Глава вторая
Ровно в шесть, как и все эти дни, немецкие бомбардировщики уже кружились над Москвой. Катя спешила домой, не обращая внимания на бомбежку. Осветительные бомбы висели в черном небе, словно золотые люстры. Черноту неба пересекали разноцветные пунктиры трассирующих пуль и огненные шары зенитных снарядов. Воздушные бои на подступах к Москве доносились грохотом в западную часть города, а здесь, в Сокольниках, слышен был лишь отдаленный шум. И Катя не обращала на него внимания. Она думала о самом трудном, что предстояло ей. Она думала, какими словами объяснить дома, что она уходит на фронт.
Только что возле здания ЦК комсомола, когда она прощалась с подругами, они вдруг вспомнили о матерях, и Евгения с грустью произнесла:
- Не хочу маму беспокоить. Скажу, что еду в воинскую часть читать лекции по математике.
Галина Руденко, родители которой эвакуировались из Киева на Урал, тоже решила утаить правду:
- Я заготовлю десять писем, оставлю их подруге и попрошу ее отсылать маме по одному письму в месяц. Когда письма кончатся, там видно будет, - может быть, и война кончится.
Но Катя, сколько ни думала, твердо знала, что ей не удастся обмануть мать. Мама, чего доброго, может быть, уже догадалась. Может быть ей сердце подсказало. Теперь сидит и ждет… Только Катя рот раскроет, она возразит:
- Сережу убили, и тебя могут убить… Нет и нет! - И откажет окончательно.
Предстоящая встреча с матерью угнетала Катю, хотелось оттянуть неприятный разговор. Она зашла в убежище, переждала налет, после отбоя медленно пошла дальше и все думала, как бы успокоить мать: "Если прийти ночью, когда она спит? Утром взять вещевой мешок и уйти. Уйти, не простившись с мамой? Нет, это невозможно!"
Десятки способов, как объясниться, придумала она и столько же отвергла, пока добралась до дому.
Маленькая, худенькая женщина, поседевшая за четыре месяца войны, сгорбившаяся после смерти сына, сидела на кухне и подогревала ужин для Кати.
- Я так и знала, что ты задержалась в метро, - сказала она, собирая ужин на стол.
Катя прошла в ванну, хотела подольше помыться, надеясь, что мама соберет на стол и уйдет спать, а она за ужином и решит, как быть: сказать все маме или уйти потихоньку, оставив на столе письмо.
Но вышло совсем по-другому. Наспех смахнув пыль с лица, Катя села за стол и стала жадно есть.
Мать сидела напротив, подперев лицо ладонями, смотрела на нее:
- Отсиживалась в метро?
- Угу.
- А я боялась: погорячишься, пойдешь домой - попадешь под осколок или под бомбу… Глаз не могла сомкнуть.
- Сколько раз я тебе говорила: не беспокойся обо мне, ничего со мной не случится. А вот ты почему во время налета не ушла в бомбоубежище?
- Хотела уйти, да Леня уснул, - она кивнула на трехлетнего внука, - не захотелось его тревожить. И тебя ждала… Знала, придешь голодная.
"Нельзя говорить!" - с отчаянием подумала Катя.
- Вот что, мама: ты в следующий раз меня не жди, а как начнется тревога - иди в убежище. Они для того и построены, чтоб сохранить вам жизнь. Еще не хватало, чтобы какой-нибудь немец убил тебя возле дома…
"Ах, не то говорю! - мучительно думала Катя, уже без всякого удовольствия прожевывая картошку. - Как бы все это сказать проще, в двух словах?"
- Ну, что же ты ничего не ешь? Доедай всю, отцу не оставляй - он домой не придет. Завод перевели на военное положение, там, значит, и ночевать будет.
- Вот это правильно, - сказала Катя.
- Что "правильно"? - спросила мать, взглянув на нее покрасневшими, усталыми глазами. - Не прийти поужинать, когда ты в двух шагах от дома, это правильно?
"Нет, нет, не поймет, не поймет! Ничего ей не скажу", - решила Катя и отодвинула от себя тарелки.
Но мать не уходила, сидела напротив, словно ждала чего-то.
Катя сняла жакет, стала расстегивать кофточку, дожидаясь, когда мать ляжет спать. Тогда можно мигом собрать вещи, положить узелок под голову и утром уйти. Это будет самое лучшее. По крайней мере, не увидишь ее слез.
- Ложись, мама, уже поздно.
- Я выспалась, Катенька, на кухне, пока тебя ждала… Попали они куда или бросили мимо?
- Где-то в центре две упали, - неохотно ответила Катя, заметив, что мать настроена поговорить.
- Ах беда, беда! - вздохнула мать и уже направилась к себе, но вдруг остановилась в дверях и тревожно взглянула на Катю: - Устала ты, что ли? Совсем осунулась, ложись скорее, отдохни.
Она повернулась, чтобы выйти. И тут Катя взглянула на ее согнутую спину и, сама не зная зачем, дрожащим голосом окликнула:
- Мама!
