- Поистине глубокий смысл в том, чтобы отмечать чудо рождения жестокостью и убийством, - заметил Леонардо. - Сколько зверей погибло на арене во время последнего праздника? И сколько людей?
Но энтузиазма Никколо ничто не могло остудить.
- Можем мы пойти на праздник, Леонардо? Пожалуйста...
Леонардо сделал вид, что не услышал.
- А знаешь, - сказал Сандро, - в этой бойне, которую ты так ненавидишь, ты бы мог заполучить несколько образцов для препарирования - пантер, гепардов, ирбисов, тигров...
- Может быть, - отозвался Леонардо. Он давно хотел изучить обонятельные органы львов и сравнить их зрительные нервы с нервами других животных, препарированных им. - Может быть... - повторил он рассеянно.
Никколо подмигнул Сандро, но и тут не получил ответа, потому что Сандро сказал Леонардо:
- Симонетта плоха.
Леонардо замедлил шаг, почти остановился.
- Её кашель ухудшился?
- Да, - сказал Сандро. - Она вернулась во Флоренцию, но я очень за неё беспокоюсь.
- Мне жаль, Пузырёк. - Леонардо почувствовал внезапный укол вины. В прошедшие недели он даже не вспомнил о ней. - Я навещу её, как только смогу.
- Она не принимает гостей... но тебя, уверен, видеть захочет.
- Вот дом Джиневры. - Леонардо словно не расслышал последних слов Сандро. Сквозь арку впереди ему видны были рустированные стены и арочные окна Палаццо ди Бенчи. Но тут вдруг Леонардо выругался и бросился ко дворцу.
- Леонардо, в чём дело? - крикнул Никколо, торопясь следом. Но Сандро на миг задержался, словно ему невыносимо было видеть то, что сейчас произойдёт.
Во всех окнах палаццо стояло по свече и оливковой ветви, окружённой гладиолусами. Гладиолус символизировал святость Девы, как то описывалось в апокрифическом Евангелии от Иоанна; оливковая ветвь была символом земного счастья. Вместе они объявляли миру о свершившемся бракосочетании.
Джиневра стала женой Николини! Леонардо был вне себя от гнева и горя.
Он заколотил в дверь, но она не открылась. Как вошло в обычай, из окошечка в двери выглянул слуга и спросил, кто пришёл.
- Сообщите мессеру Америго де Бенчи и его дочери мадонне Джиневре, что их друг Леонардо просит принять его.
Прошло немного времени, и слуга, возвратившись на свой пост, сказал:
- Простите, маэстро Леонардо, но они нездоровы. Хозяин передаёт вам свои поздравления и сожаления, потому что он хотел бы видеть вас, но...
- Нездоровы?! - Леонардо побагровел от ярости и унижения. - Нездоровы! А ну открывай, старый пердун! - И он снова заколотил по обитой панелями двери, а потом кинулся на неё плечом, как таран.
- Леонардо, хватит! - крикнул Сандро, пытаясь успокоить друга, но Леонардо в бешенстве оттолкнул его. - Это бесполезно, - продолжал Сандро, - ты не сможешь проломить дверь, да и я не смогу. Ну же, дружище, успокойся. Там никого нет, никто тебя не слышит.
Но Леонардо не трогало ничто.
Он звал Джиневру, ревел и чувствовал, что снова скатывается в кошмар минувших месяцев. По рукам и всему телу струился холодный пот, лицо горело; но он был в блаженном далеке ото всего: улицы, шума, собственных криков... Это был сон, и спящим был он сам.
- Джиневра! Джиневра!
Сандро вновь попытался остановить Леонардо, но тот стряхнул его, как пушинку.
На улице сама собой образовалась толпа. Чернь, возбуждавшаяся с опасной лёгкостью, шумела и свистела.
- Да впустите вы его! - крикнул кто-то.
- Правильно! - поддержал другой.
- Открой дверь, гражданин, не то, как Бог свят, мы поможем выломать её!
Отдавшись скорби и гневу, Леонардо кипел, бранился, угрожал.
- Зачем ты сделала это? - кричал он.
Его теперь не трогали ни честь, ни унижение; гордости и самообладания как не бывало. Как могло случиться, что Джиневра и Николини повергли его ниц какими-то сухими оливковыми ветками?
Это было редкостное зрелище. Леонардо был великолепен. Леонардо обезумел, сорвался с цепи. Душа его была отравлена, но не фантомом Сандро, не видением совершенной любви.
Он был одержим зверем - собственной яростью. Потерей. Ибо он потерял всех, кого любил - мать, отца и, наконец, Джиневру.
Это было почти облегчением.
Дверь открылась, и толпа одобрительно зашумела.
В дверном проёме стоял Америго де Бенчи. Высокий и некогда крепкий, теперь он выглядел измождённым, почти больным. Леонардо с трудом узнал его. Отец Джиневры улыбнулся другу и сказал:
- Входи, Леонардо. Я скучал по тебе.
Он кивнул Сандро и Никколо, но не пригласил их войти.
Толпа удовлетворённо поворчала и стала расходиться, когда Леонардо вошёл во дворец.
