- Где оно?
- Со мной, государь. Вот оно.
- Дайте его мне.
- Ваше императорское величество, простите мне мою безумную смелость, но я умоляю выслушать меня прежде, чем в ваших руках окажется эта бумага. Государь, мой государь, вам не следует ее ни брать, ни тем более читать.
- Бред!
- Только на первый взгляд, государь, только на первый взгляд. Ведь это так важно, чтобы вы могли с чистой совестью сказать, что никогда не видели никакого завещания и тем более не знали его содержания. Что такой мои слова? Император может склонить к ним свой слух или нет. Государь, разрешите приказать растопить камин.
- Камин? Кажется, я начинаю догадываться? Сейчас я позвоню.
- Государь, я все сделаю сам. Лишние глаза и уши здесь ни к чему. Вот видите, как просто - огонь уже занялся. Он будто ждал вашего приказа. А теперь - я просто разрываю эту постыдную бумагу и…
- Вы бросили ее в огонь?!
- Вот именно, ваше императорское величество, и никто на свете не сумеет доказать, что она вообще существовала.
- Безбородко! Я не благодарю вас - я поздравляю вас канцлером Российской империи. Империи Павла, граф. И за работу. Немедленно! Сей же час! Всех невских вод не хватит, чтобы вычистить Авгиевы конюшни моей предшественницы. Вы справитесь с этим, Александр Андреевич, я уверен. А, кстати, я до сих пор не имел возможности по-царски отблагодарить вас за ту любезность, которую вы в свое время оказали мне в Москве.
- О чем вы говорите, ваше императорское величество?
- О доме вашего предшественника в должности канцлера Алексея Петровича Бестужева-Рюмина. Моя мать выкупила его у наследников канцлера и подарила вам. Это был…
- 1785 год.
- Неужели так давно? Вы еще его превосходно переделали и обставили, но когда мне захотелось его иметь, вы сами предложили этот дворец мне уступить. Полагаю, вам нелегко было расставаться, особенно при такой превосходной картинной галерее, которую вы пожелали мне в целости оставить.
- Государь, я с ваших малых лет всегда видел в вас единственного законного монарха. Все остальное мне представлялось временным, преходящим. И я был просто счастлив хоть чем-нибудь услужить моему повелителю.
- Пожалуй, я верю вам, Безбородко. Пожалуй, верю. Так вот, запишите сразу мои первые распоряжения. Все политические узники моей матери должны быть немедленно выпущены на свободу. Екатерина Вторая была одинаково жестока и несправедлива. Я не собираюсь ни для кого делать исключений. Хотя - постарайтесь соблюдать осторожность с мартинистами. Их бесконечная благотворительность подкупает и обезоруживает людей, а завиральные идеи о всеобщем братстве отвращают от верного служения престолу, но - соблюдайте осторожность.
ПЕТЕРБУРГ
Зимний дворец. Кабинет императора
Павел I, Е. И. Нелидова
- Вы сегодня в дурном расположении духа, мой государь? Кто и чем мог вас огорчить с утра, а ведь это утро такое великолепное. Взгляните, не для вас ли так ярко светит солнце - оно бывает таким только в разгар лета.
- И тем не менее это всего лишь осень. Глубокая осень, и у меня нет никакого желания себя обманывать некими сентиментальными восторгами.
- Мой государь, но почему вы все время думаете об обмане? Разве наступающая зима не представляет чудесного зрелища? А езда на санках? Вы так любили эти прогулки в Гатчине.
- Я благодарен вам за желание меня развлечь, Екатерина Ивановна, но императору не до пустой болтовни. У меня слишком много дел, и если у вас нет ко мне никаких вопросов, то мы увидимся вечером.
- Как раз есть, государь. Я подумала о ваших портретах. Вернее о том, кто бы их мог лучше всех написать. Это непременно должен быть выдающийся художник.
- Меня вполне удовлетворяет Степан Щукин.
- Но, государь!
- Вы не разделяете моего вкуса? Напрасно. У Щукина есть та солдатская строгость, которая всегда была близка моему сердцу. В его портретах нет того фривольного фальшивого блеска, которым так увлекалась Екатерина II. Они мужественны и просты - это то, что нужно.
- Бог мой, сир, но этот Щукин решительно не понимает вашей истинной натуры. Солдат - это необходимо для императора, тем более российского. Но сколько же еще разнообразных талантов и особенностей присущи вашей натуре! Щукин не в состоянии их видеть. Самое большее - он сделает из вас Фридриха II, не больше.
- Что меня вполне удовлетворит, как я уже сказал. Но вы невольно разожгли мое любопытство: за кого же вы решили ходатайствовать, моя маленькая фея?
- Государь, вы даже улыбнулись! Я счастлива, просто счастлива. А художник - я думала о Левицком. Нет-нет, государь, подождите, пожалуйста, подождите возражать. Вспомните, покойной императрице совершенно не нравились его портреты, потому что они заставляли вспоминать о долге.