Мать обернулась. Катя сейчас же опомнилась, до боли закусила губу, но мать уже была около нее и холодными руками трогала ее лоб.
- Так и есть - заболела! - В глазах ее блеснули слезы, голос задрожал.
А Катя думала: "Как поступила бы Раскова? Стала бы она обманывать маму?"
Катя сняла руку матери со лба и, держа ее в своих ладонях, сказала:
- Не хотела тебя расстраивать, но ты должна все понять… Я завтра уезжаю на фронт.
Глава третья
- Девушки, посмотрите, кто это? - крикнула Евгения на весь огромный зал спецшколы.
Девушки оторвались от своих рюкзаков, куда укладывали вещи, и обернулись. В комнату вошла Катя. Серая лохматая шинель висела на ней, как плащ-палатка, и могла вместить еще трех таких солдат.
Она запахнула полы так, что застежка пришлась на плечо, крепко стянула талию ремнем, подвернула рукава и сказала Жене:
- Подрежь подол поровнее.
- Нельзя портить казенные вещи, - запротестовала Женя, - надо подол подшить.
Но, приподняв полы тяжелой, грубой шинели, она сейчас же отказалась от своего предложения: иголка не справится с таким сукном.
Катя сняла шинель, и все опять ахнули: гимнастерка и брюки были на великана, а сапоги!..
- Катя, тебе в них с места не сойти! Это же сорок последний размер! - сокрушенно говорила Галина, оглядывая подругу со всех сторон. - Ты сейчас настоящий котенок в сапогах.
- Много ты понимаешь! - спокойно возразила Катя. - Это же сапоги-скороходы, я в них до Берлина дойду. А что касается брюк, так ведь их можно, как юбку, на бретельках сделать, чтоб не упали.
- А все-таки ты похожа на пугало, - не унималась Евгения.
- И ты не будешь похожа на статую, когда дойдет очередь до тебя.
Но когда дошла очередь до Евгении, всем стало не до смеха. Началось соревнование, кто скорее придаст новой форме подобающий вид.
К вечеру все были обмундированы в теплую одежду с большим запасом на рост.
Впрочем, одно неудобство осталось: девушкам казалось, что они стали на одно лицо, они еле узнавали друг друга.
Только университетских Катя узнавала по голосам - они были звонкие, отчетливые, привычные к дружной песне. Всегда, возвращаясь с лыжной прогулки или идя на демонстрацию плечо к плечу, студентки пели, пели звонко, весело. Все они были хорошие спортсменки, здоровый народ, и песня нужна была им, как воздух.
Но зато на строевой подготовке первыми оказались студентки авиационного института.
Они ходили высоко подняв головы, хорошо стреляли из винтовки, и умело бросали гранаты. Особенно выделялась среди них Наташа Мельникова, большелобая, с внимательными спокойными глазами, с упрямым подбородком и резкими бровями.
Приглядываясь к девушкам, Катя старалась запомнить и усвоить все лучшее, что замечала у них. Она любовалась, как стройно ходили и как дружно пели кадровые летчицы. И почувствовала себя по-настоящему счастливой только тогда, когда и ее голос слился с мощным хором всей авиагруппы. Каждое утро они шли и пели: "Летит стальная эскадрилья!.." Пели с такой силой, что москвичи подходили к окнам и провожали глазами новые отряды защитников Москвы.
Хорошо они пели! Как жаворонок смоленских полей, заливалась Даша Нечаева. Она пела с такой страстью, словно хотела подбодрить приунывшие сердца: "Потерпите, победа придет!"
Даша пережила уже не один черный день. В мае она летала над полями Смоленщины, опыляя ядом нивы, уничтожая вредителей. Но ей не дали закончить ее мирную работу. В июне, вернувшись на аэродром, чтобы заправить машину, она увидела пикирующие бомбардировщики с черными крестами на крыльях. Эти самолеты бомбили ее аэродром. Падали пассажиры, собравшиеся в очередной полет по своим служебным делам, умирали механики и пилоты, даже не осознав, откуда пришла смерть.
Потом Даша обслуживала на своем маленьком самолете штаб Западного фронта, вывозила раненых. Но с первого же страшного дня войны она думала только об одном: как бы расквитаться с врагом. И вдруг она узнала, что знаменитая летчица Марина Раскова формирует авиационный полк. Могла ли Даша Нечаева оставаться в стороне от этого дела, если единственной целью ее жизни стала месть фашистам за сожженные деревни родной Смоленщины, за горе всего народа!
Рядом с Дашей Нечаевой шла летчица Полевая, трактористка из кубанского колхоза, потом студентка сельскохозяйственного института, смуглая красивая казачка. В гражданскую войну ее старшие сестры-казачки садились на коней и с красноармейскими отрядами уходили на фронт. Она с гордостью вспоминала о них. Но сейчас Надя прибудет на фронт уже не на коне, а на самолете, на бомбардировочном самолете. Эти мечты окрыляли ее. Она не пожалеет жизни, защищая родную землю.