Конечно, он слыхал не раз об этой воздвигнутой вновь твердыне; но вид ее здесь, воочию, поразил его до глубины души.
Молча стоял Богдан как окаменелый, - и глаза его не могли оторваться от грозных стен: они подымались, словно из воды, волны набегали и бились о них, но плеском своим не достигали их подножья; только клочки грязной пены и спутанных водорослей покрывали скалистые берега этой твердыни. Грозный четырехугольник острым ребром врезывался в пучину и мрачно смотрел своими бойницами на оба колена реки; громадные темные четырехугольные же башни подымались над ним высоко и сурово господствовали над окрестностью; флаги их, теребимые ветром, кичливо развевались над массой бушующей воды, а издали, с юга, доносился глухой, угрожающий рокот, - это ревел Кодацкий порог.
Прискакал и князь Иеремия; он осадил своего коня и также застыл в восторге; но не широкая картина пленила его, а мрачные башни-твердыни.
- Ну, что, - обратился он наконец к Богдану, - залюбовался вацпан фортецой?
- Заслушался рева порогов, ясноосвецоный княже, - ответил Богдан.
- Ха-ха-ха! - коротко усмехнулся Вишневецкий. - Все пороги твои перед этим порогом - ничто! - показал он рукою на крепость. - Попробуй-ка, вацпан, мимо пройти.
Богдан молчал.
- Однако, - вскрикнул Вишневецкий, - как нам переправиться?
- Через Днепр здесь невозможно, ясный княже, а, полагаю, вверх за милю, у старой Самары, или паромом, или, быть может, по льду.
- А! Двести перунов! Тащиться кругом, когда здесь рукою подать!
- Другого способа не вижу, - заметил Хмельницкий, - здесь паромов нет, а как же переправиться возам, войскам, армате?
- Ну, обоз... но я? - нетерпеливо и резко воскликнул Вишневецкий. - Неужели здесь не сыщется ни одной дырявой лодки?
- Я поищу; смею уверить княжью мосць, что, если хоть одна притаилась здесь, я приволоку ее сюда!
Богдан слез с коня, отдал его Ахметке и спустился вниз.
Приблизился и обоз и, получив приказание, отправился вверх по берегу Днепра.
А Иеремия все стоял, ожидая появления Богдана. Через несколько минут показался последний в сопровождении деда-рыбака.
- Я привел к вашей княжеской милости вот дида-рыбалку; у него есть здесь у берега два челна: один - негодная душегубка, а другой - небольшой дубок на три гребки, человек на двадцать; но дид говорит, княже, что в такое время и в такой ветер безумно опасно перерезать Днепр у самого носа порога.
- Так, так, вельможный пане, - кивнул головою и дед с длинными седыми усами и одним лишь клоком серебристых волос на совершенно обнаженном черепе, - сердит сегодня наш дид, аж пенится да лютует.
- Почему? - усмехнулся Иеремия, обратясь к Хмельницкому.
- Порог ревет, - понизил голос Богдан.
- Ревет? И думает испугать Иеремию? - вскинул тот на Богдана холодные, надменные глаза и крикнул громко и неприятно: - Гей, хлопцы, готовьте дубок!
- Ой пане, - закачал головою старый рыбак, - как бы беды не приключилось! Ведь тут нужно на весла таких сильных да опытных рук, какие вряд ли у пана найдутся, а на корму нужно знающего да крепкого человека, с немалой отвагой.
- Ах ты, старый пес, хамское быдло! Чтобы у князя Яремы не было таких храбрецов? А, я покажу тебе!.. Гей, - обратился он к подъехавшим латникам и драгунам, - кто из вас сядет на весла со мной в лодку? Мне нужно отважных силачей.
Всадники смешались, начали перешептываться, указывая на клокочущую стремнину, и нерешительно топтались на месте.
- Ну! - крикнул, побагровевши, нетерпеливо Ярема. - Я жду, или их нет?
Выехали вперед шесть всадников; вид их был поистине богатырский и вселял доверие к их силам; за первыми шестью двинулись смело и остальные, но Вишневецкий остановил их грозным жестом.
- Назад! Не нужно и поздно! - презрительно крикнул он и начал осматривать шестерых. - Ты и ты, да товарищ панцирной хоругви на весла! - указал он на двух здоровенных жолнеров и на пана Зарембу. - Коня к обозу, - соскочил он с седла, - и за мною к этому дубку! А вацпан, вероятно, не желает дразнить свой порог? - обратился Вишневецкий к Богдану, прищурив глаза.
- Напротив, я хотел предложить княжьей милости быть рулевым, - поклонился Богдан. - Где пройдет князь Иеремия, там безопасны все пути.
- Так, - сжал брови Вишневецкий и, протянув величественно руку в ту сторону, откуда доносился глухой рев Кодака, произнес резко и злобно: - Клянусь своим патроном, мы сметем всю эту сволочь, как буря сметает придорожную пыль!
- Я бы просил мосци князя, - заметил сдержанным голосом Хмельницкий, - не слишком отягчать дубок.
- Нас поедет только пятеро, - кивнул князь головою, - да вот шестого захватить нужно - этого старого пса! Взять его и выбросить за борт посредине! Едем!
Молча двинулись все за князем к Днепру, поручая души свои единому господу богу.
