Кожин по лесной, давно не езженной дороге шел к своему наблюдательному пункту, не спеша переставлял ноги в облепленных глиной сапогах по мягкому, отсыревшему ковру из пожухлых листьев. Внимательно присматривался к местности. Чем дальше он шел, тем больше убеждался в том, что уже однажды был в этих местах. Ну конечно же! Вон на опушке леса высотка с двумя березками на вершине. Кожин ускорил шаги, быстро поднялся на холм и подошел к молодым деревцам. Он даже потрогал их руками, как бы проверяя, те ли это березки… Сколько раз вспоминал он о них, видел даже во сне. И всегда рядом с этими ласковыми шептуньями был образ Наташи - милый, дорогой его сердцу образ…
Из добровольцев сформировали роту, которая должна была влиться в отряд Московского ополчения.
Уже к вечеру ополченцы были вооружены и выстроены на полянке. На самом левом фланге вытянулся Митрич. Он был очень доволен тем, что сумел настоять на своем и вместе с молодыми мужчинами стоял теперь в строю защитников Москвы.
Его хотели назначить на какую-нибудь нетяжелую работу в тылах полка или пристроить в санитарной роте. Но Митрич категорически отказался от такого предложения.
- Я еще, слава богу, покамест не старый человек, и нечего меня в интенданты записывать.
Было непонятно, чем так не угодили Митричу интенданты, но он был, как видно, невысокого мнения о них. Скорее всего, это мнение создалось у него после размолвки с Полыниным - бывшим заведующим столовой. Очевидно, и его причислял он к категории интендантов.
Так и пришлось оставить его в роте народного ополчения.
Олега же, сколько ни просился он, даже ординарцем не взяли. Мужчин старше пятидесяти лет, подростков и женщин в роту не записывали. Исключение было сделано для одного Митрича.
Надежде Васильевне, Олегу и его матери, Наташе и другим строителям, не принятым в полк, ничего не оставалось делать, как закинуть за спину вещевые мешки и тронуться в путь, в сторону Березовска.
Когда Наташа проходила мимо выстроившихся добровольцев, до ее слуха донеслись слова:
- Отряд займет оборону левее батальона капитана Кожина…
Это говорил Воронов перед строем новых бойцов народного ополчения.
"Кожин? Какой Кожин?" - вихрем пронеслось в голове Наташи. В ту же минуту она метнулась к Воронову. Подбежав к нему, она схватила его за рукав:
- Где он?.. Где? Вы об Александре говорили?
- Да, об Александре Кожине. А в чем дело? - в свою очередь спросил Воронов.
Но Наташи рядом с ним уже не было.
Она побежала к автостраде. По пути девушка спросила какого-то красноармейца, где ей найти капитана Кожина. Тот, указывая в противоположную сторону, сказал, что он только что видел комбата на опушке леса.
Радости Наташи не было предела. Случилось невероятное. Она только что читала письмо, написанное Аслановым, думала, что Кожин со своим другом находятся еще там, на Дальнем Востоке, а оказалось…
И оттого, что этот сильный, любимый ею человек был рядом с ней, она чувствовала себя увереннее.
"Теперь все будет хорошо… - думала Наташа. - Теперь не так страшно. Раз Саша здесь… Раз сюда вместе с ним прибыли дальневосточники… Раз со всех концов страны на помощь Москве спешат свежие силы, значит, немцы не пройдут. Значит, их не пустят дальше…"
Наташа бежала так быстро, что стала задыхаться. Видно, сказывались бессонные ночи и трудная, изнурительная работа на строительстве оборонительной полосы. Наташа все время смотрела на ту высотку, где они с Сашей когда-то встречали восход солнца. Она знала, что, если Кожин здесь, он обязательно придет на то знакомое место. На вершине холма, возле молодых березок, она заметила силуэт человека. Ей показалось, что это был Александр. Она пробежала вперед еще несколько метров и вдруг остановилась за кустом. "Куда я бегу? Зачем? - неожиданно спросила она себя. - Ведь я сама оттолкнула его в то утро. Разве мог он забыть такую обиду?.."
И тут ей вспомнились строчки из письма Асланова: "… И это горе причинили ему Вы, Наташа. Советую Вам не напоминать о себе… Не писать. Он все равно не ответит…"
С болью в сердце она шептала:
- Да, конечно… конечно, не ответит. Не захочет видеться со мной. Я же должна буду рассказать ему все - о себе, о Хмелеве, о том, что я уже готова была стать женой Евгения, если бы… если бы не эта женщина. А узнав всю эту мерзкую историю, он станет презирать меня. Подумает, что мне ничего не стоит переметнуться от одного мужчины к другому. Решит, что я самая низкая, самая падшая женщина. Да и сама я не смогу смотреть ему в глаза. Я же сказала в то утро, что мы давно дружим с Женей. Намекнула, что люблю его. Как же после этого я буду говорить с ним - Сашей? Как я смогу сказать, что никогда не любила Хмелева, что просто привыкла к нему и мне только казалось, что люблю его… Разве Кожин поверит этим словам? Ни он и никто другой не поверит этому. Никто и никогда…
Придя к такому неутешительному заключению, Наташа повернулась и медленно побрела обратно. И слова Асланова, и ее собственные выводы убедили ее в том, что она не имеет права показываться Кожину на глаза, не имеет права даже напоминать о себе.
