Но утром девятого сентября был такой момент, когда один из подсудимых, Федор Сухов, и сам не сомневался в том, что только что убил тяжелым круглым поленом беззащитного незнакомого человека.
Рука размахнулась, потом мгновенно выбросилась вперед и, роняя вырвавшееся полено, - упала книзу, больно зацепив ногу чуть пониже бедра. Прежде, чем понял, куда упало полено, - увидел, как зашаталась и безжизненно опустилась на пол побагровевшая женщина, как сверкнул перед глазами краешек взлетевшего тяжелого дерева и - как мелькнула тогда же неповторимой точкой чья-то мгновенная смерть…
В эту минуту Сухов был убежден, что случайно вырвавшееся из рук полено нанесло этот смертельный удар. Но оно уже далеко лежало от бездыханной Варвары Семеновны, и, когда взметнувшийся взгляд догнал его, - Сухов понял свою ошибку.
Инстинктивно, неожиданно для самого себя - он перекрестился. И - бросился в соседнюю комнату.
- Тс-с, Ардальон… Уже!
Адамейко быстро поднялся с диванчика, не выпуская из рук равнодушно облизывавшегося шпица.
На цыпочках, словно боясь, что она может услышать, он отнес собаку в смежную комнату, столовую, закрыл туда дверь и так же тихо вернулся к неподвижно стоявшему на пороге Сухову.
Минута движения вернула Ардальону Порфирьевичу утраченную было решимость. Она пришла вновь со своей неотступной спутницей - осторожностью…
- Проверь… - еле слышно прошептал Ардальон Порфирьевич. - Может, жива… обморок. Или притворяется!
- Идем вместе… - поманил его рукой Сухов.
- Нет, нет! Я дверь возьму на крюк. Не запер? Нет?…
Он тихонько выскользнул в коридорчик, схватил с гвоздя пальто и шляпу, надел на себя и выбежал в кухню. Когда накинул крюк, - для чего-то вытер лежавшей на водопроводной раковине тряпкой мокрые последы на полу и так же тихо направился в комнаты.
Сухова уже не было в гостиной. Одну минуту Ардальон Порфирьевич прислушивался к возне, происходившей в спальне Пострунковой, потом подошел к двери и - в щелочку - заглянул туда: Варвара Семеновна неподвижно лежала у самой кровати, на коврике; руки и ноги ее были связаны полотенцами, а над узлом одного из них еще возился Федор Сухов.
- Не дышит? - спросил шепотом Ардальон Порфирьевич.
- Никак… Холодеет…
- Ну, бери - в комоде!
Ардальон Порфирьевич шагнул в комнату, стараясь не смотреть на покойницу. В двух шагах от него - лежало полено. Ардальон Порфирьевич поднял его и, торопливо отнеся в кухню, положил его в общую связку дров.
…Через минуту Сухов поспешно прятал за пазуху, в карманы выскальзывавшие из рук пачечки денег.
- На, возьми себе! - совал он их Ардальону Порфирьевичу.
- После… после! - шептал тот. - Уходи… скорей!
- Как… вместе? - судорожно вырвался рокочущий басок Сухова. - Куда выходить… а?
Залепленный пластырем желтенького бельма левый глаз метался бессильным, застигнутым зверьком.
- Сюда, сюда… - торопил Ардальон Порфирьевич.
Он схватил Сухова за руку и увлек его за собой - к парадной двери. Включил в прихожей свет. Цепочка, крюк, замки - покорно повиновались быстрой и уверенной руке человека.
Несколько секунд оба прислушивались, что происходило на лестнице; чуть-чуть приоткрыли дверь: потянуло сыростью, холодом. Где-то внизу хлопнула дверь, и два раза повернули прищелкивающий ключ: кто-то вошел в квартиру.
И опять - мерзлая тишина. Только стучал по клеточкам стекол большого неисправного окна подстегиваемый ветром косой дождь.
Оба громко втянули в себя влажный воздух: показалось, что запахло свежим мякишем разрезанного арбуза.
- Иди! Живо! - толкнул Сухова Ардальон Порфирьевич. - Только не беги во дворе… понимаешь?
- И ты сюда?
- И я.
Сухов начал быстро спускаться по лестнице.
…Вот, два шага - и можно уже очутиться в своей собственной квартире: никого не бояться, все случившееся - продумать. Ардальон Порфирьевич так и хотел поступить, - одной ногой уже очутился на площадке, - но вдруг быстро попятился, тихо и медленно закрывая за собой парадную дверь.
Осторожность руководила теперь всеми его поступками. Он заранее предусматривал те пути, по которым может пойти следственная власть. Если кто-нибудь увидит во дворе незнакомого, плохо одетого человека (Сухова) выходящим из парадного подъезда флигеля, то обязательно уж вспомнит о нем, как только узнает о случившемся преступлении в третьем этаже этого же флигеля. Это было бы особенно опасным, потому что поврежденный бельмом глаз Федора Сухова мог послужить наилучшей приметой. Кроме того, и он сам, Адамейко, мог, при известном стечении обстоятельств, вызвать к себе некоторое подозрение, учитывая, что кратчайший путь для преступника, чтобы скрыться, - маленькая площадка, разделяющая обе парадные двери.
