- Когда прочел письмо.
- Да, я сама увидела, что твоя любовь прошла, и поэтому мне было стыдно, что ты узнаешь, как я тебя полюбила.
Ингмар засмеялся.
- Что с тобой, Ингмар?
- Я думаю о том, как мы бежали из церкви и как нас прогнали из Ингмарсгорда.
- И тебе смешно?
- А разве это не смешно? Нам придется, как бродягам, ночевать под открытым небом. Жаль, что отец не видит этого!
- Ты вот смеешься, Ингмар, а ведь так не должно было быть, и во всем виновата я одна.
- Все обойдется, - сказал он. - Теперь мне на всех плевать, кроме тебя.
Бритта готова была плакать от раскаяния, но Ингмар заставлял ее снова и снова рассказывать ему, как она о нем думала и скучала. Понемногу он успокоился, как ребенок, убаюканный колыбельной. Все произошло почти так, как представлялось Бритте. Она думала, что при встрече с Ингмаром сразу же заговорит о своей вине и расскажет, как она тяготит и мучает ее. Ингмару или матери, - любому, кто ни пришел бы, Бритта сказала бы, что знает, насколько их недостойна, и даже не думает считать себя ровней им. А теперь она не могла сказать ему ничего такого.
Вдруг Ингмар перебил ее:
- Ты хочешь мне что-то сказать?
- Да, я бы очень хотела.
- Что-то, о чем ты постоянно думаешь?
- Да, днем и ночью.
- Так скажи это сейчас, и мы оба возьмем этот груз.
Он смотрел ей в глаза и видел испуг и смущение. Но по мере того, как она говорила, взгляд ее становился яснее и спокойнее.
- Теперь тебе будет легче, - сказал он, когда она замолчала.
- Да, теперь мне кажется, будто ничего и не было.
- Это оттого, что мы оба понесем эту ношу. Теперь бы ты осталась?
- О, да, я бы очень этого хотела.
- Так поедем домой, - сказал Ингмар, вставая.
- Нет, я не посмею, - сказала Бритта.
- Брось, мать совсем не такая страшная, надо только, чтобы она видела, что я сам знаю, чего хочу.
- Нет, я ни за что не хочу выгонять ее из дому. Мне ничего не остается, как ехать в Америку.
- Послушай, что я тебе скажу, - проговорил Ингмар, таинственно улыбаясь, - тебе нечего бояться. Есть человек, который поможет нам.
- Кто же это?
- Это отец, уж он все устроит, как надо.
На лесной тропинке показалась чья-то фигура. Это была Кайса, но ее едва можно было узнать без корзин и коромысла.
- Добрый день! Здравствуйте! - поздоровались они со старухой; та подошла и пожала им руки.
- Вот вы тут сидите, а в Ингмарсгорде все с ног сбились, ища вас. Вы так быстро уехали из церкви, - продолжала Кайса, - что я не успела подойти к вам; я хотела поздороваться с Бриттой и пошла в Ингмарсгорд, а вместе со мной туда пришел священник. Он вошел в переднюю, прежде чем я успела ему поклониться. И только матушка Мерта протянула ему руки, как он воскликнул: "Теперь, сударыня, вы можете порадоваться на Ингмара. Он показал нам, что происходит из достойного рода, теперь мы начнем называть его Ингмар-старший!" - Матушка Мерта ничего не отвечала и только поправляла платок на голове. - "О чем вы говорите, господин пастор?" - спросила она, наконец. - "Он привез с собой домой Бритту, - отвечал пастор, - и поверьте мне, матушка Мерта, этим он заслужил себе уважение на всю жизнь".
"Ах, нет, нет, что вы", - сказала старуха.
"Я чуть проповедь не забыл, когда увидел их в церкви. Этот пример был лучше всякой проповеди. Ингмар будет отныне служить нам образцом, как и его отец". - "Господин пастор приносит мне грустные новости", - сказала матушка Мерта. - "Разве он еще не вернулся?" - "Нет, его еще нет дома, может быть, они поехали сначала в Беркскуг…"
- Мать так и сказала? - воскликнул Ингмар.
- Да-да, и пока мы вас ждали, она разослала работников искать вас.
Кайса еще продолжала что-то говорить, но Ингмар уже не слушал ее; мысли его были далеко. ""Потом я вхожу в чистую горницу, - думал он, - где сидят отец и все Ингмарсоны". - "Добрый день, Ингмар Ингмарсон-старший", - говорит отец и идет мне навстречу. - "Добрый день, отец, сердечно благодарю вас за помощь". - "Ну, теперь ты справишь свадьбу, - говорит отец, - а все остальное уладится само собой". - "Без вас я бы никогда этого не сделал", - говорю я. - "Пустяки, - скажет старик. - Мы, Ингмарсоны, должны только всегда следовать Божьему пути"".
