Глава 7
Театр
Посадский, дворянин, маркиз, граф,
князь, владетель
Восходят на театр: творец находит путь
Смотрителей своих чрез действо ум
тронуть.А. Сумароков
1
Театр был обязательным придворным развлечением, и те, кто состояли в штате императрицы или великого князя, на спектакли должны были являться аккуратно.
В зиму 1764–1765 годов во дворце дважды в неделю играла французская труппа, один раз выступала русская, а в городе, кроме того, была и немецкая комедия.
Великий князь не любил театральные зрелища и говаривал, что не находит в них большого веселья и пользы. Ему нравилось вычитанное в одной из французских книг мнение, что театральные пьесы развращают нравы, отвлекают от повседневных дел и могут даже привести человека в некоторое тунеядство. Порошин, однако, полагал, что причины эти, называемые вслух Павлом, были для него отнюдь не главными. Мальчик не любил театр потому, что спектакли долго тянулись, и при живости характера это было ему несносно. Боялся он, что опоздает лечь в постель и заснет позже обыкновенного, отчего проснется не в свое время. Но так как при дворе спектакль был частью официальной программы дня, Павлу приходилось смирять свой нрав и по вечерам являться в зрительную залу. Он и сам ведь был официальным лицом при дворе ее величества.
Значительность своего положения цесаревич ощущал и часто желал в этом убеждаться.
На представлении нового балета "Охотник" Павел громко аплодировал танцовщикам Тимофею, Парадису и танцовщице Мекур.
Государыни в театре не было, и великий князь чувствовал себя старшим в зале. Он первый начинал хлопать, как бы подавая команду, и затем прислушивался к дружным аплодисментам. Но дважды зрители хлопали без его сигнала, на что он очень обиделся. Вернувшись к себе, за ужином Павел ворчливо изъявил свое недовольство.
- Не стоит огорчаться, ваше высочество, - сказал Александр Сергеевич Строганов. - Смотрители в зале никакого преступления не содеяли. Понравилось - и ударили в ладоши. Вспомните, государыня при себе дозволяет аплодировать, хоть и не изволит сама начинать.
Павел обиженно молчал.
- Я не слыхивал, - наконец сказал он, - чтобы государыня разрешала при мне аплодировать, когда я не начинаю. И потому первый знак должен быть мой. Вперед я попрошу, чтобы тех можно было высылать вон, кто будет при мне хлопать, когда я не хлопаю. Это против благопристойности.
Подчиняясь вкусу придворных, великий князь предпочитал французский театр русскому. Все же со временем Порошин сумел добиться у него примирительной формулы:
- Французский театр у нас лучше, чем русский, но русский надобно привесть в лучшее состояние.
- Верно изволите судить, ваше высочество, - обрадовался Порошин. - Театр ведь наш не так и плох, а многие хулят русских комедиантов для того только, чтобы хулить. Нам следует быть не столь строгими, а думать о том, как недостатки театра нашего исправить. Ветреная хула прилична только безмозглым вертопрахам. Надобно любить свое отечество, на смех его никому не выставлять и всеми силами стараться прикрывать от чужих глаз его недостатки, а между тем эти недостатки исправлять…
- Да что же делать, когда наши актеры дурно играют? - воскликнул Павел.
- А чтобы играли хорошо, - сказал Порошин, - нужно вашему высочеству желать, чтобы они так играли, а не пренебрегать актерами.
- Что из того прибыли, - возразил Павел, - что я, сидя здесь, буду желать, чтобы они хорошо играли? Они все равно такими же останутся.
- Нет, ваше высочество. Похвальный отзыв комедиантов ободрит, когда они о нем узнают, и заставит лучше играть. А при худом отзыве они и стараться не станут.
Французская труппа ставила во дворце комедии, одноактные пьески, комические оперы Филидора, Дюни, Монсиньи. В репертуаре были также балеты или танцовальные пантомимы. Трагедий не разучивали: императрица их не любила.
Комическая опера на придворной сцене была новинкой и понравилась не всем зрителям.
Посмотрев оперу Кетана и Филидора "Кузнец", Никита Иванович объяснил великому князю, отчего многие не приняли этот жанр.
- Мы привыкли, - говорил он, - к зрелищам огромным и великолепным, а в музыке ко вкусу итальянскому - обширные хоры, процессии, толпы актеров, короли и королевы. А тут в музыке простота, и на сцене, кроме кузниц, кузнецов и кузнечих, никого не было.
- Отчего перед тем, как затанцевать в конце, актеры смеялись? Я не понял, что они пели, - сказал Павел.
