Содержание:
ГЛАВА I 1
ГЛАВА II 2
ГЛАВА III 3
ГЛАВА IV 5
ГЛАВА V 6
ГЛАВА VI 8
ГЛАВА VII 10
ГЛАВА VIII 12
ГЛАВА IX 15
ГЛАВА X 17
ГЛАВА XI 19
ГЛАВА XII 21
ГЛАВА XIII 24
ГЛАВА XIV 27
ГЛАВА XV 29
ГЛАВА XVI 32
Михаил Эммануилович Козаков
Мещанин Адамейко
ГЛАВА I
Что больше всего заставляло чувствовать некоторую необычность в том человеке, это - его возраст.
И впрямь, года Ардальона Порфирьевича Адамейко меньше всего могли служить объяснением его душевного состояния и убеждений: тогда, когда фамилия Ардальона Порфирьевича во второй раз и последний раз попала в газету, - ему было только двадцать девять лет.
Помнится, возраст Ардальона Адамейко нисколько почти не интересовал ни состав суда, ни защитника. Да это было, может быть, и понятно, потому что на скамье подсудимых сидел человек, никак не старавшийся отрицать своего преступления и говоривший о нем просто, очень подробно, и суд, убедившись в его вменяемости и совершеннолетии, вынес свой карающий приговор, вполне соответствовавший обстоятельствам дела…
Но тут же нужно сказать, что Ардальон Адамейко не убивал, хотя суд и не допустил ошибки, посчитав его убийцей.
Ардальон Адамейко не мог убивать, - в этом он по-своему остался верен своим убеждениям. Но о них он ни слова не сказал в самую ответственную минуту своей жизни, и потому судьи - три внимательных, честных человека - прошли мимо его возраста. Иначе, отсчитав последние девять лет, они вспомнили бы, что революцию Ардальон Порфирьевич встретил двадцатилетним юношей, никак не обещавшим всей своей жизнью стать преступником - и таким отталкивающим.
Впрочем, мы значительно опередили события, о которых нужно рассказывать, и, может быть, тем самым вызвали уже у читателя явно недоброжелательное и враждебное отношение к Ардальону Порфирьевичу, которого хотя сами и не жалеем, по не можем представить так сухо и односторонне, как это было сделано в газетном отчете о его деле.
Поэтому пусть простит нам читатель это "забегание вперед" и вернется теперь к тому дню и часу, когда Ардальон Порфирьевич Адамейко завел случайное знакомство с безработным типографским наборщиком Федором Суховым.
Знакомство это состоялось так.
В августовский ветреный вечер, взмокший от тягучей и почти непрерывной дождевой сыпи, Ардальон Порфирьевич Адамейко медленно и - как сам потом рассказывал - бесцельно бродил по Забалканскому проспекту, расположенному недалеко от маленькой С-ской улицы, где жил. Был тот час, когда закрывались уже магазины, и последние покупатели торопливо уносили с собой различные свертки, пряча их заботливо - от дождя и проворных рук малолетних беспризорных - под полы пальто, в портфели или корзинки.
Возле каждого освещенного места, у каждой витрины и вывески торчали нищие, инвалиды, уличные попрошайки и просто любопытные молчаливые люди, неизвестно чего ждавшие у бемского стекла магазинов.
Верещал и мягко грохотал трамвай; уныло, и не веря уже в свой голос и успех, выкрикивал вечернюю газету газетчик; изредка свистел пронзительно, блюдя порядок, хозяин перекрестков и панели - постовой милиционер; сторонился с опаской прохожий пробегавших совсем близко желтых щупальцев-глаз хлюпающего по мокрой мостовой автомобиля.
Улица торопливо дышала.
Ардальон Порфирьевич, не торопясь, подходил к углу, чтобы свернуть уже в ту сторону, где расположена была С-ская улица. Нужно было перейти на противоположный тротуар, и, может быть, Адамейко это и сделал бы, если бы не одно случайное обстоятельство, - впрочем, такое обычное на улицах всякого большого города: на перекрестке, завернув моторный вагон на проспект, а прицепной оставив еще на боковой улице, застрял, нетерпеливо звоня, трамвай. Путь его - и всех прохожих тем самым - был загроможден испортившимся на некоторое время грузовиком, почти поперек стоявшим на рельсах.
Ардальон Порфирьевич невольно остановился на углу. Мог ли он тогда предполагать, что такое случайное и совсем обычное обстоятельство будет иметь потом в его жизни такое важное и роковое значение?
Ардальон Порфирьевич мог бы, конечно, как и многие другие прохожие, обойти сзади прицепного вагона и продолжать свой путь, но он никуда не торопился и потому этого не сделал. На самом углу помещалась ярко освещенная булочная-кондитерская, и у входа в нее, ежась под мелким дождем, шевелился такой же кустик людей, как и у других магазинов. Неожиданно, но вначале - без особого любопытства, взгляд Ардальона Порфирьевича остановился на двух маленьких фигурках, вплотную приставивших свои лица к стеклу вторых входных дверей. Стоя так, дети были защищены от дождя и ветра и были первыми, кому выходящие из кондитерской могли бы оставить подаянием дешевую копеечную медь.
