- Ладно, там будет видно, а пока ступай, благодетель!
ЛОНДОН
Министерство иностранных дел
Правительство вигов
- Наш польский резидент сообщает, что граф Михаил Бестужев приехал в Польшу. Что же в таком случае с Лопухинским делом, Гарвей?
- Я как раз готовлю русский доклад, милорд. Дело закончено.
- На следствие понадобилось меньше месяца? Любопытно.
- На следствие и приведение в исполнение приговора.
- С кем же императрице Елизавете так не терпелось расправиться - с государственными деятелями или все же с красавицами? Какие же и для кого она нашла наказа: ния? Кровь отца вряд ли наделила ее милосердием.
- Ни в коей мере. Лопухину с мужем и сыном после урезания языков колесовать. Всем остальным - смерть на плахе.
- Против них были получены серьезные показания?
- Ко всем свидетелям были применены пытки, милорд!
- Ах, так! Значит, Алексей Бестужев был прав в своих предположениях о мнимой угрозе со стороны Брауншвейгской фамилии. Но вы сказали, Гарвей, что приговор приведен в исполнение. Мой Боже…
- О, нет, милорд, императрица проявила милосердие. Для Лопухиных дело ограничилось урезанием языков.
- И все же. Как женщины умеют быть жестоки.
- И наказанием кнутом, после чего все осужденные отправлены пожизненно в Сибирь.
- Значит, не были казнены и остальные? А что графиня Бестужева?
- Ей достались кнут и Сибирь.
- Что же произошло с Михаилом Бестужевым? На каком основании он был освобожден из-под ареста?
- Наши корреспонденты не учли простого юридического казуса. Старший граф, оказывается, находился всего лишь под караулом. Ввиду непродолжительности его брака - он и на самом деле состоял в нем всего несколько месяцев, - Михаил Бестужев признан непричастным к заговору.
- И брак, естественно, расторгнут?
- Ни в коем случае. Это лишило бы Михаила Бестужева всех тех богатств, которые принесла ему в приданое госпожа Ягужинская. Подумайте, в ее руках соединились богатства отца, великого канцлера Головкина, и не менее склонного к стяжательству первого ее супруга Ягужинского.
- Значит, у императрицы Елизаветы не было возражений.
- А, может быть, она расценила это как лишнее наказание для провинившейся графини.
- Не сомневаюсь, что не обошлось без вмешательства вице-канцлера. Ему было слишком невыгодно и опасно иметь братом государственного преступника.
- И вообще, милорд, это очень напоминает выигрыш вице-канцлера. На обоих братьях ни тени подозрения. Лесток в бешенстве. А императрица выбирает графа Алексея Бестужева своим постоянным карточным партнером.
- Да, ничего не скажешь, выигрыш, о котором при дворе можно только мечтать. При этом Лесток, вероятно, не слишком доволен новым появлением в Петербурге маркиза де ла Шетарди. За год его отсутствия лейб-медик было стал себя чувствовать полномочным министром Франции!
- Наши корреспонденты неоднократно подчеркивали, что Лесток совершенно лишен чувства меры и понимания реального своего положения. Есть сведения, что он все чаще начинает вызывать досаду императрицы, и французский двор именно поэтому решил спешно вернуть маркиза. Скорее всего, это идея кардинала Флери.
- Для усиления французских позиций, которые вполне могут пошатнуться в результате неумных действий Лестока. Что ж, вполне разумный шаг.
- К тому же маркиз умеет руководить Лестоком.
- Умел, вероятно, хотели вы сказать.
- В подобной ситуации Алексей Бестужев напоминает Геракла, которому приходится сражаться с Лернейской гидрой: на месте каждой отсеченной головы немедленно появляются новые.
- Вы льстите графу, Гарвей. Гераклу удалось, в конце концов, отсечь все головы, а вот Бестужеву…
- Но вы же высоко ставите его ловкость, милорд.
- Пожалуй.
ПЕТЕРБУРГ
Зимний дворец
Елизавета Петровна, А. Я. Шубин
- Алексей Яковлевич, ты ли, голубчик мой, соколик ненаглядный?
- Я и есть, ваше императорское величество.
- Да что ты с титулом-то! Для тебя я всегда по имени буду, Лизанька - как звал-то меня, помнишь?
- Покорнейше благодарю, ваше императорское величество, однако милостью такою пользоваться ни в каком разе не могу. Недостоин. Да и не разглядели вы меня толком - что от поручика-то былого осталося.
- Да где разглядеть, вишь, слезы так глаза и застят, как в тумане все. А чего разглядывать-то - думаешь, забыла? Кабы забыла, не искал бы тебя нарочный без малого два года по всей Сибири. Приказ ему был - без тебя не ворочаться. Не гневлива, сам знаешь, а тут всеми казнями грозилася, коли воли моей не исполнит. Так ждала, так ждала - сердце замирало. А ты-то как - ждал, помнил? Жилось-то тебе каково?
- Ждать не ждал. Там, где десять лет отжил, ждать-то нечего.
- Таково стращно?
- Бог с ним со всем, ваше величество. К чему вам-то про такое житье нечеловеческое знать.
