- Ни разу… ни разу не написал из госпиталя… люди сказали… написали люди… а он… он…
- Да что с ним?! Без рук?! Без ног?!
Катя пригнулась, плакала и только отрицательно раскачивала головой: нет! нет! - нет! нет! простите вы меня-я!..
Да что же тогда? Как же он? как же так? разве можно так? как же? - бормотал и бормотал старик, а в мозгу его, как внезапная кровь на снегу, неотвратимо проступала догадка, и он, не в силах остановить леденящее это расползающееся пятно, беззащитно замер, откинувшись к стенке…
13
Радостная… и горькая весть об Иване ударила Колосковых 9 мая, в День Победы.
С утра Катя пошла в магазин - по восьмому талону должны были давать повидло и крупу. Дмитрий Егорович и Митька были дома.
Старательно, с нажимом пера, выписывал Митька заглавную букву В - точно дисциплинированных цыплят в тетрадку высаживал. Из открытого окна ветерком наносило неясные, раздерганные голоса - за два квартала, у здания почты, возбужденно бегали, суетились какие-то тетеньки. Они показывали на крышу, на усохшую глотку громкоговорителя. "Сводку, наверное, передают, а там сроду все заикается…" - с неудовольствием подумал Митька. Сдернул с пера соринку, макнул и выпустил в тетрадку очередного цыпленка. Полюбовался. И еще выпустил рядом.
Вдоль штакетника пробежал какой-то парень - ветром опахнули слова: "Радио! Радио включайте!" Митька кинулся, воткнул - ударил марш. Дмитрий Егорович и Митька с испугом уставились на беснующуюся черную тарелку на стене. Ни слова не говоря, побежали на улицу.
- Паренек, паренек, что случилось?
- Победа! Победа! Отец! И-иэх! - дал козла вверх парень-паренек и ударился дальше. Дмитрий Егорович качнулся, опал на скамейку.
Вся улица испуганно вытряхнулась из домов, перемешалась радостно и стала. Не знала точно, что дальше теперь будет… Делать-то чего теперь? Принюхивалась будто, прислушивалась… Первыми подхватились пожилые женщины, торопливо запыхтели из двора в двор - оповещали, обнимались, плакали и дальше спешили.
Взявшись под руки, коллективно, в ногу, носили победу девушки. Глаза их были полны нетерпеливым, счастливым ожиданием, и в густой майской синеве захлебывались их радостные песни. А по улице из конца в конец воробьиными стайками мелись, колготились ребятишки: "У-ур-ря-я-я-я-я! У-ур-ря-я-я-я-я! Побе-е-еда! У-ур-ря-я-я-я-я-я-я-я-я!"
Из горсада маршем грянул духовой оркестр. Все побежали туда. Митька задергал дедушку за рукав.
- Погоди, Митя, - остановил его Дмитрий Егорович. - Маму будем ждать… Пошли в дом.
- Ну, дедушка… - Митька плелся за дедом и все оглядывался, словно зримо видел клубящую из зелени сада, такую же зеленую, радостно-бодрую музыку.
Потом на пороге возникла Катя. Поставила на пол сумку с продуктами. Точно пройдя долгий усталый путь, опустилась на табуретку.
- Мама! - бросился Митька. - Слыхала? Победа! Мама!
- Слыхала, сынок… Не кричи…
- Да ты что?! Мама?! Победа! Мама! - приставал, удивлялся Митька. Дмитрий Егорович, останавливая его, положил руки ему на плечи.
Катя молчала. Словно вся лихая година проходила сейчас в остановленных ее, растворенных слезами глазах. День за днем. Час за часом. Тревожные военные сводки черными летучими мышами распято бьющиеся на телеграфных столбах в осеннем, низко несущемся вечере; и обмершая, заклинающая - только б не похоронка! - надежда, когда почтальонша сворачивает к твоему дому; и кутающиеся в слезы бесконечно-одинокие ночи, и догоняюще-гонящий дых тыловых кобелей, за версту чующих одиночество женщины; и согбенное время, застывшее в сумраке очередей; и рвущая душу сивая, голодная шейка твоего ребенка; и ожидание, ожидание, ожидание. Как жизнь взаймы. Взаймы у судьбы…
Катя подняла глаза на Дмитрия Егоровича, и тот, словно винясь перед ней за что-то, тихо сказал:
- Вот, Катюша, дождались…
И хотя в первый миг, когда узнали о Победе, с новой силой заболела, сжала грудь безнадежная надежда, затеплилась вера… сейчас об Иване оба суеверно молчали, не заговаривали о нем.
Устало, медленно освободилась Катя от платка. Провела гребенкой по волосам. Сказала:
- Вы бы, папа, сходили к Ивану Зиновиевичу. Обрадуйте их с тетей Дашей. Ведь Валентина их теперь скоро приедет… И к нам позовите. А я сготовлю пока тут.
Дмитрий Егорович сразу засуетился, засобирался - сапоги надевает, схватил пиджак, но вдруг вспомнил непонятное, странное поведение Ивана Зиновиевича в последние дни - ходит сам не свой, в командировке были; промолчал почти всю дорогу, испуганный какой-то, в баранку вцепился, как в спасенье свое единственное будто… и шевельнулось тревожное, беспокойное за друга… "Ну… вот и обрадую его!" - тут же "вышагнул" из беспокойного Дмитрий Егорович. И одел пиджак.