- В комической опере, - ответил Никита Иванович, - слова значат, пожалуй, не меньше, а больше, чем музыка, и чтобы следить за действием, их надобно слушать. Однако у человека поющего не все понять бывает удобно - этот слог он тянет, а тот произносит скоро. И оттого, думаю, необходимо комические оперы печатать и продавать, чтобы смотрителям вдвое приятности было. Вся красота таких опер состоит в шутках, в замысловатых песенках, а не читавши их прежде, многое пропустишь, не оценив.
Из спектаклей русского театра великий князь одобрил комедию "Мот, любовью исправленный", аплодировал актерам и пожелал видеть автора.
Комедию эту написал Владимир Игнатьевич Лукин, один из служащих дворцовой канцелярии, помощник секретаря императрицы и ее друга Ивана Перфильевича Елагина. Но "написал" для Лукина, да и для многих других литераторов той поры не всегда значило "сочинил". То, что выходило у какого-нибудь автора удачно, можно было взять у него, переделать, если нужно, - и вставить в свое произведение. Идеи, мысли считались общими, хорошие выдумки служили разным писателям, литературные заимствования встречались часто, и закон их не преследовал, потому что и законов о печати еще несуществовало - они появились позже.
Лукин был убежден, что именно так и должен поступать писатель.
- Заимствовать необходимо надлежит: на то мы рождены, - утверждал он, - но надобно в том и признаваться, а чужое присваивать - дело совсем не похвальное.
То, что было взято у иностранного автора, следовало приспособить к русским обычаям и нравам, изменить имена и, например, вместо Клитандра, Доранта и Циталинды вывести на сцену Добросердова, Злорадова и Марину. Предполагалось, что зрители не относят к себе мораль и сатиру переводных пьес, отчего театр утрачивает значение училища нравов и школы воспитания. Этого допускать нельзя, и потому заграничных персонажей требуется превращать в русских, склонять на наши нравы.
До появления пьес Лукина в распоряжении театра было пять-шесть русских комедий, из которых три принадлежали Сумарокову. Лукин чуть не вдвое расширил репертуар, и сделал это не бездарно: в его комедиях просвечивал русский быт, и они зрителям нравились.
Когда кончилось представление "Мота", драматурга проводили в ложу великого князя.
Павел дал ему поцеловать руку и бросил на Порошина взгляд, означавший: "Поговори с ним!"
- Комедию вашу, - сказал Порошин Лукину, - его высочеству угодно было одобрить. Подлинно, что пристрастие к игре в карты погубить может человека, и счастлив тот, кто от этакой заразы исцеляется.
Лукин почтительно поклонился мальчику.
- Игра, - ответил он, - вот где молодые люди тратят время и деньги в позорном мотовстве и приходят в бедность, от бедности - в крайность, а от крайности - в дела предосудительные, навлекающие вечный стыд не только им, но и всем родственникам. И я стараюсь, чтобы эти люди исправились, для чего им полезны будут наставления добродетельных девиц, их возлюбленных. Об этом и говорит моя комедия.
- Средство недурное, - посмеиваясь, заметил Никита Иванович, - но для всех ли зараженных картами оно доступно? Сколько у нас таких девиц есть, какую вы показали?
- Не спорю: мало, и очень мало, - с готовностью согласился Лукин. - Но мы должны ожидать умножения их числа, потому что воспитание человеческое у нас давно уже началось, а что девиц не много еще воспитано, в том родители небрежные виноваты.
- У вас в комедии, - сказал Тимофей Иванович Остервальд, - выведен слуга мота Василий, который лучше барина все дела его знает и за ним как родной отец смотрит. Таких слуг нет и не бывало. Это вы не из жизни взяли!
- Что за беда? - возразил Лукин. - Василий для того мною и сделан, чтобы произвести в народе ему подобных. Он будет образцом, как примерный русский слуга. Совестно смотреть, что во всех переводных комедиях слуги бездельники, господ обманывают - и без наказания остаются.
- Но к чему же вдруг преподали вы столь избранное нравоучение для подлого рода слуг? - спросил Остервальд.
- Чтобы очистить оный от подлости и научить усердию к господам и честным поступкам. - Вот тебе на! - сказал Никита Иванович. - Разве не знаете вы, что слуги никаких книг не читают?
- Неправда! - возразил драматург. - Очень многие читают, а есть и такие, которые и пишут. Мыслить же все люди могут, потому что каждый с мыслями родится, кроме дураков и вертопрахов. И напрасно мнимовластный судия в наших словесных науках присуждал меня из города выгнать за мои пьесы. Нет у него на то права, и ни у кого нет! Я пишу для пользы единоземцев, в свободное от службы время…
Никита Иванович не мог сдержать смех.
Лукин умолк.
Великий князь, кивнув на прощанье головой, вышел из ложи.