И словно бы в ответ на это где-то на востоке, за Березовском, как невиданный горный обвал, загрохотала русская артиллерия. Берендту показалось, что от этих мощных залпов под его ногами заколебалась земля.
- Вот и ответ на ваш вопрос, майор.
В землянку вбежал Шлейхер.
- Господин полковник, русские прорвались к штабу полка. Они уже совсем рядом… Здесь опасно оставаться! - в страхе выпалил он.
- Где переводчица? - хладнокровно спросил Берендт. Даже в такой критический момент он не забыл о деле. Он решил допросить эту фройляйн еще раз сам лично, любым путем вырвать у нее признание. Узнать, с кем была связана, что успела сделать.
- В машине. Под присмотром Краузе.
Берендт быстро оделся, попрощался с майором и поспешно вышел из землянки вслед за своим помощником.
8
Подполковник Гюнтер, невысокий, полный человек с багровым лицом, был в ярости. Ему пришлось-таки оставить перекресток дорог и отойти в лес вместе с остатками полуразгромленных подразделений полка. "Бог мой, откуда же мне было знать, что русское командование забросило к нам в тыл такие большие силы!" Он, Гюнтер, теперь готов был поклясться, что утром его штаб атаковала целая русская дивизия. Он так и доложил генералу Мизенбаху. Доложил и сам пожалел об этом. Командир армейской группы обрушил на его голову весь свой гнев.
Гюнтер понимал, что Мизенбах имел все основания сердиться на него. На фронте русские перешли в решительное контрнаступление. Генералу крайне нужны были дополнительные силы на передовых позициях, а они оказались скованными здесь, в тылу. Кроме всего, эти прорвавшиеся русские части перекрыли основную шоссейную магистраль на этом направлении и тем препятствовали подвозу к фронту снарядов, горючего, продовольствия.
В конце этого бурного разговора по телефону командир резервного полка заверил генерала Мизенбаха, что сегодня же советские части будут окружены в районе перекрестка дорог и уничтожены.
Мизенбах на том конце телефонного провода молча положил трубку. Он знал, что Гюнтер слов не бросает на ветер. Командир полка в кратчайший срок сумел собрать в один кулак все свои подразделения и начать операцию.
Гюнтер был уверен, что не пройдет и часа, как советские части в районе высоты будут стерты с лица земли. Но вот уже полдень, а высота и перекресток дорог еще не взяты, хотя поле боя сплошь покрыто воронками, снег пожелтел от пороховой гари и выброшенной земли. Подполковнику казалось, что в районе перекрестка не осталось ни одной живой души, что уцелевшие русские уже давно должны были сложить оружие, сдаться…
А они не сдавались.
Майор Кожин разместился на том же наблюдательном пункте, который занимал около двух месяцев назад и который пришлось оставить в октябре врагу и отступить, уйти на восток.
Кажется, тут ничего не изменилось с тех пор. Так же настойчиво и тревожно зуммерили полевые телефоны. Так же в углу над походной рацией склонился очкастый Гришин и, держа перед собой микрофон, повторяет одни и те же слова: "Буря"! "Буря"!.. Я - "Ястреб"!.. Я - "Ястреб"!.. Перехожу на прием. Прием…"
"Ничего не изменилось…" Разве только то, что в октябре рядом с его частью стояли и другие полки. Стояла дивизия, армия. А сейчас ничего этого не было. Были только немцы - кругом немцы. С каждым часом их становилось все больше. Они подходили с запада и с ходу вступали в бой, усиливали Гюнтера. А сводной группе Кожина надо было сдерживать их, хоть на один-два дня не выпускать из своих рук дороги.
Наблюдая за ходом боя и отдавая распоряжения, Кожин нет-нет да и оборачивался назад, к другой смотровой щели, с затаенной надеждой поглядывал в сторону Березовска. Судя по всему, там шел еще более жестокий бой. От разрывов тяжелых снарядов и авиационных бомб земля вздрагивала даже здесь, за полтора десятка километров.
Когда перестрелка вокруг перекрестка усилилась еще больше, Кожин вышел из блиндажа в ход сообщения, чтобы лучше оглядеть поле боя.
Всюду, куда он ни бросал взгляд, - вокруг перекрестка дорог и высоты Березовой - громоздились подбитые и дымящиеся танки, лежали на снегу убитые немецкие солдаты. Было немало убитых и у Кожина. Их пока не убирали. Некому было заниматься этим. Все, кто еще держался на ногах, крутились, как в кромешном аду: пулеметчики броском меняли позиции; артиллеристы подносили снаряды, заряжали, наводили орудия в цель, стреляли; гранатометчики ползком выдвигались вперед и выжидали удобного момента, чтобы метнуть гранаты под гусеницы танков.
Невдалеке от наблюдательного пункта залегли пулеметчики Озеров и Чайка. Они прикрывали свой батальон с левого фланга. Кожин их хорошо видел и слышал обрывки их речи.
- А ты говорил, Ваня!.. - крикнул в сторону Озерова Чайка, быстро меняя на своем пулемете магазин. За второго номера был теперь у него другой - молодой, светловолосый парень с веснушчатым лицом.
Озеров, видимо, не слышал слов Николая, хотя находился в соседнем окопе. Припав к пулемету, он длинными очередями стрелял по гитлеровцам, выбежавшим из-за подбитых танков.