Так оно и было в большинстве случаев, и нищие, стоявшие у первых дверей на улице, не без основания могли ворчать по адресу этих двух маленьких фигурок, получавших в первую очередь щедроты от сытых покупателей. Более сильные, взрослые, давно бы могли отогнать детей от этого выгодного места, - и они это сделали бы, если бы их не сдерживало присутствие одного человека, молчаливо стоявшего неподалеку от витрины. В этом Ардальон Порфирьевич, и сам убедился, наблюдая в случайную минуту обоих ребятишек.
Какой- то подвыпивший инвалид попытался занять "выгодное место" и прогнать своих маленьких конкурентов, но в ту же минуту поодаль стоявший человек о котором мы уже упомянули, быстро подошел к инвалиду, решительно и не волнуясь оттащил его к первой входной двери, и Ардальон Порфирьевич услышал, как он коротким придушенным баском сказал:
- Детям - первый пропуск! Известно, законом даже…
- Зак-о-ном? А ты что, - инспектором над ими приставлен?
- Справедливость! - И он опять вернулся к своему прежнему месту у витрины.
- Дитячий супчик! - кивнул в его сторону инвалид, подходя к стоявшему близко Ардальону Порфирьевичу. - Гражданин, дозвольте папироску!
- Не курю.
- Жаль. Дитячий супчик, я вам говорю! - кивнул он опять на человека у витрины, вынимая и кармана шинели коробку папирос. - Позорная специальность, я вам скажу. Теперь много этих развелось паразитов: пятилетка какая-нибудь жалостная слезно у граждан вымолит, а он у ей отбирает для своих взрослых надобностей. Справедливость! Видал, какой Карла-Марс?! Вот что я вам скажу, гражданин…
Но Адамейко его уже не слушал.
Он мог беспрепятственно продолжать свой путь, освобожденный уже трамваем, но это, очевидно, не входило теперь в его намерения. Он повернулся спиной к инвалиду и одну минуту пристально всматривался в человека, так уверенно и решительно защитившего только что нищенствующих ребятишек.
Неизвестно, что сделал бы потом Ардальон Порфирьевич, - может быть, мгновенно он перестал бы думать об этом человеке и завернул бы за угол С-ской улицы, - но стоявший у витрины подошел вдруг опять к ребятишкам, только что получившим милостыню от нескольких посетителей кондитерской, и Ардальон Порфирьевич вновь услышал его густой, чуть рокочущий голос:
- Сдавай, Галька, а то еще потеряешь. И потом монета, может, грязная бывает: ребенку, говорят, не заразиться б!… Давай, девонька… И ты, сынок.
Он отобрал у них деньги и отошел на прежнее место.
"Боится заразы, каков?!" - усмехнулся про себя удивленный Ардальон Порфирьевич.
- Вот узнаем-с… - почти уже вслух проговорил он. - И насчет твоей справедливости… да… Каков ты…
Он вдруг подошел к витрине и, чуть пригнув в поклоне голову, обратился к неизвестному:
- Адамейко, Ардальон Порфирьевич Адамейко. Это я… заинтересован очень, потому три минуты бескорыстно наблюдаю…
- Не воспрещается, - коротко, и словно не удивившись, ответил тот. - И продолжать можете, коли других занятий у вас не осталось.
Усмехнулся и тотчас же озабоченно посмотрел в сторону стоявших на посту детей: сегодня им шла удача, им и кондитерской.
- Адамейко я… - повторил опять для чего-то Ардальон Порфирьевич.
- Слыхал уже. И безразлично! Поверьте на слово! Адамейко или, как моя, - Сухов, - все едино безразлично. Кабы польза от этого!
- Нетерпеливость - ее враг. Враг! - заметьте… Вот ребятишки… Знакомые-то ваши, Галочка и мальчик… Они, хоть и простудиться и заразиться могут, но к терпенью приучаются. И потому польза видимая и для других… Для вас, к примеру в данном деле!
Сухов бросил на него сердитый взгляд и настороженно нахмурил брови. Адамейко заметил это.
- Я это все говорю - на честное слово, поверьте! - совершенно бескорыстно. Ибо какая тут может быть для меня корысть? - продолжал Ардальон Порфирьевич, изобразив свою незаинтересованность выразительным поджатием губ. - Сами понимаете: если б был я, скажем, советский смотритель по детским делам или по борьбе с корыстной эксплуатацией чужих детей…
- Дети - мои, родные! - не сдержался Сухов.
- …или даже собственных, о чем в газетах обстоятельно пишут… - продолжал Адамейко. - А то я… кто я? Посторонний частный гражданин - Ардальон Порфирьевич - и больше ничего!… Может, и чувство у таких не хуже; может, какой-нибудь Адамейко тоже хочет помощь оказать… Я вот хочу,