- Чтобы посмотреть, воротилась ли она. О, Женевьева, Женевьева! Не думал я, что ты способна на такую измену!
- Морис, один тиран, основательно изучивший прекрасный пол, потому что он и умер от излишней любви, сказал: "Женщина слишком часто меняется, и безумец тот, кто ей верит".
Морис глубоко вздохнул, и два друга пошли далее по направлению к старой улице Сен-Жак.
По мере того как они приближались, они яснее и яснее слышали шум, ярче и шире был свет, и раздавались патриотические песни, которые днем, при солнце, в атмосфере битвы, показались бы героическими гимнами, но теперь только при зареве пожара принимали мрачный оттенок кровожадного опьянения.
- Боже мой, боже мой! - воскликнул Морис, забыв, что произносит эти слова в злосчастную эпоху атеизма.
И пот струился по его лицу, пока он шел.
Лорен смотрел на него, напевая сквозь зубы:
Когда любовь волнует нас,
Тогда благоразумье - пас!
Казалось, весь Париж бросился на театр описанных нами событий. Морис принужден был пробираться сквозь шеренгу гренадер, ряды полицейских, потом густые толпы яростной, никогда не дремлющей черни, которая в это время с воем металась от зрелища к зрелищу.
По мере того как приближались они к пожарищу, Морис более и более прибавлял шаг. Лорен насилу успевал за ним; однако же он слишком любил его, чтобы оставить одного в такую минуту.
Почти все было кончено; из сарая, куда солдат бросил горящую головню, огонь перекинулся на мастерские, сколоченные из досок так, что между ними оставались широкие щели для циркуляции воздуха; товар уже сгорел, и начал загораться дом.
"Боже мой, - подумал Морис, - что, если она возвратилась, если она где-нибудь в комнате, объятой пламенем, ждет меня, зовет на помощь?!."
И Морис, полуобезумев от горести, лучше соглашаясь, чтобы та, которую он любил, лишилась рассудка, нежели изменила, Морис, нагнувшись, просунул голову в дверь, наполненную дымом. Лорен не отставал от него; Лорен пошел бы за ним хоть в самый ад.
Крыша горела; пламя начало подбираться к лестнице.
Морис, задыхаясь, осмотрел залу, комнату Женевьевы, комнату кавалера Мезон Ружа, коридоры, взывая сдавленным голосом:
- Женевьева! Женевьева!
Но никто не откликался.
Возвратившись в первую комнату, два друга увидели волны пламени, врывавшиеся в дверь. Несмотря на крики Лорена, указывавшего ему на окно, Морис прошел сквозь пламя.
Потом он побежал к дому, прошел, не останавливаясь, двор, усыпанный ломаной мебелью, заглянул в столовую, гостиную Диксмера, кабинет химика Морана: все это было наполнено дымом, осколками, битыми рамами; огонь пробрался в эту часть дома и начал все пожирать.
И здесь, как в павильоне, Морис не оставил без осмотра ни одной комнаты, ни одного коридора, спускался даже в погреба, думая, не спустилась ли туда Женевьева.
Ни души!
- Черт побери! - сказал Лорен. - Сам видишь, кому охота оставаться здесь, кроме разве саламандры. Но ведь ты ищешь, кажется, не этих мифических животных. Справился бы лучше у кого-нибудь из зрителей; может быть, и видели ее.
Надо было много усилий, чтобы вытащить Мориса из дома.
Начались исследования. Друзья обошли окрестности, останавливали всех встречавшихся женщин, осмотрели все аллеи: напрасно. Был второй час ночи. Несмотря на свою атлетическую силу, Морис измучился и отказался наконец от беготни взад-вперед и беспрестанных столкновений с толпой.
По улице проезжал фиакр; Лорен остановил его.
- Любезный друг, - сказал он Морису, - мы сделали все, что только возможно человеку, чтобы спасти Женевьеву: измучились, прокоптились дымом, проголодались. Как бы ни был замечателен Купидон, он не вправе требовать большего от влюбленного, а тем более от невлюбленного; возьмем фиакр и отправимся по домам.
Морис молча повиновался, и экипаж остановился у его дверей после непродолжительной езды, во время которой друзья не обменялись ни словом.
В ту минуту, как Морис выходил из экипажа, окно его квартиры захлопнулось.
- А, это хорошо! Тебя ждали. Теперь я спокоен, - сказал Лорен. - Стучи крепче.
Морис стукнул; дверь отворилась.
- Прощай! - сказал Лорен. - Завтра утром не выходи со двора, подожди меня.
- Прощай, - машинально сказал Морис.
И дверь захлопнулась за ним.
