Татьяна Фёдоровна растерянно опустила телефонную трубку. Она и сама волновалась. Отряд не иголка и не мог провалиться сквозь землю. Значит, пробирался с боями к Никитским воротам. С отрядом ушла и связная Полина Селезнёва, с военно-артиллерийского завода на Лесной. Скромная и хорошая девушка. С умными глазами на улыбчивом лице. Одели её для камуфляжа гимназисткой. В длинное пальто с пелериной и меховым воротником. Муфта болталась на шнурке. Капор из белки оттенял глаза в пушистых ресницах. Девушка смущалась своего наряда, но Людвинская настояла так легче пробираться через Бульварное кольцо и Страстную площадь.
- Поля-то как благородная, - рассказывал друзьям Петрухин не без удовольствия. - "Он, ой, Татьяна Фёдоровна, да куда же я в таком наряде!" - Петрухин изобразил, как Поля кокетливо-смущённо оглядывала свой наряд. И странное дело, в этом громоздком и неловком парне Людвинская сразу узнала и жесты, и мимику, и голос Полины Селезнёвой. Петрухин стал словно меньше ростом, лицо округлилось, губы сложил бантиком.
- А дальше-то что? - хохотали вокруг рабочие. - Дальше шпарь, Петрухин.
- "Ничего… Ничего… Ещё на раскалённом гвозде кудри себе завей! - заговорил Петрухин голосом Людвинской. Он подобрался, стал выше ростом, лицо вытянулось, волосы расчесал на прямой пробор, а в голосе жестковатые нотки. - Было время, я под парик косы прятала, а ты переодеться по-настоящему не хочешь! В подполье нет мелочей! Тебе дают партийное поручение!"
Петрухин скосил глаза, стараясь понять, какое это производит впечатление на Людвинскую. "Ну и ну, - дивилась Людвинская, стараясь уловить сквозь громкий смех слова Петрухина. - Актёр, настоящий актёр. Победим белых и Петрухина определим в театр. Непременно, парень-то каких способностей! Только почему мне такой старческий голос придумал? Неужто я так постарела?"
Людвинская торопливо приводила в порядок бумаги, но мысли её были заняты Полиной Селезнёвой. По инструкции девушка должна была вернуться в штаб с донесением. А если её убила шальная пуля? Нет, это ужасно! Взбредёт такое в голову! Людвинская нервозно передёрнула плечами. Скорее всего она не прошла через Страстную площадь. Там баррикады, сильный обстрел. Но девушка не трусливая! Значит? Но этому она не могла верить - и ждала, ждала… Сердце ныло, словно змея обвила его и душила.
Полина Селезнёва пришла, когда Людвинская уже перестала надеяться. От усталости едва держалась на ногах. Боже, в каком виде?! Без капора. Правая бровь рассечена. На щеке кровь и большая ссадина. Пелерина разодрана, из рукава выдран клок.
- Полюшка! Милая!.. Садись, садись… Что случилось?
Девушка провела рукой по лицу.
- Случилось?! Я у Страстного монастыря прикинулась пьяной. Увидела офицера и пошла прямёхонько. Лезу на рожон - и всё. Офицер опустил руку. Залп. Я не остановилась: пули, мол, мне нипочём. Офицер затрясся: "Куда? Куда прёшь, дурья башка?" Я помахала ему ручкой и прошла. Действительно, бог бережёт пьяных да влюблённых.
- Молодец! И всё же, что случилось? - Людвинская быстро подсунула Селезнёвой свой паёк хлеба. - Ешь, голодная ведь.
- Хлеб?! - удивилась Селезнёва и потупила глаза, боясь выдать голодный блеск. - А как же вы, Татьяна Фёдоровна?
- Не беспокойся, я тут без хлеба не сижу, - солгала Татьяна Фёдоровна. Все дни она жила на одном кипятке - благо была до него великая охотница: привычку-то вынесла из тюрьмы.
- Это правда? - Поля принялась за хлеб, запивая водой. - У Никитских ворот юнкера нашим устроили ловушку. Аптеку в арсенал превратили - забили пулемётами, окружили баррикадами. Наши бросились на штурм, юнкера полоснули кинжальным огнём! Сколько там полегло! К юнкерам на подкрепление подошла школа прапорщиков.
- Значит, аптеку так и не взяли?
- Взяли, Татьяна Фёдоровна, а удержать не смогли. Прапоры вооружены до зубов, кадровые… А наши? На винтовку по десятку патронов да команда "патроны жалеть!", - Селезнёва старательно подобрала крошки со стола. - Отряд-то я довела, только с донесением решила не спешить. Бой, пули свистят, раненых много, хотела санитарам подсобить.
