- Это тоже ставится в вину Кожину? - с раздражением в голосе спросил Громов.
- Нет, конечно. Но Кожин не доложил командиру дивизии о том, что к нему из плена возвратился боец, а самовольно оставил его в полку, послал на такой ответственный пост. И вот результат: фугас не сработал в нужный момент, танки прорвались в тыл наших частей, а боец Хмелев скрылся в неизвестном направлении. Во всяком случае, трупа его не удалось обнаружить. Нет никакого сомнения, что Хмелев или без приказа оставил свой пост, или преднамеренно не взорвал фугас и не подал сигнал о приближении немецких танков.
Громов не знал, насколько слова Протасова соответствуют действительности. Генерал даже склонен был считать, что все это правда. И все-таки он был возмущен. Возмущен тем, как легко этот подполковник осуждает поступки командира, человека, которого он, по существу, как следует и не знает.
- Значит, по-вашему, выходит, что Кожин - враг? Что он знал о гнусных намерениях этого Хмелева и специально поставил его туда, где он мог больше навредить нам и лично ему, майору Кожину? Так я вас должен понимать?
- Я это не утверждаю, товарищ командующий. Но случай с отрядом ополчения и это последнее событие, по-моему, говорят сами за себя.
Протасов, докладывая, все время чувствовал на себе неприязненный взгляд командующего. Он уже понимал, что переборщил, так грубо намекая на причастность Кожина к действиям Хмелева. Но, начав говорить об этом, он уже не мог остановиться.
Когда он закончил, Громов его спросил:
- У вас все?
- Все, товарищ командующий.
- Хорошо. Оставьте ваш доклад. Я подумаю. Вы свободны.
Протасов вышел. Громов, нахмурившись, стал быстро ходить по кабинету - даже половицы скрипели под его ногами.
Генерал Тарасов, все так же молча сидевший у стола, видел, что командующий остался недоволен докладом Протасова, и ему было понятно это недовольство.
- Ну, а ты что молчишь? - вдруг набросился на Тарасова командующий. - Твой Протасов тут такое наговорил, что… Кожин, которого я сам видел в бою, который насмерть стоял в труднейшей обстановке, который делает дерзкие вылазки, обращает противника в бегство, и вдруг - враг. Как тебе это нравится?..
- Он, конечно, не враг. Но с его стороны допущена преступная халатность.
Громов отвернулся от начальника штаба и стал смотреть в окно, на заснеженные дома поселка. Он не верил в виновность Кожина. С ним он встречался еще до войны и знал его как хорошего, честного командира. Он, командующий армией, хорошо помнил, как Потапенко, умирая, просил своим преемником назначить не кого-нибудь, а именно Кожина. И старый командир не ошибся в выборе. Тот оправдал его доверие - отлично воевал. И вот… случилось это.
22
Александр Кожин, подперев голову кулаками, сидел за столом и в упор смотрел на пустую бутылку из-под водки. Он уже выпил немало, но не пьянел. А ему сегодня хотелось напиться так, чтобы хоть ненадолго забыть обо всем и обо всех. В голову лезли мысли о прорвавшихся танках, об исчезнувшем куда-то Хмелеве, о выводах Протасова. Командиру полка было уже известно, что комиссия решила, после доклада командующему, материалы проверки передать военному прокурору армии.
"Ну, а там известно, как решают…" - думал Кожин.
И не то пугало Александра, что его будут судить судом военного трибунала. Он боялся бесчестья, позора.
У Кожина был не такой характер, чтобы сдаваться, сразу же склонять голову. За своих подчиненных он мог стоять до последнего, мог ругаться, доказывать. Доказывать до тех пор, пока не восторжествует правда, а. за себя… За себя бороться он не умел.
Кожин с сожалением потрогал пустую бутылку. В это время в землянку, низко пригибаясь, вошел Воронов. Он только что вернулся от комиссара дивизии. Иван Антонович ездил к нему с материалами, со свидетелями, доказывал, что нельзя отстранять Кожина от командования полком, а тем более судить. С ним соглашались, но… "С комиссией трудно спорить", - говорили ему. "Да почему? Почему трудно, если человек не виновен или не настолько виновен, чтобы его можно было судить?" Комиссар дивизии обещал съездить к члену Военного совета армии и даже поговорить с командующим, но не ручался за положительный результат.
Молча раздевшись у порога, Воронов как-то отчужденно, строго посмотрел на Кожина.
- Хоро-о-ош, нечего сказать.
- А-а-а, комиссар… Здравствуй. Привез нового командира?
- К сожалению, не привез. А надо бы, - ответил Воронов и прошел к столу, небрежно отодвинул пустую бутылку, миски с остатками пищи. - У тебя есть что-нибудь перекусить, Валерий? - спросил он у Голубя.
- Есть, товарищ комиссар, есть! - с радостью воскликнул Голубь, думая: "Теперь все будет в норме. Уж кого-кого, а Воронова майор Кожин послушается, перестанет пить".
- Тащи, а то я с утра ничего в рот не брал.