- Ива-а-ан! - снова крикнул Чайка.
Озеров, все так же не отрываясь от пулемета, повернул голову к другу. При виде его лица Кожин даже вздрогнул. Закопченное пороховым дымом, обезображенное злобой, лицо Ивана было залито кровью. "Как же он стрелял?" - подумал Александр.
- Ты… Чего тебе? - сердито спросил Иван, будто не гитлеровцы, а именно Чайка был повинен во всей этой кутерьме.
- Ничего. Что ты на меня рычишь, как тигр? Давай лучше перевяжу тебя!.. - крикнул Николай и по ходу сообщения перебежал к другу.
- Какие тут, к черту, перевязки! Видишь, что делается?!
- Вижу. Фрицы решили перекур устроить, отошли за танки.
Иван рукавом шинели смахнул с лица кровь и только теперь увидел, что фашисты и в самом деле отошли.
- Да, действительно, - сказал Озеров и посмотрел на свой рукав, которым только что вытирал лицо. На рукаве была кровь.
- Когда это меня?..
- Это уж ты у них спроси, - кивнул Чайка в сторону гитлеровцев, потом, сняв с головы друга мокрую от пота и крови шапку, посмотрел на рану чуть повыше левого уха. Рана, по-видимому, была небольшая, но сильно кровоточила.
- Ну, что у меня там?
- Ничего. Голова на месте, но, честно говоря, она тебе, Ваня, ни к чему. Так, лишняя деталь.
- Это почему же "лишняя"?
- А потому, что ни черта не соображает. Тебе для чего каску выдали? Думаешь, для того, чтобы щи в ней варить или, может, картошку чистить? - заканчивая перевязку, ворчал на друга Николай.
Озеров вытащил из кармана черный бархатный кисет, вышитый белым бисером, и стал сворачивать огромную козью ножку. Привалившись к стене окопа, молча закурил и только потом ответил:
- И чего ты в пулеметчиках ходишь, понять не могу? Тебе бы в самый раз в старшины податься. Самая подходящая для тебя должность.
- Да уж тебя-то я бы вымуштровал. Ты бы у меня по струнке ходил.
- Вот, вот. От тебя только этого и жди, - сказал Озеров и, заметив, что немцы снова бросились в атаку, припал к пулемету. - Ну, давайте, гады, давайте! - кричал Иван, нажимая на спусковой крючок.
- Бой не утихает… - возвратившись в блиндаж, сказал Кожин.
Петров не успел ответить ему.
- Доктора!.. Где доктор?! - услышал Сергей Афанасьевич из-за двери чей-то встревоженный голос. В блиндаж вбежал молодой красноармеец.
- Доктора!
- В чем дело? - спросил Кожин.
- Убили, товарищ майор… Комиссара убили!
- Воронова?
- Да. Я сам видел, как он упал.
- А ну, Гришин, найти Нину и скорей туда.
Гришин бросился к выходу.
- Скорей, а то в живых не застанешь, - торопил радиста молодой красноармеец.
В это время распахнулась дверь, и на пороге появился Воронов, поддерживаемый Ниной. Схватившись за косяк двери, шатаясь, он вошел в блиндаж. Через расстегнутый ворот на его груди виднелись окровавленные бинты.
- Кто это тут хоронить меня вздумал? - спросил Воронов.
- А я-то думал!.. - с радостным удивлением глядя на Ивана Антоновича, сказал красноармеец. - Я же сам видел, как вы упали.
- "Ви-и-и-дел!" А ты не всякому падению придавай значение. Это меня взрывной волной сбило с ног.
- Что ты нас успокаиваешь, как маленьких. У тебя же вся грудь в крови, - с тревогой проговорил Александр.
- Не волнуйся. Рана пустяковая. Это Нина спешила, перевязывала прямо под огнем, потому и кровь…
Кожин обернулся к военфельдшеру:
- Это верно?
- Да… А кровь - это ничего. Я сейчас перебинтую. Сменю повязки.
- Меняй, Нина, меняй! - прислушиваясь к грохоту артиллерии, доносившемуся с востока, сказал комиссар. Даже боль не смогла заглушить его приподнятого настроения. - Теперь нам нельзя умирать. Теперь нам долго надо жить. Нет, вы только прислушайтесь к голосу нашей артиллерии! Ведь началось то, чего мы так долго ждали…
Иван Антонович был очень возбужден и не мог сразу на слух уловить, что голос той самой артиллерии, о котором он только что говорил, начал постепенно затухать. Это сразу же уловил Кожин, и ему стало не по себе. Было совершенно ясно, что там что-то случилось: или захлебнулась атака наступающих соединений генерала Громова, или немцы опередили их и сами нанесли удар, снова прорвали фронт советских войск и… Об этом страшно было даже подумать.
Сменив повязки на груди Воронова, Нина вышла из блиндажа. Воронов, заметив, что Кожин и Петров, стоявшие рядом с ним, не разделяют его радости, спросил:
- Ну, как там у них?
Кожин неопределенно пожал плечами:
- Не знаю, Антоныч… Что-то затихает огонь…
Воронов тяжело вздохнул и молча отвернулся к смотровой щели. Говорить больше было не о чем.