Часть первая
I
В приходе, где издавна жили Ингмарсоны, в начале восьмидесятых годов никому и в голову не могло прийти, что можно принять какую-то другую веру и новые обряды. Народ слышал, конечно, что в других приходах Далекарлии то тут, то там появлялись новые секты и, что были люди, которые погружались в реки и пруды, принимая новое крещение от баптистов, но все только смеялись над этим и говорили: "Все это годится, может быть, для тех, кто живет в Эппельбё и в Гагневе, но к нам эта зараза не придет".
Они строго держались обыкновения ходить по воскресеньям в церковь. Все, кто могли, шли на службу даже зимой в самую лютую стужу. И, пожалуй, зимой это и было нужнее всего, потому что невозможно было бы высидеть при сорока градусах мороза в нетопленой церкви, если бы она не была битком набита людьми.
Но не следует думать, что церковь посещалась так охотно благодаря пастору. Приходской священник, заменивший старого пробста, служившего здесь в молодости Ингмара Ингмарсона-старшего, был человек добрый, но никто не сказал бы, что он обладает особым даром проповедовать слово Божие. В те времена ходили в церковь ради самого Бога, а не ради интересных проповедей. Возвращаясь из церкви и борясь с ветром и стужей, каждый думал: "Господь, наверное, заметил, что в такую непогоду я все-таки пришел в храм".
Вот почему народ посещал церковь, хотя пробст и говорил каждое воскресенье все одну и ту же проповедь с тех пор, как приехал в село.
Правду сказать, большинство жителей было вполне довольно этими проповедями. Они знали, что пастор возвещает им слово Божие, а большего они и не требовали. Только школьный учитель да пара крестьян пообразованнее иногда говорили между собой: "Наш пробст знает только одну проповедь. Он умеет говорить только о Божьем промысле и Царствии Божьем. Хорошо, что сектанты пока не дошли до нас, а то ведь эта крепость плохо защищена и сдастся при первом же приступе".
И действительно, до сих пор странствующие проповедники обходили приход стороной. "Нечего туда и заходить, - говорили они. - Там народ не хочет пробуждаться от своей спячки". Светские проповедники и примкнувшие к сектам соседи считали старого Ингмарсона и других прихожан страшными грешниками. Слыша колокольный звон в деревне, они говорили, что он выводит напев: "Спите в ваших грехах! Спите в ваших грехах!"
Все в деревне, - и старые и малые, - рассердились, узнав, что люди говорят об их колоколах. Разве они не знают, что ни один человек во всем приходе не забудет прочитать "Отче наш", когда услышит звон колоколов? А когда раздается вечерний звон, то все и в домах и в полях бросают работу: мужчины снимают шляпы, женщины преклоняют колени, и все молчат, пока не прочтут "Отче наш". И всякий, кто бывал в деревне, должен был признать, что никогда не чувствовал так ясно всего величия и славы Господней, как в летний вечер, когда косы вдруг переставали косить, плуги останавливались среди борозды и возы замирали в ожидании, когда их снова начнут грузить - и все это ради нескольких ударов колокола. Казалось, народ чувствует, как в эту минуту Господь пронесся на вечернем облаке над деревней, великий, могучий и милосердный, благословляя эту землю.
Учитель в деревенской школе был не из семинарских - по старинному обычаю он был выбран из крестьян и всему выучился сам. Это был солидный мужчина, который мог в одиночку сладить с сотней мальчишек. Он учительствовал здесь уже больше тридцати лет и пользовался большим уважением. Школьный учитель был убежден, что от него зависит счастье и благоденствие всей деревни, и теперь его сильно беспокоило, что их пастор не умеет проповедовать. Он оставался спокойным, пока в деревнях поговаривали о принятии нового крещения, но когда черед дошел и до причастия, и народ начал собираться не в церкви, а по домам для совершения этого таинства, то он не мог больше оставаться равнодушным. Сам учитель был беден, но ему удалось уговорить некоторых богатых жителей построить миссионерский дом. "Вы меня знаете, - говорил он им, - я хочу проповедовать только затем, чтобы укрепить людей в их прежней вере. Куда мы зайдем, если нам будут проповедовать новое крещение и новое причастие, и никто не объяснит людям, где истинное и где ложное учение?"
Школьный учитель был в хороших отношениях и с пастором и со всем приходом. Он и священник часто подолгу прохаживались взад и вперед между приходским домом и школой, словно никак не могли наговориться. Пастор часто заходил по вечерам к учителю и, сидя в кухне у пылающего очага, беседовал с матушкой Стиной, женой учителя. Иногда он приходил каждый день. У самого пастора дома было неуютно и беспорядочно, потому что жена его была больна и не вставала с постели.
Одним зимним вечером учитель с женой сидели у очага и вели серьезный разговор, а в углу комнаты играла их дочь Гертруда. Эта светловолосая и розовощекая девочка не выглядела ни слишком взрослой, ни слишком развитой для своего возраста, как это часто бывает с детьми школьных учителей.
Уголок, в котором она сидела, был обычным местом ее игр. Чего тут только не было - маленькие цветные стеклышки, черепки от посуды, круглые речные камешки, деревянные чурбачки и многое другое.