- А помнил, помнил, Алексей Яковлевич?
- И тут не совру - позабыть старался, иначе бы не выжить.
- Как так? Ведь памятью только и жив человек.
- Памятью, говорите, ваше императорское величество? Это что ж, памятью о горницах светлых, топленых, о пуховиках жарких, о застолье тесном, когда в чуме сидишь, от горького дыма слезой давишься, за год целый исподнее один раз сымашь в болотце простирать, а сам на солнышке летнем дрожмя дрожишь, от гнуса, как спастись, не знаешь?
- Неужто все годы таково тебе пришлось, болезный ты мой?
- Хуже бывало, лучше не было. А вы, ваше императорское величество, слова всякие про память!
- А как услыхал, что ищут тебя, что офицер за тобой приехал, поди, обрадовался?
- Чему радоваться-то? Почем знать, пошто разыскивает, для какой такой новой казни приехал.
- Как же дознался, что императрице ты нужен, что в Петербурге, во дворце тебя ждут?
- Не дознавался. В чуме сидел, как офицер расспрашивать стал, не видал ли кто поручика Шубина. Кто ж видеть мог, когда имени меня еще в Петербурге в Тайной канцелярии лишили. Вот тут он и сказал, что именем императрицы разыскивает, Елизаветы Петровны.
- И что ж ты тогда?
- И тогда не поверил, смолчал. А как он уж в дорогу собираться стал, спросил я его, как давно императрицей-то Елизавета Петровна. Он говорит, второй уж год на исходе. Тогда я и открылся… Как не поверить, когда урядник слова его подтвердил.
- А раньше-то неужто не знал, другие не сказали, что на трон отеческий я вступила?
- А кому говорить-то, кому знать? Там каждому до себя - как поесть, хоть и не досыта, как согреться, от морозов лютых спастись. Птица ведь от них на лету падает, мрет.
- И баб никаких с тех пор не видел?
- Почему, баб видел. С качадалкой жил.
- Ой, что ты, Алексей Яковлевич! Как мог?
- Как мог, ваше императорское величество? А так вот и мог - иначе бы не выжить. Мест тамошних не знал, к холодам непривычен, как еды достать, не ведаю, к делам ихним не приучен - вот она и помогла, выходила. Да и местные не так бычились, когда с бабой-то ихней.
- С собой привез?
- Схоронил. Третий год. Родами померла. Бабок там повивальных нет. Сами управляются. А она не управилась.
- Жалеешь?
- Жалею. Работящая была. Справная.
- А детки?
- Были. Перемерли. Там младенцы если чудом только выживают.
- А я, как отправился ты в Ригу, все надежду имела - сжалится император, на свадьбу свою с Катериной Долгорукой милость мне окажет, в Москву тебя переведет. И перевел бы. Он по дури своей все мог. Другим назло. Долгорукие и те, как задерется, отступались - гневить не хотели. Да помер наш Петр Алексеевич, племянничек мой, в одночасье помер. Сказывали, от оспы. Больно скоро вышло, да как раз в канун его свадьбы.
- Не бывали у него тогда, ваше величество?
- Нет, Алешенька. В слободе нашей тогда жила, глаз в столицу не казала. Да вот с его смертью быстро все так пошло. Ни с того, ни с сего Анну Иоанновну царицей выкликнули. Ей бы вроде подобреть от счастья нежданного-негаданного, а она как есть на меня рассвирепела. Разговоры пошли, будто гвардейцы меня поминать стали. В ноги тогда ей кидалася, молила хоть не ссылать тебя, хоть в покое где ни на есть оставить. Где там! Чтоб духу твоего не было, чтоб с глаз сгинул. Мне все монастырем грозила. Детками попрекала.
- Вот и сгинул поручик Шубин. Царское-то слово крепкое коли на зло, на добро-то его николи не бывает.
- Чтой-то ты, Алешенька, озлобился как.
- Где озлобился - жизнь узнал, а в ней добра не бывает, если ошибкой только. Оглянуться не успеешь, а уж добра-то поминай как звали - будто и не бывало.
- Изменился ты, Алексей Яковлевич, ох, изменился! Нехороший какой стал.
- Что там, старый просто.
- Ну, какая там у тебя старость - едва тридцать минуло. А седина вот, морщины… Да Бог милостив, поживешь на вольных хлебах, отойдешь. Все вернется.
- Что все-то, ваше императорское величество?
- Веселость твоя. Ловкость. Помнишь, как танцевать-то мог - ночи напролет, без роздыху? Только мы с тобой вдвоем и выдергивали, другие все как есть с ног валились, а нам хоть сызнова начинай. Вот, указ мой держи, Алексей Яковлевич, быть тебе генерал-майором и в Семеновском лейб-гвардии полку майором. А еще грамота на поместья во Владимирской губернии и на Волге. Сама выбирала - расчудесные. Благодарить не смей - то ли тебе за невинное претерпение да за любовь нашу прежнюю должно. А меня-то ни про что спросить не хочешь ли?
- Да я вот про деток…
- Живы-здоровы, и не узнаешь, поди.
- Где узнать! И сынок?
- И дочка твоя, Августа свет Алексеевна.
- Повидать бы…