Турки были разодеты в дорогие шелка, как подобало бы воинам элитной гвардии калифа; эти люди, вооружённые топорами и палицами, были пейками - послами. Однако вид у них был испуганный, и они совсем не походили на офицеров; у них были тусклые глаза рядовых солдат, видевших слишком много кровопролития. Можно было подумать, что Мехмед отправил к калифу простых крестьян, дабы сами их лица оскорбляли Правителя Миров и Повелителя всех Арабов.
Турки поклонились. Трое из них несли дары. Глашатай распечатал письмо с голубой печатью Великого Турка и прочёл его вслух, с трудом переводя дыхание и всё время запинаясь, как будто не мог вдохнуть - только выдыхать. Руки его дрожали.
Послы были уверены, что всех их перебьют или в лучшем случае изувечат после того, как они исполнят своё дело.
- "Мехмед Селеби, великий властелин турок, посылает тебе, Кайит Бей, дары, равные твоему величию, ибо стоят они столько же, сколько всё твоё царство. - Глашатай, читая эти слова, вздрагивал и не решался поднять взгляд на калифа. По условленному знаку два пейка положили на землю перед калифом золотую палку, седло и украшенный драгоценными камнями меч. - Если ты храбрый человек, - продолжал глашатай, - сохрани эти дары, ибо я скоро возьму их у тебя. Я возьму всё, чем ты владеешь неправедно, ибо против законов естества, чтобы крестьянские бастарды правили таким царством, каким покуда правишь ты".
Калиф, багровея от гнева и унижения, потянул из ножен меч, и Калул отступил, чтобы освободить ему место для размаха.
Однако турок, с трясущимися руками и дрожащим голосом, продолжал читать; прочие послы вперили взгляд в землю, словно одной силой своего желания могли оказаться далеко отсюда, словно жар их взглядов мог испепелить предназначенные им гробы.
- "Мехмед Селеби, великий властитель турок, посылает тебе, Кайит Бей, ещё один дар, предназначенный для тебя лично, но с тем, чтобы видели его все. Как даруем мы тебе сей предмет, так Мехмед Селеби собственной рукой возьмёт у тебя подобное для своего развлечения и удовольствия".
И тогда третий посол поставил на землю перед калифом нечто, обёрнутое в пурпурную ткань. Когда он сдёрнул ткань, прочие послы повалились на колени, прижав лица к грязи и оттопырив седалища. Затем и сам глашатай упал на колени, ожидая немедленной смерти.
Это был сосуд, точно такой же, в каком хранилась голова Зейналя.
Только в этом сосуде была голова Айше.
Голубые, широко раскрытые фарфоровые глаза; спокойное лицо с плотно сжатыми губами, волосы обрезаны и стянуты узлом на затылке, как у Зейналя; кожа коричневая, гладкая, словно отполированная...
Кайит Бей вскрикнул и отшатнулся, но тут же взял себя в руки и поднял с земли страшный дар, держа его высоко, чтобы видели все.
- Смотрите! - проревел он. - Вот что они сделали! Смотрите и помните! Помните!
Мамлюки начали выкрикивать: "Mun shan ауооп Aisheh". Женщины, как одна, пронзительно запричитали; мужчины вопили, раздирали на себе одежды, словно увидели изувеченными и выставленными напоказ собственных сестёр, жён, дочерей. Войско грозило вот-вот превратиться в неуправляемую толпу - что происходит так же быстро, как срывается гром с неба, ещё мгновенье назад ясного и чистого. Леонардо ощущал наплыв их истерической энергии; он стоял возле Хилала и Сандро и впитывал в себя всё, что происходило вокруг.
Он был спокоен, мертвенно-холоден; мысли его были ясными, но чужими, как будто принадлежали кому-то другому, кому-то, кто был свидетелем или писцом, чьё дело только записать, запечатлеть происходящее; не осознавая этого, Леонардо огляделся, увидел потрясение на лице Сандро - губы крепко сжаты, брови выгнулись дугами; увидел Гутне, смотревшую спокойно - она тоже была лишь наблюдателем; запечатлел лица тех, кто окружал его, словно они навсегда оставались в этом уловленном мгновении, в картине, созданной без кистей и красок. Леонардо услышал собственный стон, услышал его вначале тихим отзвуком в ушах, затем неслышным раскатом грома; и он вспомнил Айше, вспомнил её во всех подробностях, вспомнил земные часы, проведённые с нею, её прикосновение, вспомнил ненависть в её глазах, когда она уводила с собой Никколо.
Палящие слёзы обжигали его лицо.
Но лицо оставалось сухим.
Теперь он никогда не узнает... никогда не узнает, любил ли он её, ибо сам он обратился в камень - как было, когда он нашёл Джиневру.
Но он не знал, не постиг Айше.
Она любила его и обратила его в камень.
Леонардо повторял в мыслях её имя, или же оно само повторялось, билось в его мозгу, и он видел Джиневру, Джиневру... нет, то была Гутне - изувеченная, окровавленная, мертвенно-белая, лежала она в своей спальне, а он, Леонардо, резал, потрошил, давил. Никого не осталось. Все мертвы. Все, кроме Никколо. Леонардо задохнулся при мысли о Никколо.