- Дедушка, я с тобой!
- По-ошли, сынок!
Пока Дмитрий Егорович прикрывал калитку во двор Ивановых, Митька уже летел к крыльцу, чтобы первым, первым сообщить! В окне, за геранями, как-то испуганно мелькнул Иван Зиновиевич. Потом Даша, жена его… "Не вовремя мы, что ли?" - удивился Дмитрий Егорович, но Митькин голосок уже звенел внутри дома. "От чертёнок!"
Испугом вырастал из-за стола навстречу Дмитрию Егоровичу Иван Зиновиевич… "Да что это с ним?" - опять мелькнуло у Дмитрия Егоровича. Но подошел, сказал:
- Ну, Зиновиич, с Победой тебя! - Старики троекратно поцеловались. И сели, уперев руки в колени. Не знали, что говорить. Дмитрий Егорович снова встал, шагнул к Даше, поздравил и тоже троекратно поцеловал. Покатые плечи Даши затряслись.
- Ну, ну, радоваться надо, а ты… Скоро уж теперь… Валентина-то ваша., скоро… да… гм… - Дмитрий Егорович опять сел. Даша быстро взглянула на мужа - тот сразу опустил голову.
- Да что с вами?.. Случилось чего?..
Супруги смотрели на него как вздернутые за грудки.
- Да говорите же! С Валентиной что?!
Иван Зиновиевич отвернулся, потянул из кармана платок.
- Прости ты меня, Егорыч! За ради бога прости! Утаил я от тебя, прости!..
- Что?!
Из того же кармана Иван Зиновиевич достал конверт. Протянул:
- Вот, 24-го получил… апреля… и утаил. Прости…
Дмитрий Егорович недоумевающе разглядывал замусоленный лохматый треугольник.
- Ну… так вам же письмо… от Валентины…
- Ты прочти… Там об Иване…
Даша, прикусила губу, пошла в кухню. Руки Дмитрия Егоровича затряслись - разворачивали одновременно и письмо, и очки, путались в них - потом глаза никак не могли поймать прыгающих строк. Кое-как прочел - и замер.
- Егорыч, как же теперь? Кате-то как сказать?
- Молчи! - тонко вскрикнул Дмитрий Егорович и опять замер.
Вдруг старики переглянулись и впились глазами в забытого Митьку. А тот - уже с полными слез глазами, неверяще крутя головой, - пятился к двери.
- Митя… сыпок… ты это… не надо… - просил Дмитрий Егорович, лихорадочно соображая: что сделать, как остановить, не выпустить из этой комнаты страшную весть.. - …Митя… я сам… ты… Митя!..
С заткнутым криком, как в жутком сне, бежал Митька к своему дому.
Молча стояли все вокруг опавшей на табуретке Кати. А она, непонимающе, дико разглядывала у себя на коленях вновь ожившую, страшную весть.
Дмитрий Егорович взял у нее письмо, хотел читать, но тут же отвернулся. Бычил головой, задавливал слезы… Высоким, дрожащим голосом стал читать: "Здравствуйте, родные мои, папа и мама! Не удивляйтесь, что пишу вам подряд второе письмо. Я вам писала, что наш поезд прибыл в Москву. Два дня принимали раненых, и вот через несколько часов отправляемся. Папа, ты мне часто писал о своем друге Дмитрии Егоровиче Колоскове и его семье, что у него пропал без вести сын. Так вот - ты только не волнуйся - вчера из Склифосовской (я вам писала об этой больнице) мы приняли 18 человек, и среди них одного раненого и сильно обгоревшего танкиста. Ему сделали несколько операций по пересадке кожи, он будет жить. Ранение плеча неопаснее, давно зажило. Так вот, фамилия его Колосков, а зовут Иваном Дмитриевичем! Ты понимаешь?! Он с Алтая, и район сходится - Зыряновский… Из какой они деревни ты не писал, но сообщаю тебе: он из деревни Предгорной Зыряновского района. Я уверена, это он! Папа, но у него еще одна беда - он полностью ослеп. Страшно подумать, что будет с Дмитрием Егоровичем и Катей. Но тебе, папа, надо как-то сказать им, подготовить. Лучше, наверное, Дмитрию Егоровичу сперва. Эшелон идет до Челябинска, но часть раненых снимут в Уфе. Я сообщу точный адрес, в какой госпиталь его положат. Ну, дорогие мои, на этом заканчиваю. Пишу на вокзале. Скоро отправляемся. Папа, родной, ты только очень не расстраивайся, береги свое сердце, оно у тебя слабенькое. Думаю, что все обойдется. Насчет…" - Дмитрий Егорович запнулся и стал: - Тут это… о другом уже…
- Читайте все, - тихо сказала Катя.
Письмо затрепетало в руках у Дмитрия Егоровича. Голос его начал заклекивать, вырываться:
- "…Насчет Кати… я… я не знаю, но Дмитрий… Егорович, конечно же… не бросит… своего сына…" Катя… ты.:, ты прости ее.
- Дальше!
- "…Главное… человек… человек будет жить… Целую, родные! Валентина. Адрес прежний: Москва, эвакопоезд №…, лейтенанту медслужбы Ивановой Валентине Ивановне".
Дмитрий Егорович сунул кому-то письмо, сдирая очки, быстро прошел к себе в комнатушку.