Синцов, как только вошел, подумал, что вяло привставший немолодой низенький старший лейтенант с равнодушным широким лицом и есть Богословский, но оказалось, что это контрразведчик, уполномоченный Особого отдела, или, как его теперь называли, "Смерша"; говорили, что это новое название - сокращенное от слов "смерть шпионам" - придумал сам Сталин. А Богословский, наоборот, был на вид самый бравый из всех присутствующих, высокий и стройный. Здороваясь, он, как олень, вздернул красивую горбоносую голову. Вздернул как бы даже с вызовом: "Что бы там тебе про меня ни говорили, а я вон какой!"
Замполит Завалишин действительно был самый настоящий "паршивый интеллигент": щуплый, плохо побритый, в толстых сильных очках.
"Наверно, ограниченно годный", - подумал Синцов.
Адъютант батальона был высокий вихлявый парень с торчащими усиками, из тех, что, как назло, не растут, хоть поливай их утром и вечером.
На крупном пучеглазом багровом лице командира пулеметной роты была написана такая старательность, что Синцов невольно вспомнил слова Туманяна - "способен на ложь".
Старший лейтенант - минометчик, о котором Ильин по дороге сказал "старик, из запаса", был совсем не старик, а дюжий спокойный сорокапятилетний дядя. А впрочем, по арифметике лет он и верно годился в отцы и Ильину, и адъютанту батальона, и обоим командирам стрелковых рот. Эти двое были похожи друг на друга, как братья: одинакового среднего росточка, одинаково сегодня, перед наступлением, одним и тем же парикмахером безжалостно обкорнанные под бокс, и оба с чубчиками, как футболисты, только один с льняным, а другой с черным.
"Левый край, правый край…" - про себя повторял Синцов черт его знает откуда влезшие в голову слова довоенной песенки. И еще подумал, глядя на выстриженные затылки и на чубчики: сколько на его собственных глазах уже сложено этих лейтенантских голов на многострадальной русской земле!
- А где Чугунов? - спросил Ильин.
- У Чугунова замечено движение перед боевым охранением. Просил разрешения остаться в роте, - сообщил Богословский.
- Комроты-три находится у себя, - доложил Ильин Синцову, как бы ставя этим докладом точку на своем прежнем положении человека, исполнявшего обязанности командира батальона.
"Вот с ними и воевать", - подумал Синцов и пригласил офицеров сесть.
Долго говорить о себе не считал необходимым; не входя в подробности, сказал, что воюет с начала войны, в разное время был и на взводе и на роте; с октября по декабрь командовал в Сталинграде батальоном.
- Слышал, что Герой Советского Союза капитан Поливанов был сильным командиром батальона. Буду стремиться в меру сил заменить его на этой должности, а в остальном надеюсь на вас и личный состав батальона.
Сознавая трудность своего положения перед людьми, только что понесшими потерю, чувствовал, что надо бы сказать по-другому, но не смог преодолеть свою сдержанность. Раньше, до войны, легче сходился с людьми, но ни того, что война вычеркнула из тебя, ни того, что вписала, видно, не перепишешь.
По отношению к собравшимся было два чувства: хотелось понять каждого, но и задерживать людей надолго было нельзя, особенно командиров рот. Да и вполне поймешь людей все равно только в бою.
Чтобы не затягивать разговора, спросил у командиров рот лишь о том, что хотел услышать лично от них: о настроении людей и понимании завтрашней боевой задачи.
Потом взял у Ильина карту и с карандашом в руках прошелся с каждым по его боевому участку, уточнил, как оценивают противника и местность. Вместе с Ильиным и минометчиком посмотрел схемы огня - и своего и поддерживающего.
Карту все читали грамотно, неприятных неожиданностей не было, за исключением одной: командир пулеметной роты Оськин в ответ на вопрос, где будет находиться завтра во время боя, бойко отчеканил: "Где прикажете!" За этой бойкостью чувствовалось: или заранее не думал, или уклонился от прямого ответа. Станковые пулеметы, согласно приказу, отданному еще Поливановым, были приданы стрелковым ротам повзводно, и командир пулеметной роты мог при желании болтаться во время боя и где-то сзади.
Услышав "где прикажете". Синцов ответил, что до утра прикажет, оглядел всех и сказал:
- У меня все. Какие будут вопросы?
В землянке было неправдоподобно тепло, один бок печки раскалился докрасна. Синцов снял ватник и, расстегнув меховую безрукавку, чтобы перепоясаться под ней ремнем, поймал взгляд адъютанта. Адъютант смотрел на ордена.
"Ладно, - подумал Синцов. - Пусть видит. Заработано не чужим горбом".
- Будут вопросы или нет?
- У меня есть, товарищ старший лейтенант, - сказал командир стрелковой роты с льняным чубчиком.
- Слушаю.
Синцов заглянул в полевую книжку и, чтобы среди всего, что надо помнить, не забыть и этого, мысленно повторил: "Лунин, Лунин, Лунин".