Когда челн стоял у берега, расстояние до Кодака казалось недалеким, но когда отчалил дубок и смелые пловцы очутились среди рвущихся, бушующих воли, Кодак показался таким далеким, а Днепр таким бесконечно широким, что холодный ужас сжал не одно сердце. Не испытывали страха только два человека: князь Иеремия и Богдан.
Иеремия стоял на носу. Его короткий серый плащ развевал ветер; руки были скрещены на груди. Лица его не было видно; он стоял спиною, но по уверенной и беспечной осанке видно было, что опасность пути даже не приходила ему на ум.
Богдан сидел на корме, опираясь на весло. В бесстрашном взоре его горел мрачный огонь; у ног казака помещался дед и подслеповатыми глазами равнодушно смотрел в темную бездну. Громадные льдины ежеминутно грозили опрокинуть челн, и требовалась редкая смелость и уменье, чтобы лавировать среди них~~и вместе з тем подвигаться вперед. А снизу доносился грозный рев, и казалось, он подавал дружеский голос Богдану, и этот голос твердил казаку все одно и одно: "Спусти челн, отдай мне мою добычу... я ваш верный друг... я вам помогу..." - и от этой мысли кровь приливала к лицу казака, и в голове раздавался неотвязный шум. Да, видеть ужас смерти на этом холодном, бледном, бесстрастном лице, услыхать этот металлический голос с жалким воплем о помощи и крикнуть ему надменно: "Ты, что народы сметаешь, неужели не можешь порогов смести?" О, за такое мгновенье можно полжизни отдать! Но сам он? Эх, раз мать родила, раз и умирать в жизни... да может еще и смилуется батько... "Но прочь, прочь, безумные мысли, - провел Богдан рукою по лбу, - они достойны лишь юноши, а не зрелой казацкой головы! Одним несдержанным взмахом порвать сразу так долго возводимое здание и утерять навеки доверие шляхты... Нет, нет! Пока здесь крепок рассудок - в ножны мой гнев!"
Между тем двигаться дальше становилось все опаснее и опаснее. Ветер крепчал; льдины взбирались одна на другую, волны подымались и падали с глухим и затаенным ревом, и седая щетина подымалась на них. Лодка шаталась и трещала, гребцы оказались хотя и сильными, но совершенно неумелыми людьми. Весла подымались и опускались не разом, перескакивали, путались: не получая равномерных и верных толчков, лодка двигалась какими-то зигзагами. Кроме того, с каждым ударом разъяренной волны покидало гребцов и мужество. У одного из них от неумелого усердия переломалось весло.
- Нас сносит, - крикнул он, полный ужаса, держа в руке круглый обломок.
- Нет силы бороться с течением! - крикнул другой.
И в тоне того крика храброго жолнера было столько ужаса, что сам Иеремия обернулся. Действительно, у выбившихся из сил гребцов весла выпадали из рук: один только Заремба, зажмурив глаза, все еще старался грести, но течение с неудержимою силой уносило челнок вниз. Кодацкая крепость оставалась уже высоко за ним.
- Клянусь святым папой, - крикнул Иеремия, - нам угрожает гибель! Вацпане, что это значит? - обратился он к Богдану, сжимая брови, хватаясь за эфес.
- Течение сносит, устали гребцы, - коротко ответил Богдан.
Я их вышвырну за борт и сам сяду на весла! - двинулся, пошатнувшись, Иеремия.
- Напрасно, ясный княже: здесь отвага не пособит горю.
- Но что же делать?
- Напрячь все силы и хладнокровие, - прищурил глаза Богдан, налегая на весло; но, несмотря на все усилия, ему не удавалось повернуть лодку: вода за кормою и пенилась, и вставала грозной волной.
Благодаря последним усилиям рулевого, они еще держались на одном уровне; но каждое мгновенье течение грозило снести их, как соринку, вниз на порог.
- Нет, сносит, сносит! - позеленел Вишневецкий, и желтые пятна на щеках его стали белыми. - Спускайтесь вниз... к берегу... мы бросимся вплавь! - крикнул он, скидая панцирь на дно.
- Стой, княже! Погибнешь! - раздался вдруг металлический голос Хмельницкого. Он стоял во весь рост, передавая диду рулевое весло. Шапку его сорвал ветер; лицо было бледно; на лбу между бровей легла глубокая складка; глаза из-под черных ресниц горели отважным огнем. Во всей осанке его было столько гордой смелости и силы, что Иеремия не узнал в нем того дипломата-казака, который так почтительно разговаривал с ним. Прекрасен был казак в это мгновенье, и Вишневецкий невольно воскликнул в душе: "Король!" - и в то же самое мгновенье в глубине ее шевельнулась какая-то смутная вражда.
А голос Богдана раздавался между тем коротко и резко:
- Гребцы, долой! Пересесть на корму! На весла пусти!
Этот уверенный, могучий голос, казалось, ободрил гребцов.
Весла дружно поднялись в воздухе и упали в лодку. Передовые гребцы перешагнули к корме. Богдан распахнул свой кунтуш, одним движением сбросил его на дно челна, поднял глаза к свинцовому небу, перекрестился широким казацким крестом и опустился на переднюю скамью.
- Ну, батько Славута, не выдавай! - крикнул он громко и поднял весла.