсь, я совершенно не помню, как очутился здесь.
Куан пожал плечами.
- Глупый замысел, маэстро, и вместе с тем блестящий. Должно быть, ты очень любишь своего друга.
- О чём ты?
- Что ж, ты знал, что жизнь Америго ценится невысоко. Между тем, если бы с верблюда свалился твой друг Сандро, калиф непременно послал бы людей на поиски... как поступил он, когда Сандро сообщил, что ты пропал. Так что ты хоть и рисковал, что тебя не найдут, знал, однако, что мы придём за тобой.
- Какое отношение имеет то, что вы искали меня, к тому, что нашли Америго? - спросил Леонардо. - Ведь не следует же из этого, что ты искал его только потому, что тебе велели искать меня?
- Может быть, и нет, - ответил Куан, - хотя я полагал, что моя привязанность к Америго очевидна.
- Не столь очевидна, как твоя неприязнь к Сандро, - заметил Леонардо, потрясённый этим признанием Куана.
Китаец кивнул, признавая его правоту.
- Я польщён, что ты приписываешь мне столь тонкую стратегию.
Леонардо всегда считал Куана чересчур холодным, чтобы сблизиться с кем бы то ни было. Да и Америго никогда не заговаривал о нём. Зародилась ли эта привязанность во время их пребывания в пустыне? Могли ли они дойти до того, чтобы стать любовниками?
- Если Америго так дорог тебе, как ты мог быть так... спокоен, когда я сообщил тебе, что он пропал?
- Вероятно, ты не слишком восприимчив, - сказал Куан. - Я нисколько не был спокоен.
- Но ты бросил бы его умирать.
На эти слова Куан лишь улыбнулся, и от этой улыбки Леонардо похолодел - она напомнила ему Джиневру.
Пламя горячки пылало в нём, глаза горели, закатывались внутрь, в темноту его плоти... и Леонардо впал в беспамятство.
Он очнулся и обнаружил, что едет по гористой местности. Оберегая верблюдов, чьи нежные ступни потрескались и покрылись волдырями, мамлюки Кайит Бея скакали по естественному каменному амфитеатру.
Слабо пахло полынью, и этот отдалённый аромат смешивался с запахами живых существ, влаги и разложения.