Леонардо поклонился отцу Джиневры и извинился; но Америго де Бенчи вместо ответа взял его за руку и повёл через ограждённый колоннами дворик и обитые латунью двери в сводчатую гостиную.
- Садись, - сказал Америго, указывая на кресло перед игорным столиком. Но Леонардо был захвачен портретом, что висел над красного дерева столешницей - тем самым, что он и Симонетта писали с Джиневры. Однако сейчас его поразило, что он изобразил её холодной, словно её тёплая плоть была камнем. Она смотрела на него через комнату из своей рамы, и глаза её были холодны, как морская пена - сияющий ангел, окружённый можжевеловой тьмой.
- Да, ты и мессер Гаддиано прекрасно изобразили её, - продолжал Америго. - Джиневра мне всё рассказала.
Старик был печален и отчасти взволнован. Он присел рядом с Леонардо. Вошёл слуга и налил им вина.
Леонардо смотрел на шахматную доску, на ряды красных и чёрных фигур: рыцари, епископы, ладьи, пешки, короли и королевы.
- С меня сняли все обвинения, - сказал он.
- Я и не ждал иного.
- Тогда почему на окнах эти ветви? - Леонардо наконец взглянул на отца Джиневры. - Ты сказал, что Джиневра всё тебе рассказала... Разве она не сказала о своих чувствах ко мне... о том, что мы хотели пожениться?
- Сказала, Леонардо.
- Тогда что же случилось?
- Леонардо, ради Бога! Тебя же обвинили в содомии...
- Ты лицемер.
- И к тому же ты бастард, Леонардо, - мягко, без злобы сказал Америго. - И твой отец, и ты сам - мои друзья. Но моя дочь... Наш род. - очень древний. Есть некоторые области жизни, закрытые для тебя.
- Так это потому, что меня не приняли в университет?
- Леонардо...
- Я должен видеть Джиневру. Не могу поверить, что она добровольно сунула шею в такую петлю.
- Это невозможно, - сказал Америго. - Дело сделано. Она - замужняя женщина.
- Брак может быть отменен, - сказал Леонардо. - И он будет отменен.
- Не может и не будет, - сказал Николини; он стоял в начале лестницы из двух пролётов, что вела в комнату за спиной Леонардо.
Леонардо вскочил, рывком повернулся к Николини. Он дрожал, вспоминая образ, столь часто проносившийся в его мозгу. Джиневра бьётся под Николини, не в силах сопротивляться, когда он, навалившись всем весом, входит в неё.
- Уймись, - сказал Николини. - У меня нет ни малейшего желания драться с тобой; к тому же, даже убей ты меня - Джиневры тебе всё равно не видать, потому что из-за тебя её семья подвергнется ещё большим унижениям.
- Думаю, Джиневра могла бы и сама сказать мне это.
- Невозможно! - воскликнул Америго.
- Почему же? - возразил Николини. - Быть может, пришло время проверить её пыл. - И он велел слуге позвать Джиневру.
- Что ты задумал? - спросил его Америго, заметно взволнованный. Он повернулся было, чтобы пойти за слугой, но Николини жестом остановил его.
Наконец слуга возвратился и сказал:
- Мадонна Джиневра просит извинить её, мессер Николини, но сейчас она спуститься не может.
- Она знает, что я здесь? - спросил Леонардо.
- Да, мастер Леонардо, я сказал ей.
- И она сказала, что не сойдёт?
Слуга нервно Кивнул, потом отступил на шаг и повернулся на пятках.
- Думаю, тебе ответили, - сказал Николини, но в голосе его, хоть и суровом, не было ни намёка на триумф или насмешку.
- Это не ответ. Я должен услышать, что она не любит меня, из её собственных уст.
- Леонардо, всё кончено, - сказал Америго. - Теперь она замужняя дама. Она согласилась без принуждения.
- Я не верю, - сказал Леонардо.
Николини побагровел.
- Мне кажется, этого довольно. С тобой обращались куда вежливее, чем ты заслуживаешь, и то лишь из-за добрых отношений моего тестя с твоей семьёй.
- Я не считаю его другом, - ровным голосом сказал Леонардо.
- Я твой друг, Леонардо, - сказал Америго. - Просто... таковы обстоятельства. Мне очень жаль тебя... но, клянусь, я ничего не мог сделать.
- Думаю, ты сделал для него всё, что мог, - заметил Николини.
- Я должен видеть Джиневру.
- Но она не хочет видеть тебя, Леонардо, - сказал Америго.
- Тогда дайте ей самой сказать мне это.
- По-моему, с нас довольно. - Николини повернулся и махнул кому-то. По его знаку двое кряжистых слуг вошли в комнату. Они совершенно очевидно, ожидали, этого знака и были вооружены.
- Луиджи, - начал Америго, - вряд ли нужно...
Но Леонардо уже обнажил клинок, и стражи Николини сделали то же самое.
- Нет! - вскрикнул Америго.
- Всё равно, - прошептал Леонардо сам себе, чувствуя, как очищающие соки оттекают от его гланд в грудь, давая силу. Он более не был уязвим. Хотя сейчас на один его меч приходилось три вражеских, он больше не думал о смерти; и, словно на последнем дыхании, он воззвал к Джиневре. Один из слуг в удивлении отступил, потом присоединился к товарищу.