- В каком районе Сталинграда вы воевали? Я сам сталинградский.
Вопрос не относился к предстоящему, а впрочем, относился. Воевать предстояло вместе, и не только он разглядывал их, но и они его.
- Мамаев курган знаете?
- Еще бы!
- Сначала там, а потом северней. В районе баков, знаете?
- Так это ж до Волги всего ничего!
- Да, всего ничего, - сказал Синцов. Сколько ни пришлось вытерпеть за эти месяцы, когда за спиной оставалось "всего ничего", но сейчас если он чем и гордился в жизни, так именно этим. - Занимали своим батальоном три дома на левом фланге дивизии.
- Весь батальон - три дома, - не то восторженно, не то недоверчиво сказал второй, черненький, лейтенант.
Фамилию этого Синцов уже запомнил, фамилия была нерусская - Караев.
- На батальон - три дома, а на дивизию - двадцать, - сказал Синцов. - Был у нас случай, уже в ноябре, командир дивизии рассказывал: ему позвонил с того берега сам командующий фронтом и спрашивает: "Наступаешь?" - "Наступаю". - "Доложи, каким флангом и в каком направлении наносишь удар?" А командир дивизии ему отвечает: "На правом фланге, товарищ генерал-полковник, наношу удар в направлении сверху вниз, потому что дом уже занял, а в подвале еще немцы. А на левом фланге - в направлении снизу вверх, потому что первый этаж наш, а второй - их…"
Все засмеялись. Синцов тоже улыбнулся. Он хотел дать понять этим рассказом, какая обстановка была там у них, в Сталинграде.
- Значит, в газетах похоже на правду писали, товарищ старший лейтенант,
- сказал молчавший до этого командир минометной роты с тем хорошо понятным каждому фронтовику чувством, когда от души хочется верить, что все прекрасное, написанное в газетах про других, есть полная правда, но до конца поверить в это мешает сознание, что полной правды о том, что видел и пережил лично ты сам, наверное, никому, кроме тебя самого, не дано прочувствовать до конца.
- Большей частью похоже, - ответил Синцов. - От нас самих зависит. Когда хорошо воюем, почему и всей правды про нас не написать?
Сказал и посмотрел в сторону особиста.
"Если хороший мужик, как был у меня Зотов, не придашь значения, а если, как Федяшкин, каждое слово на крючок, - бери для начала".
- Еще какие вопросы?
Вопросов больше не было.
Командиры стали вылезать из-за стола.
- Жаль, вы, товарищ старший лейтенант, тут у нас утром не были, - надевая шинель, сказал Караев так, словно от Синцова зависело, быть или не быть тут утром. - Через нас парламентеры ходили, на шинелях - погоны новые. Красота!
Он говорил с еле заметным акцентом, мягко и стремительно - не говорил, а танцевал.
"Или дагестанец, или осетин, а может, кабардинец, - подумал Синцов. - Надо будет потом спросить".
- У нас погоны новые, а у немцев песня старая - не сдаются, и все! - сказал замполит Завалишин.
- А вы что, всерьез думали, что они тут же возьмут и сдадутся? - повернулся к нему Синцов.
Завалишин протер очки и задумчиво посмотрел на Синцова.
- Думал. А вы нет?
- Я не думал, - сказал Синцов.
- А я думал. Ведь не просто для очистки совести к нам парламентеров посылали. Значит, допускали такую возможность?
- Это, положим, верно, - согласился Синцов, хотя сам не допускал такой возможности.
- Ничего, товарищ политрук, - сказал Караев. - Так и так за неделю от них мокрое место оставим!
Синцов сегодня уже в третий раз слышал это слово - "неделя". Одно из двух: или так действительно запланировано и просочилось сверху, или это была шедшая снизу солдатская молва, рожденная сознанием собственной силы.
Когда командиры рот, уходившие вместе, теснясь, задержались у выхода из землянки, Синцов краем уха услышал, как Лунин сказал Караеву:
- А сколько у нас жил командир взвода?.. Почти и не жил…
Так и застряла в памяти эта последняя неизвестно по какому случаю сказанная молодым веселым голосом фраза.
Командир минометной роты Харченко задержался последним у выхода и спросил:
- Разрешите обратиться?
- Слушаю вас.
- Колебался, говорить ли с первого раза, товарищ старший лейтенант. У меня девушка в минометном расчете, сержант Соловьева. Санинструктор батальона была, перевели ко мне по ее личной просьбе. Тараховский приказал, и Поливанов подтвердил. А я возражал и сейчас возражаю. Прошу отчислить ее от меня куда хотите.
- Почему? - спросил Синцов.
- Завтра бой.
- А что, она себя плохо показала?
- Нет, не плохо. Но девушка она. Жалею.
- Она сама упорно просилась на это место, - сказал Завалишин.
- Много она, дура, понимает, где ее место, - упрямо сказал Харченко. - Жалею, потому что бой. Прошу отменить приказ.