7
В новой, еще не обжитой землянке жарко топилась железная печка. От стен, сделанных из свежевыструганных бревен, сильно пахло смолой.
Возле печки на березовом чурбачке сидел грузный, седоусый подполковник Потапенко и грел свои большие, с синими прожилками руки.
Батальонный комиссар Воронов стоял с другой стороны печки и, похлопывая ладонями по горячей трубе, тоже грел руки. Они оба весь день ходили по переднему краю обороны полка, проверяли готовность подразделений к встрече с врагом, давали советы, указания. К вечеру, окончательно выбившись из сил, они добрались до командного пункта первого батальона и отдыхали, дожидаясь капитана Кожина.
- Я все время думаю, Семен Петрович, что мы с тобой не доделали еще? Чего не учли? Где наше слабое место? - задумчиво спросил Воронов.
Потапенко, открыв дверцу, подбросил в печку несколько чурок, потом сказал:
- В мозгах, Иван Антоныч.
- Где?
- В мозгах командиров подразделений. Не думают, дьяволы! Не могут самостоятельно решать серьезные задачи. Вот где наша ахиллесова пята.
- Так уж все и не думают?
- Не все, конечно. Но есть и такие. По каждому поводу приказов и распоряжений ждут. А вот мы с тобой не ждали, когда мне с японцами пришлось встретиться на Хасане, а тебе с белофиннами на Карельском перешейке. А почему теперь наши молодые командиры боятся самостоятельно решать задачи? - спросил Потапенко и сам же ответил на поставленный вопрос: - Потому, что мы частенько за ручку их водили. Без нянек ни шагу им не давали ступить. Вот и доводились.
Потапенко знал, что это не совсем так, но сегодня ему пришлось столкнуться с одним таким командиром. На вопрос: "Почему не ведете наблюдение?" - тот ответил: "На это не было приказа". После этого разговора подполковник долго не мог успокоиться.
В землянку быстро вошел капитан Кожин, доложил, чем занимается батальон.
- Где вас носит до сих пор? Мы с комиссаром уже полчаса… - Заметив, что Воронов взглянул на часы и улыбнулся, подполковник поправился: - Ну, в общем, долго заставляете ждать себя. - И, поднявшись с места, потребовал схему обороны батальона.
Кожин вытащил из сумки лист ватманской бумаги и развернул его на столе перед командиром полка.
- Разрешите доложить?
- Не надо. Я сам разберусь.
Внимательно всматриваясь в схему, Семен Петрович увидел, что Кожин умело организовал оборону: хорошо использовал местность, заминировал подходы к переднему краю, удачно расположил приданную полковую батарею, минометную роту, пулеметчиков…
Послышался треск мотоцикла. Командиры прислушались.
- Кто бы это мог быть? - спросил Воронов.
- Из штаба дивизии, наверное.
- Разрешите? Я сейчас… - спросил Кожин и, не ожидая ответа, бросился к двери. Распахнув ее, хотел выбежать из землянки, но невольно отступил назад. На пороге стоял высокий, худой немец в прорезиненном черном плаще, каске, в больших очках, какие носят мотоциклисты, и в кожаных перчатках с широкими раструбами. Перешагнув порог, немец выбросил правую руку вверх и крикнул:
- Хайль Гитлер!
Секунду командиры молча, непонимающе смотрели на немца, а тот на них.
- Зиг хайль! - еще раз прокричал фашист. В ту же минуту кто-то сильно толкнул его в спину. Он опустил руку и поспешно отступил в сторону, пропуская вперед человека, одетого в пятнистый маскировочный костюм, с немецким автоматом на груди. Это был старшина Бандура.
На его обветренном рябоватом лице рельефно выделялись пышные рыжие усы. Свирепо взглянув на фашиста, Бандура хотел доложить командиру, но тот опередил его.
- Ты что же это, чертов сын, спектакли тут устраиваешь, а? - напустился на разведчика командир полка. - Почему руки не связал? Что он у тебя тут разгуливает, как у себя дома?
- Он был связан, товарыш подполковник. Я его развязал только перед входом в землянку. Хотел доставить в штаб полка, но мне сказали, що вы здесь. Потому я…
- Хорошо, докладывай.
- Немцы в двадцати километрах - в Андреевне.
- Сам видел или этот… сказал? - командир кивнул в сторону немца.
- В Андреевке видел сам. В бинокль. Мы всего двух километров не доехали до Андреевки: немцы как вошли туда, так сразу выслали свою разведку на двух мотоциклах. Одну машину мы перехватили, а другая удрала. Мотоциклист вовремя свернул в сторону и умчался.
- А этот что, один ехал? - спросил Воронов.
- Нет, товарыш комиссар… Только второго не удалось живьем взять.
- Та-ак. А ну-ка, комиссар, потолкуй с немцем.
- Вы из какой дивизии? - спросил Воронов по-немецки.