- Что же, в этом не могу с вами согласиться. Император должен помнить о своем долге, но не дело подданных преподавать ему уроки. Хотя именно Екатерина II в таких уроках очень нуждалась.
- Почему же вы так ставите вопрос, мой государь? Разве аллегория недопустима в императорских изображениях?
- Я не люблю ни аллегорий, ни скрытых - намеков. Двойное дно всегда обращается против носителей власти.
- Государь, но никаких аллегорий не было в портретах великих княжен, и вы сами выразили удовольствие от их вида. Левицкому достаточно сказать, чего именно вы бы желали, он блистательно исполнит вашу волю.
- Я не великая княжна и не малолетнее дитя. То, что нашел ваш художник в них, совершенно лишнее искать в моем облике.
- Но ведь вас должны любить ваши подданные!
- Удивляюсь, как вы не сказали - обожать. Но вы ошибаетесь, мой друг, перед императором должны трепетать. В этом его истинное назначение и роль, которая дает возможность добиваться могущества державы.
- И все равно вас любят, мой государь!
- Меня никто не может любить. Моя мать убила и сделала посмешищем моего отца. Кстати, вы знаете, что никто не смог ответить, где находится его могила.
- Боже мой, но это невозможно!
- И тем не менее. Его похоронили в Александро-Невской лавре без надгробия и могильного холма, и сегодня уже никто не может с точностью указать это священное место. Мне придется удовольствоваться свидетельством единственного дожившего до наших дней свидетеля - полуслепого и, боюсь, выжившего из ума монаха.
- Какую же рану это наносит вашему сердцу! Как вы страдаете, мой государь, и я не могу облегчить ваших страданий. Это просто несправедливо.
- Благодарю вас, друг мой. Я знаю, вы единственный человек, которому не безразлична моя душевная жизнь. В вас всегда было столько доброты.
- О, государь, вы же сами требуете называть вещи своими именами: не доброты, но любви и преданности.
- Если бы у матери моих детей была хоть крупица ваших чувств, мне легче было бы переносить этот семейный каземат.
- Но, мне всегда казалось, ее величество Мария Федоровна исполнена самых добрых чувств к вам.
- Вам ли не знать, как бесконечно скучны ее излияния по поводу любви к детям, которых она, впрочем, и на самом деле даже любит. И уж тем более по поводу семейных обязательств. Я искренне рад, что избавлен от необходимости проводить рядом с ней, как в Павловске, все вечера.
- Мой государь, вы успеваете обдумывать столько вопросов одновременно. У вас поистине ум великого монарха! Я знаю, вы поглощены проектами ваших реформ. И убеждена - они принесут вам подлинную славу.
ПЕТЕРБУРГ
Дом канцлера А. А. Безбородко
А. А. Безбородко, Д. Г. Левицкий
- Просьба у меня к вам, Дмитрий Григорьевич, потому и просил пожаловать. Забыли вы старого знакомца, совсем забыли.
- Как можно, граф! До художников ли вам теперь. В вашей канцлерской должности! Боялся побеспокоить. Коли понадоблюсь, полагал, позвать изволите. Всегда к вашим услугам.
- Полноте, полноте, Дмитрий Григорьевич, я старые времена забывать не склонен. Дел немало прибавилось, а влечения к кружку нашему не поубавилось, а к живописи тем паче. Вот и тут просить хочу вас портрет зятя моего графа Григория Григорьевича Кушелева написать. Не откажетесь?
- Сердечно признателен за честь.
- Вы, поди, с Григорием Григорьевичем не один раз у меня встречались. Человек достойнейший.
- Помнится, его сиятельство при великом князе Павле Петровиче состоял.
- В чине полковника. А нынче государь император его заслуги немалые не забыл. Как вам известно, из генерал-майоров в вице-адмирала переименован и тут же в адмирала. Нынче вице-президентом Адмиралтейстз-коллегии состоит. И по случаю возведения в графское достоинство хотелось бы галерею мою живописную его портретом вашей кисти обогатить.
- А размер какой пожелаете?
- Скажем, в малую натуру, поясной. И непременно со всеми аксессуарами. Как положено.
- Отлично, так и сделаем.
- А вид у вас что-то невеселый, Дмитрий Григорьевич. Неприятности какие семейные?
- Благодарение Богу, на дом пожаловаться не могу.
- Супруга, дочка здоровы ли?
- Благодарствуйте, граф. Непременно утешу их, что помните.
- А коли не семья, то в чем же дело. Может, чем помочь могу?
- По правде сказать, за друзей тяжело.
- О ком это вы?
- Николаю Ивановичу Новикову тяжко приходится. Я бы и рад помочь, да не всегда получается. Приупадло его Авдотьино, крепко приупадло.
- Новиков хозяин отменный. Годик-другой, глядишь, и опять поместье свое в порядок приведет. Тут и грустить нечего.
- Радищеву Александру Николаевичу тоже не легче.
- Нешто вы дружны с ним были? Не знал. Да-с, не знал.