Может быть, это последнее соображение было и не столь верным и обязательным впоследствии для розыскной власти, но оно, как и первое, решило дальнейший ход поступков Ардальона Порфирьевича. Надо думать, что мысль эта пришла потому, что он сам, Адамейко, ясно сознавал уже свою преступность, - поэтому и был излишне осторожен.
Повернул два раза ключ в замке, надел железный крюк, цепочку: запер парадную дверь точно так, как это делала вдова Пострункова. И - выбежал на цыпочках из прихожей, забыв выключить там свет.
"Вот и все…" - уже поджидала торопливая, неровная мысль. А глаз внимательно обвел гостиную: вот - два симметрично стоящих друг против друга диванчика, письменный стол и черный лакированный… Глаз увидел: черный столик и на нем - блюдо с пирожочками: блюдо не на своем месте!
Показалось Ардальону Порфирьевичу, что принесено было это блюдо из прихожей, - он схватил его и отнес туда, чтоб поставить на высокую деревянную колонку, стоявшую рядом с зеркалом.
Теперь только он заметил, что свет в передней не выключен.
Ардальон Порфирьевич бережно поставил блюдо на колонку и протянул уже руку к выключателю. Вдруг поблизости что-то громко зашуршало, - и он испуганно отдернул руку: две мыши, одна вслед за другой, пробежали по прихожей.
- Ох ты… гадость! - вырвалось вслух у Ардальона Порфирьевича, он добавил редкое для себя нецензурное слово.
"Почуяли пирожочки, Николай Матвеевич!" - с брезгливой и злой ухмылкой подумал он.
И, сам не зная, для чего он это делает, - Ардальон Порфирьевич схватил с блюда несколько штук и, завернув в лежавшую тут же бумагу, сунул их к себе в карман.
Чуть- чуть сбоку он увидел в этот момент в зеркале свое лицо. Несколько секунд он всматривался в свое отражение, как будто проверяя его: не претерпело ли лицо каких-нибудь изменений, на которые мог бы обратить внимание первый встречный во дворе.
Но оно было таким же, как всегда.
Такое же кругленькое, чуть-чуть одутловатое, почти без всяких следов растительности - как у скопца. Такая же кожа на лице: немолодая, покрытая разорванной паутинкой мелких морщинок, и сухая - давно спрессованный лист.
Маленький, птичий нос, воспаленные, на первый взгляд - гноящиеся, набухшие веки и - болотные огоньки желтеньких глаз - мечтательно-печальных, с легкой иронией. Влажные глаза.
Все то же - без изменений. И только вздрагивает сейчас, убегает в уголок рта сморщившаяся нескладной гармошкой верхняя бледно-розовая губа.
…Ардальон Порфирьевич выключил свет и побежал к выходу.
Уже закрывая дверь, услышал, как вдогонку ему обиженно повизгивал белый шпиц.
На лестнице никого не встретил.
Вышел во двор - и обрадовался сырому размашистому ветру и сытым каплям дождя.
ГЛАВА XV
На Обводной пришел в тот же день, через два часа после убийства вдовы Пострунковой.
Резко и торопливо позвонил. Прошло несколько томительных секунд, - никто не открывал. Только залаяла за дверью собачонка, но и то сразу же умолкла, словно кто-то зажал ей с силой тоненькое, узкое горло.
Наконец, раздался глухой и дрожащий голос Сухова:
- Кто здесь?
- Открой, это я…
"Уже боится… ждет", - подумал Ардальон Порфирьевич, входя в квартиру.
Правда, лицо Сухова было бледно, и глаза глубоко ввалились, потускнели, так что почти не заметна была сейчас разница между обоими - здоровым и поврежденным. Взгляд был мутный, нездоровый.
- Все хорошо! - нарочито бодро сказал Ардальон Порфирьевич, проникаясь жалостью к испуганно смотревшему на него Сухову. - Все кончено и… хорошо! - повторил он опять, присаживаясь на единственный стул, стоявший в комнате.
Ни шляпы, ни пальто он не снимал, словно предполагал быть здесь недолго.
- А ты как - благополучно, Федор Семеныч?
- Благополучно, да невесело!
Сухов смотрел исподлобья, растерянно.
Он подошел к Ардальону Порфирьевичу и не то укоризненно, не то жалобно покачал от плеча к плечу головой, -вздохнул тяжело и протяжно.
Он, по привычке, хватал щипчиками ногтей свой подбородок, хотя он был теперь совершенно гладок, вчера еще выбрит, - и ногтям не за что было уцепиться.
- Глупость! - нахмурился Ардальон Порфирьевич. - Выдержка - вот что и есть главное! И еще вот главное: надо любить, обязательно любить и ценить свою жизнь собственную! Без этого нельзя. Ребята, пойдите сюда… - позвал он обоих детей, молчаливо стоявших поодаль.
- А не докопаются?… - все еще продолжал тревожиться Сухов. - И главное, случилось не так, как думал… Может, если б знал…
- Не дури! - прервал Адамейко. - Галочка! Я обещал тебе сладенького и вкусненького.
- Обещали, дяденька! - в один голос отозвались, радостно оживившись, дети.
- Ну, вот, значит, и выполню…