Вот и все воспоминания…
"А этот, конечно, помнит все, всякую мелочь. Всего год назад было. А что помнит, лучше не спрашивать…"
У входа в землянку мальчик прижался к стене окопа и пропустил Синцова вперед.
- Заходи, погрейся, - сказал Синцов.
- Я пойду вам оружие к бою подготовлю, товарищ старший лейтенант.
- Что за оружие? - спросил Синцов. - Свой автомат, что ли, отдашь?
- Нет, - сказал мальчик. - У меня капитана Поливанова автомат остался. Только у ложа кусок отщепило, но я подрежу, ничего будет.
"Да, вот и все, что осталось от капитана Поливанова, - подумал Синцов,
- мальчик Ваня да автомат со щербиной на ложе".
- Ладно, иди, - сказал он мальчику и шагнул в землянку.
В землянке, когда он вошел, сидели четверо: Завалишин, батальонный комиссар в телогрейке, который только и мог быть замполитом полка Левашовым, и двое гостей: белокурый старший политрук со знакомым лицом и широкоплечий, коротенький, рыжий, очкастый человек в гимнастерке без петлиц.
Синцов отрапортовал о своем прибытии по приказанию товарища батальонного комиссара.
- Уже знакомы, но познакомимся еще раз, как говорится, при свете дня. - Левашов встал и, шагнув навстречу Синцову, пожал ему руку.
- Захватил к тебе с собой гостей из Москвы, корреспондентов. Имеют задание написать "Сутки боя на КП батальона". Обещают ни на шаг от тебя, если живот от страха не заболит. Предлагал в штабе полка остаться, что не увидят - домыслить. Не согласны.
- Рад п-познакомиться, - слегка заикнувшись, сказал рыжий. Лицо у него было розовое, хитрое, все в маленьких, таких же рыжих, как волосы, веснушках.
Синцов повернулся к старшему политруку со знакомым лицом. Так вот где их в третий раз свела судьба! Чего на свете не бывает!..
- Здорово, Синцов. - Люсин протянул руку.
- Здравствуйте, - сказал Синцов, пожимая эту с излишней быстротой протянутую руку.
- Неужели знакомы? - весело спросил Левашов.
- Знакомы, когда-то вместе служили, - радостно улыбаясь, сказал Люсин.
"Наверно, боялся, что не подам руки, а теперь обрадовался, дурак", - подумал Синцов и, ничего не сказав, повернулся к вошедшему в землянку пожилому ординарцу Ильина.
Он уже видел его сегодня мельком, когда тот подтапливал печку. Ординарец стоял, держа в одной руке судки, а в другой буханку хлеба. Под мышкой у него была зажата фляжка.
- Приглашаю поужинать, товарищ батальонный комиссар, - сказал Синцов.
- А нас Завалишин уже пригласил, тебя ждали. - Левашов снова повернулся к Люсину: - Где вместе служили?
- В начале войны на Западном, во фронтовой газете, - сказал Люсин.
- Вон оно что! А ты тоже журналист был?
- Был когда-то, - сказал Синцов.
- Вот это удача, - сказал Левашов. - Это вам, можно сказать, хлеб! Комбат из журналистов! Не часто бывает. Хотя, между прочим, я тоже когда-то рабкором был, заметки в "Керченский рабочий" писал. Хотя это у вас, наверное, не считается?
Синцов отвинтил крышку у фляги и понюхал: водка или сырец. Во фляжке был сырец, надо будет разбавлять.
- Воды принесите, - сказал он ординарцу.
Когда Синцов стал разливать разбавленный сырец, Левашов накрыл свою кружку рукой:
- Не буду. И не трать время на уговоры. Завалишин знает.
- А в чью пользу отказываетесь? - спросил рыжий.
- Могу в общую, могу лично в вашу.
- Лучше лично в мою, - сказал рыжий и пододвинул свою кружку, чтобы Синцов долил.
- Ничего, ему можно, - сказал Люсин. - Он здоров пить.
Синцов, ничего не ответив, долил.
За ужином говорил главным образом Левашов. Сначала расспрашивал корреспондентов про Москву, из которой они, оказывается, улетели только вчера утром, потом стал вспоминать какого-то корреспондента, в начале войны приезжавшего к нему в полк под Одессу. Потом, узнав, что рыжий (его фамилия была Гурский) и Люсин пишут свои корреспонденции вдвоем, стал удивляться: и как это так люди пишут вдвоем?
- А очень просто, - сказал Гурский. - Я ленив от п-природы, а Люсин, наоборот, т-трудолюбив. Сначала он н-пишет т-текст, а потом я вставляю в его т-текст м-мысли.
Люсин не спорил и не отшучивался. Сидел и думал о своем. Может быть, о том же самом, о чем и Синцов: на кой черт их снова свела судьба? А может, и не так, может, просто думал о предстоящем бое, о котором так или иначе думали все - и говорившие и молчавшие.
- Что мне, бывает, не нравится в газетах, - сказал Левашов, - это то, что иногда у вашего брата немцы падают, как чурки. Один, понимаешь, до тридцати уничтожил, другой - до сорока, а третий, глядишь, - и до ста… А если бы, между прочим, с начала войны каждый из нас по одному немцу уничтожил, то от всего бы их войска уже один шиш остался.