Что с ним? Постигла ли его та же участь, что и Айше?
И тогда всё отступило, дав путь одной-единственной мысли. Он должен узнать, жив ли Никколо. Должен. Сейчас он знал лишь одно - что любит этого мальчика.
Мамлюки калифа придвинулись ближе, и Кайит Бей жестом велел им остановиться. Они повиновались, и он прошёлся туда и назад перед скорчившимися пейками, высоко держа сосуд с головой Айше; слёзы текли по его щекам, смешиваясь с каплями дождя, отчего лицо его лоснилось, как от жира.
- Ты, - сказал он глашатаю пейков. - Встань и посмотри на меня. - Когда пейк поднялся и набрался смелости взглянуть в его глаза, Кайит Бей продолжил: - Я обменяю твою жизнь на предателя.
Он отдал сосуд Куану, тот немедля сделал знак стражникам окружить его, чтобы скрыть голову Айше от солдат, готовых вот-вот взорваться. Однако калиф, похоже, знал, что делает - войско безмолвствовало; все смотрели на него.
- Я не так наивен, чтобы поверить, будто у Мехмеда нет соглядатаев в наших рядах. Отдай мне его, и я дарую тебе жизнь... тебе, а быть может, и твоим спутникам. Разве ты обязан платить своей жизнью за Мехмеда? Быть живьём рассечённым на куски? Ты ведь, знаешь, почему он выбрал в послы именно вас. Уж верно не из любви к вам - он ведь хорошо знает, что я с вами сделаю, не так ли? - Кайит Бей в упор смотрел на глашатая, рослого и жилистого.
Леонардо заметил на шее турка чирей, распухший и воспалившийся, - эта мерзкая болячка как нельзя лучше подходила к посланцу Мехмеда, словно определяла его сущность. Сейчас Леонардо видел всё как бы издалека, словно смотрел с вершин дальних гор, где воздух ясен и холоден, как чистый разум.
- Итак? - спросил калиф.
Пейк кивнул и обвёл взглядом строй солдат, остерегаясь подойти ближе, иначе его бы вмиг выпотрошили; он шёл вдоль строя, а солдаты плевали в него, пытались ударить побольнее; несколько стражников Кайит Бея сопровождали турка, отпихивая наиболее ретивых солдат. Турок остановился перед Хилалом, Сандро и Леонардо.
Он уставился на Сандро, как бы узнавая его, затем отступил и указал на него пальцем.
Калиф подошёл и остановился за его спиной.
- Так ты выбрал флорентийского художника?
Турок склонил голову, страшась поднять глаза. Сандро, казалось, прирос к земле.
- Откуда тебе известно, что это он? - спросил калиф.
- Я видел его.
- Ага, и где же ты его видел?
Но калиф не стал дожидаться ответа. Он выхватил меч; и в тот миг, когда Сандро отшатнулся, шепча молитвы, убеждённый, что это и будут последние слова, которые ему довелось произносить в жизни - меч калифа опустился на голову турка и буквально раскроил его надвое.
Кровь и внутренности забрызгали Леонардо и Хилала.
Солдаты пришли в неистовство - они вопили, выкрикивали имя Айше и требовали голов трёх оставшихся турков. Кайит Бей велел пейкам подняться на ноги, и они встали перед ним, готовые умереть. Калиф подошёл ближе, остановился перед ними и спросил:
- Есть среди моих людей предатель?
Турки застыли.
- Ну?
- Да, - прошептал один из них, коренастый, с бочонкообразной грудью человек, у которого недоставало переднего зуба; другие зубы у дёсен были черны, словно покрашены чёрной краской.
- Тогда, может быть, ты укажешь мне предателя?
Турок уставился на свои ноги, и Кайит Бей рассмеялся:
- А, ты боишься, что тебя постигнет участь твоего собрата? Ну, отвечай!
- Я не оспорю решения владыки.
- Тогда укажи вашего шпиона, - сказал Кайит Бей.
- Я не могу. Я не знаю его... их.
- Так их несколько?
- Я не знаю, повелитель. Знаю только, что...
- Что?
- Что за нами будут следить и, если мы не исполним приказа, нас убьют.
- А ты что скажешь? - обратился калиф к другому пейку.
- Всё так, как говорит мой спутник. - Этот турок был моложе прочих, с виду не старше двадцати.
- Почему правитель турков избрал тебя для этого посольства?
- Как испытание.
- С какой бы стати ему тебя испытывать?
- Я бахвалился, что...
- Продолжай.
- Что смогу смотреть в твои глаза без...
Калиф захохотал визгливым натужным смехом, но быстро взял себя в руки.
- Без чего, о юный сорвиголова?
- Без дрожи, повелитель.
- Но ведь ты дрожишь... и лжёшь мне, не так ли?
- Нет, нет...
- Бахвалился ли ты, что возьмёшь мою голову? - Калиф взмахнул мечом, как бы примеряясь.
Молодой турок заколебался, но всё же сказал:
- Да.
И покорно склонил голову, закрыв глаза.