На первых ступеньках лестницы его встретил слуга.
- Гражданин Лендэ, сколько вы наделали нам беспокойства!
Слово "нам" поразило Мориса.
- То есть тебе? - сказал он.
- Да, мне и даме, которая ждет вас.
- Даме? - повторил Морис, находя очень некстати свидание, вероятно, с какой-нибудь из старинных своих приятельниц. - Ты очень хорошо сделал, что предупредил меня. Я ночую у Лорена.
- Невозможно, гражданин. Она была у окна, видела, как вышли вы из экипажа, и закричала: "Вот он!"
- Какое мне дело, знает ли она меня или нет! Мое сердце отказалось от любви. Поди и скажи этой даме, что она ошиблась.
Слуга хотел было идти, но остановился.
- Ах, гражданин, - сказал он, - напрасно вы так делаете. Бедная дама и без того уж очень скучает, ответ ваш приведет ее в отчаяние.
- Да кто же, наконец, эта дама?
- Не видел в лицо; знаю только, что закрылась капюшоном и плачет.
- Плачет?
- Да, но потихоньку, старается заглушить свои рыдания.
- Плачет, - повторил Морис, - значит, еще есть хоть одно существо в мире, которое любит меня до такой степени, что ее тревожит мое отсутствие?
И Морис медленно пошел за слугой.
И тогда глазам его представилась у углу гостиной трепещущая фигура, которая зарылась лицом в подушки, - женщина, которую можно было бы почесть за мертвую, если бы не судорожный стон и сотрясение всего тела.
Морис сделал слуге знак, чтобы тот вышел.
Слуга повиновался и запер за собой дверь.
Морис подбежал к женщине. Она подняла голову.
- Женевьева! - вскричал молодой человек. - У меня Женевьева! Не помешался ли я?
- Нет, мой друг, вы в полном разуме, - отвечала молодая женщина. - Я обещала принадлежать вам, если вы спасете кавалера Мезон Ружа. Вы спасли его - вот я! Я дожидалась вас.
Морис ошибся в смысле этих слов; он отступил на шаг и печально посмотрел на женщину:
- Женевьева, - сказал он кротко, - Женевьева!.. Значит, вы не любите меня.
Глаза Женевьевы наполнились слезами; она отвернулась и, опершись локтем на спинку дивана, громко зарыдала.
- Увы! - сказал Морис. - Вы не любите меня, и не только не любите меня, Женевьева, но еще ненавидите… Иначе вы не доводили бы меня до отчаяния.
В последних словах Мориса было столько исступления и горести, что Женевьева выпрямилась и взяла его за руку.
- Боже мой, - сказала она, - неужели тот, кого считаешь лучшим, всегда бывает эгоистом?
- Эгоистом, Женевьева? Как это понимать?
- Неужели же не понимаете вы, что я страдаю? Муж мой сбежал, брат мой в изгнании, дом мой пылает - все это свершилось в одну ночь, и потом… эта ужасная сцена между вами и кавалером!
Морис слушал с восхищением, потому что действительно самая безумная страсть не могла не допустить, чтобы такие ощущения, скопившись в сердце, не довели Женевьеву до теперешнего ее положения.
- Но вот вы пришли… вы у меня… вы не покинете меня…
Женевьева вздрогнула.
- Куда бы я пошла? - отвечала она с горечью. - Разве есть у меня убежище, приют, защитник, кроме того, который назначил цену своему покровительству?.. О, Морис!.. Как безумная шла я через Новый мост, переходя, не раз оснатавливалась и смотрела, как темная вода разбивалась об углы арок; это нравилось мне, чаровало меня… Вот, бедная женщина, говорила я себе: вот где твое убежище. Здесь невозмутимый покой! Здесь забвение!
- Женевьева! Женевьева! - вскричал Морис. - И вы говорите это! Значит, вы не любите меня.
- Да, я сказала это, - шепотом отвечала Женевьева, - сказала и пришла.
Морис перевел дух и упал перед нею на колени.
- Женевьева, - проговорил он, - не плачьте, Женевьева, утешьтесь после всех ваших страданий, потому что вы меня любите. Именем неба прошу вас, скажите, что вас привлекли сюда не мои угрозы. Скажите, что если бы даже вы не видали меня сегодня вечером, оставаясь одинокой, без пристанища, вы пришли бы сюда, и примите от меня теперь клятву - освободить вас от клятвы, к которой я принудил вас силой.
Женевьева взглянула на молодого человека с выражением неизъяснимой благодарности.
- Великодушный человек! - сказала она. - Боже, благодарю тебя за его великодушие!