- Это ты правильно решила, - согласилась Людвинская, понимая, как трудно уйти и оставить товарищей в беде.
- Наши укрылись в доме, что напротив аптеки, такой пятиэтажный. К нему Тверской бульвар примыкает, там ещё газончики. Юнкера подтянули артиллерию и своротили угол у дома. В доме начался пожар… - Селезнёва говорила размеренно и слова подбирала точные. - На втором этаже много раненых. Если юнкера овладеют домом, то они их пристрелят…
- Пристрелят раненых?! - Людвинская поднялась и быстро завязала платок. - Пристрелят! Там же красногвардейцы!
- Их очень немного, они едва держатся.
- Сколько они продержатся? - уточнила Людвинская, подзывая Петрухина и глазами показывая на записи на столе. - Сколько?
- Думаю, не более двух часов.
Людвинская торопливо захлопнула дверь.
Парламентёр
Пожалуй, это был самый трудный день в её жизни. Добраться до Никитских ворот по Москве, напоминавшей развороченный муравейник, оказалось, непросто: обстрелы, баррикады, обходы, шальные пули. Стрелял каждый дом, в каждом парадном засада, на каждом чердаке пулемёт.
На Малой Дмитровке от Купеческого клуба, зелёного здания с большими окнами, до церкви Рождества Богородицы, белой резной игрушки, вытянулась баррикада. Опрокинутый трамвай, вывороченные фонари и обгоревшие брёвна, заваленные мешками с песком. Рядом с мешком - детская коляска, у которой крутились колёса. В крутящихся колёсах была та же беспомощность, что у красавицы церкви, плетённой из кружев.
Людвинская двинулась в обход. Прижималась к домам, окна которых слепили ставни. Страстной монастырь сиял золотыми куполами. Осталось перебежать площадь и Тверским бульваром прямёхонько до Никитских ворот. Рядом с Людвинской женщина с кошёлкой, случайная попутчица. Она что-то пыталась сказать, но в этом грохоте Людвинская не разбирала её слов. Видела ямочки на румяных щеках и подбородке. Женщина перекрестилась на Страстной монастырь и бросилась бежать к угловому двухэтажному дому. Но тут забил пулемёт с колокольни монастыря. Пули со свистом ударились по булыжнику. Женщина упала, схватившись за бок, потом повернулась к Людвинской. На лице застыла виноватая улыбка. Убили! Вот тебе и святая церковь!
С величайшей осторожностью удалось добраться до Тверского бульвара. Короткими перебежками, прячась в парадных и рассчитывая время между выстрелами. У памятника Пушкину перевела дух и замерла.
Тверской бульвар был безлюден. Изредка в окнах мелькали тени да испуганно хлопали ставни.
Людвинская шла торопливо. Ворошила слежавшийся лист, прибитый ветром и снегом. Ухала артиллерия По звуку определила, что батареи на Ходынском поле. Значит, белые очищают подходы к Кремлю. Она заспешила и, не в силах сдержать нетерпение, бросилась бежать.
Около особняка Рябушинского, миллионера, из тех, кто грозился костлявой рукой голода задушить революционную Россию, остановилась. Дом из серого камня, как крепость, с высоким крыльцом, охраняли застывшие гарпии. Она и сама прижалась к особняку, словно и её могли защитить эти чудища.
Горел дом, примыкающий к Тверскому бульвару, тот самый, о котором говорила Полина Селезнёва. Пламя лизало колонны, обтекало балкончики и рваными космами устремлялось в вышину. С угла дома, обращённого к Малой Бронной, сорвало крышу, и там огонь, подхваченный ветром, закрывал окна, плясал длинными языками и окутывал плотным дымом нижние этажи. А вот и аптека с выбитыми окнами и развороченными дверьми. Болталась на ветру вывеска с красным крестом да лежал вывороченный фонарный столб. Взметая мёрзлую землю, пролетел артиллерийский снаряд.
Людвинская перебежала и укрылась в доме. Прислонилась к лестнице и пыталась выглянуть на площадь. В парадном ветер разгуливал хозяином. Было холодно. Очевидно, дверь кто-то стащил на баррикаду, а битые стёкла блестели на снегу.
- Господи, матушка-заступница, покарай виновных и спаси безвинных… Что творится на белом свете? - Последний вопрос был адресован уже к Людвинской.
Татьяна Фёдоровна подняла голову. На лестничной площадке появилась старушка, сухонькая и сморщенная. Дверь в квартиру приоткрылась, и вылез за хозяйкой кот. Облезлый. Худущий. В передней на стене иконы - это на случай возможного погрома черносотенцев.