- Согласен. Но т-тут еще надо разобраться, когда мы п-привираем по собственному вдохновению, а когда - согласно вашим п-политдонесениям, - сказал Гурский.
- Хрен редьки не слаще, - махнул рукой Левашов.
- Лично я, п-повторяю, согласен, но б-боюсь, что наш редактор не опубликует ваших мыслей.
- А я и не прошу мои мысли публиковать. Я вам просто как человеку сказал.
Синцов внимательно посмотрел на Левашова. В голосе батальонного комиссара прозвучала затаенная печаль.
- Был у нас до него, - кивнул Левашов на Синцова, - комбат Поливанов. Герой и успел получить Героя. Был до Поливанова Тараховский, сделать успел много, а получить ничего не успел и погиб из-за дурака. Был до Тараховского… Как его была фамилия? А, Завалишин?
- Не знаю, я позже пришел.
- Да, верно, ты позже пришел. И я его только несколько дней застал. Вот видите, даже фамилии не помню. Помню, что старший лейтенант, помню, что хороший был, помню, что в госпиталь отправили… и все, больше ничего не помню. Вот она, наша жизнь!.. Слушай, - повернулся Левашов к Синцову, - что с мальчишкой будем делать?
- Оставляю, - неожиданно для себя именно сейчас окончательно решил Синцов.
Левашов пожал плечами: "Неправильно, но тебе виднее".
- А что за мальчишка? - спросил Люсин.
- Ординарцем был у комбата Поливанова, его предшественника, - кивнул на Синцова Левашов. - Мальчик четырнадцати лет. Ваня Хорол из Лозовой. Семью немцы убили. Они в Лозовой почти всех евреев убили, мы своими глазами ту яму видели.
- А п-почему Ваня? - спросил Гурский.
- А это надо было у Поливанова спросить, да теперь уже не спросишь, - сказал Левашов. - Он его так перекрестил - из Они в Ваню. Может, в память о сыне, а может, еще почему. Откровенно говоря, не интересовался. Да и времени не было. Поливанов у нас всего девять дней был. Первый день прибыл, "разрешите доложить", а на девятый убили без доклада.
- Интересно бы поговорить с мальчиком, - сказал Люсин неопределенно, обращаясь не то к Синцову, не то к Левашову.
Но Синцов счел нужным принять его обращение на свой счет.
- Говорить не дам, - сказал он.
- Почему?
- Не дам - и все.
Левашов кивнул.
- Комбат прав. Поливанов еще суток нет как убит. Рано парня трогать. На струне держится, чтоб не плакать.
- А если мне все-таки это понадобится? - сказал Люсин.
- Мало ли что кому понадобится! - сказал Левашов.
В землянке несколько секунд тянулось неловкое молчание. Его неловкость ощутили все, но настоящую причину ее знали только Люсин, молча, глазами спросивший "Значит, не забыл?" - и Синцов, тоже молча, глазами, ответивший: "Нет, не забыл".
- Так как, товарищ батальонный комиссар, пойдем ночью в роты, как обещали? - спросил Люсин весело, может быть, чересчур весело, с улыбкой потягиваясь и поправляя портупею на широкой груди с орденом Красной Звезды и медалью "За отвагу"; Красная Звезда была новенькая, недавно полученная, а медаль "За отвагу" висела на старой, посекшейся ленточке; эту медаль Синцов видел у Люсина еще тогда, в октябре, под Москвой.
- Раз обещано, будет сделано. - Левашов встал. - Сходим ненадолго к Чугунову.
- Разрешите сопровождать вас, товарищ батальонный комиссар? - поднялся Синцов.
- Не надо, мы с Завалишиным сходим. Корреспонденты по нашему с ним ведомству. А ты отдохни перед боем. С людьми познакомился?
- Познакомился.
- Как выводы? Какое самочувствие?
- Выводы делать еще не готов, а самочувствие хорошее.
- И то хлеб. - Левашов, уже надев полушубок, повернулся к Гурскому: - Комбата вопросами не мучай, пусть поспит, для того и оставляю. У него завтра бой на плечах. А то, может, для верности с нами пойдешь?
- Откровенно говоря, п-предпочел бы остаться, - сказал Гурский. - Тем более, что тут тепло, а свой героизм я успею п-проявить на ваших глазах завтра.
Оставшись вдвоем с Синцовым, Гурский молча поднял палец.
- В чем дело?
- Один вопрос можно? - спросил Гурский.
Синцов кивнул.
- П-почему вы такой молчаливый? От п-природы или не любите журналистов?
Синцов пожал плечами.
- Я сп-прашиваю п-потому, что замечал: бывшие журналисты иногда не любят журналистов.
Синцов снова пожал плечами. Что ответить на это? Журналистов обычно не любят те, кто в душе им завидует. А он не завидует. Давно привык на войне к другому.
- Спать будете? - спросил он вместо ответа.
- Спасибо за исчерпывающую информацию по п-первому вопросу. Можно еще один? - Гурский снова поднял палец.
- Валяйте, - сказал Синцов, расстилая на топчане чей-то полушубок.
- Хорошо знаете Люсина?
"Наверно, лучше, чем ты", - хотелось ответить Синцову, но это значило бы ввязаться в разговор.
- Нет.
- А если чуть п-поподробней?