Голубь вышел. Александр с того момента, как Воронов переступил порог землянки, не спускал с него глаз, скептически смотрел на него. Он заранее знал, что поездка Воронова к комиссару дивизии ничего не даст. И сейчас по настроению Ивана Антоновича он видел, что не ошибался.
- Что же, тебя в дивизии даже не покормили?
- Не покормили, - коротко ответил Воронов.
- Попятно. С плохим командиром и комиссару неважно живется. Не тот почет.
- Не тот. Ты только посмотри, на кого ты стал похож.
Кожин потрогал расстегнутый ворот гимнастерки, ощупал густую щетину на бороде, хотел взяться за широкий командирский пояс, но не нашел его на месте.
- Да, действительно видик не того…
Катюша на подносе внесла ужин комиссару. Голубь принес чайник и поставил на стол.
- А водка? Где водка? - напустился Кожин на Валерия.
Валерий молча переступал с ноги на ногу и не знал, что ответить командиру. Катюша растерянно моргала глазами, глядя на комиссара.
- Принесите водки. Да побольше! - распорядился Воронов.
Теперь уж совсем растерялись и Голубь, и Катюша. Даже Кожин и тот с удивлением смотрел на Ивана Антоновича.
- Ну, что же вы стоите? Тащите все, что есть.
Голубь и Катюша со всех ног бросились к выходу и через несколько минут уже снова вошли в землянку, неся в руках по две поллитровые бутылки.
- И это все? - деланно удивился комиссар.
- Все. Больше нет… Вот честное слово, - ответила вконец растерявшаяся Катюша.
- Жаль, что так мало. Ну да ладно, я думаю, обойдемся.
Когда Катюша с Валерием вышли, Воронов ловким ударом ладони по донышку выбил пробку из бутылки и налил полный стакан водки Кожину, а потом себе.
- Давай выпьем! Гулять так гулять!
Кожин хитро поглядывал из-под густых, насупленных бровей на комиссара. Потом взял в руки наполненный доверху стакан. Чокнулись. Воронов, даже не пригубив, поставил стакан на стол и с аппетитом начал есть жареную картошку.
- Ну давай, что же ты? - предложил Кожин.
- Пей, я сперва поесть хочу. Нельзя же на голодный желудок.
- Нельзя-я-я… Эх вы, по-ли-тики! Думаешь, я не разгадал твой фокус?.. Вот, мол, мой ход конем. Умный поймет, а дурак… Только я так, брат, считаю. С дураков меньше спросу. И поэтому будь здоров! - И Кожиц залпом осушил стакан.
Воронов налил еще.
- Пей, - спокойно, как ни в чем не бывало, снова предложил он.
Кожин посоловевшими глазами смотрел на комиссара.
- Ты что, издеваешься надо мной?
- А почему бы и не поиздеваться над слабым человеком? У тебя же нет ни воли, ни характера.
- Ну, знаешь…
- Что, не согласен? Придется согласиться. Не успела надвинуться туча, а ты уже решил, что грянула гроза, и вместо того чтобы защищаться, бороться, ты поднял руки вверх, без боя сдался. И пусть, мол, будет что будет. Так поступают только слабые, малодушные люди.
- Не-ет, комиссар, я не слаб. И ты это хорошо знаешь. Но я могу драться только с врагом, а тут… С кем я должен драться? С представителями штаба армии? А может, с Протасовым ты прикажешь драться?.. Ему говоришь - белое, а он твердит - черное. Вот и весь разговор.
Наевшись, Воронов ушел, не сказав ни слова. Кожин позвал Голубя. Попросил его что-нибудь сыграть и спеть. Сам же, опять обхватив руками голову, сел за стол, задумался. Голубь, склонившись возле железной печки над баяном, начал играть.
Когда Валерий на минутку сдвинул мехи и перестал играть, Кожин поднял голову и вопросительно посмотрел на него:
- Ты чего?
- Я сейчас. Вот только ремень поправлю, - ответил Валерий и, подыгрывая себе, запел неторопливо, размеренно:
По Уралу свинцовые хлещут дожди,
Закипает отчаянный бой…
Кожин подхватил песню. Пел тихо, напевно. Казалось, что звуки этой песни исходят из самого сердца, будто кто-то умелой рукой осторожно прикасается к струнам его молодой, изболевшей души.
И дерется Чапай, партизанский начдив,
За свободный народ трудовой.
Вошел Воронов и, прислонившись спиной к бревенчатой стене землянки, слушал песню и наблюдал за Кожиным. Он знал, что сейчас в душе Александра клокочет буря, что он борется сам с собой. Знал, что этот человек не поддастся унынию, переломит себя и снова будет прежним - крепким как кремень, волевым, думающим.
А враги наступают на каждую пядь,
С каждой вышки орудье глядит…
Голос Кожина звучал теперь громче, увереннее, а взгляд с каждой минутой делался все более колючим, огненным. Он смотрел так, будто перед собой видел своих злейших врагов.
- Нет, не выйдет! - вскричал вдруг Александр и так шарахнул кулаком по столу, что посуда зазвенела.
- Что не выйдет? - спросил Воронов.