ДОКЛАДЧИК. Эволюция музыкальных инструментов – главное свидетельство коренных изменениий не столько конкретных технологий, сколько, собственно, самого Человека. Сравните: в ранней античности для исполнения "музыки сфер" нужна была как раз сначала Эолова Арфа – помесь струнных с духовыми, Уловитель Игры Стихий: исполнитель – Стихия, Человека нет! Лишь потом последовало расщепление арфы Эола на кифару Аполлона – род лиры язычников, – и на первый духовой инструмент – свирель Афины, которую та отбросила, недовольная гримасой на своем лице во время игры на этой первой "флейте".
Инструмент подобрал Пан и его свита – люди по-своему новые для того времени. Но именно отсюда много позже произошли "духовые" инструменты, да и сам орган для исполнения именно "духовной" христианской музыки.
Христианство первых веков в музыке не нуждалось!
Христианство пело хором.
Музыку потребовало жизнелюбивое Возрождение.
Для музыки Возрождения – опять струнные – пока щипковые: разумеется, лютня, королева струнных, следом все виды мандолины и ей подобного, вплоть до исландской арфы.
Позже Христианство, скрепя сердце, позволило себе орган в дополнение к хору.
На Востоке в Храме обошлись человеческим голосом, больше напоминающим или плач, или вопль истязаемого.
Позднее Возрождение додумалось до смычка. Это знаменательно: сначала возник смычок как звучащий инструмент. Он был чем-то вроде струнного, сначала поглаживали по нему, а позже, после раздумья, нашли уместным поглаживать струны уже им, соорудив виолу – гибрид всех смычковых.
Кто первый сыграл первый квартет?
Кто осмелился позже сыграть соло?
Барокко потребовало ударных – клавесин. И открыло альт.
Позднее барокко превратило орган в фисгармонию. И открыло скрипку.
Паганини открыл новый строй для скрипки и технику.
Рококо ответило контра-басом и контра-альтом.
Романтизм узаконил еще один "ударный" – челесту.
Новое время потребовало рояль.
Новейшее время выдвинуло мысль – соединить струнные, смычковые и "ударные" в оркестр.
Разумеется, все сказанное – мои и только мои предположения.
Нет, не случайно именно романский стиль соединил инструменты в квартет!
Двести лет готика боролась с ним, но органу пришлось отступить!
Эпоха Просвещения, наконец, стала объединять исполнителей на разных инструментах в оркестр, каким он дошел до нас, с сольным исполнением на виоле и скрипке. Потом поставили на сцену рояль. Чтобы оркестр не умер! Рояль был должен спасти целый симфонический состав! Но он не спас.
Настала эпоха электроники, и микрофон заставил заткнуть уши наушниками: общий звук исчез. Беспорядочный шум во всех ушах – это и есть исчезновение музыки для распахнутых душ и ушей. Остался образ. Первое и второе: шум и образ – объединились на экране – в синема!
Музыка ушла от человека, притворившись шумом.
И каждой эпохе соответствовало рождение Нового Человека, отвечающего ее основному характеру. Ему соответствовал звук и его источник.
Но звуку, аккорду не соответствовали обычаи и нравы, то есть религия и мораль.
Новый Человек зарождался в толще и был скрыт до поры.
Чем больше выходило на сцену мастеров, тем меньше почитателей собиралось в зале.
Вкусы всегда отставали. На улице пели одно, в филармониях исполняли другое. Звук и отзвук в душе не совпадали.
Медленно нарастало напряжение этого разрыва.
Приближается взрыв, наступление новой религи и новой морали.
И появление Нового Человека.
Античный кифаред, христианский кастрат, лютнист Возрождения, органист Средневековья, участник струнного квартета, исполнитель на клавесине, скрипач – вехи перемены Человека и изменения его духа.
Пианист-виртуоз.
Оркестрант – от литавриста до концертмейстера.
Дирижер.
Композитор.
Точка.
Дальше тишина.
Я не буду всерьез об электромузыке, цветомузыке, экспериментах Скрябина.
И о звукозаписи – она пока несовершенна!
О Юности, готовой прыгнуть в пучину грохота, то есть Хаоса!
Грядущая эпоха – эпоха немоты.
Великое молчание порождает постижение великого смысла.
Или рождение Истины.
О ней оповестит Тот, Кто уже родился. Это и есть Пришествие, а какое по счету – не имеет значения. Новая эра стучится в дверь и входит без стука!
Исчезнут в первую очередь симфонические оркестры, в последнюю – рояль.
* * *
Доклад делал какой-то полусумасшедший физик-акустик, музыкант-любитель и коллекционер музыкальных инструментов. Но на докладе присутствовал наш Маэстро, и это имело свои последствия.
Я живо вспомнил все, что меня связывало с этим великим музыкантом и человеком – любопытство рядового бытописателя к жизни подлинного непризнанного гения.
Записки запустили механизм воспоминания! Воскресили тот доклад, а заодно и все то, что мне удалось вспомнить об этом человеке, Великом Маэстро, память о коем человечество незаслуженно предало забвению, если не поруганию…
Вероятно, я никогда о нем и не забывал. Может быть, записки эти и будут главным делом моей жизни.
Я перерыл свой архив, засел в библиотеке.
Я перебрал подшивки газет, встретился с …
Впрочем, по ходу изложения будет просвечивать тот или иной источник. Пусть воспоминания носят характер повести, романа, беллетристической помеси того и другого – воспоминаний и вольной прозы!
Жаль, не вызовешь к жизни самого Маэстро. Сегодня его почти не вспоминают, его заслонили другие. Почему? Ответ частично в приведенном отрывке. И полностью, я надеюсь, в истории его жизни, которая вспомнилась и записалась довольно сумбурно: "в обратной перспективе", так бы я назвал получившуюся форму изложения по примеру живописцев. Такое случается, если факты готовы вот-вот померкнуть, и ты их хватаешь, лишь бы не канули окончательно в Вечность. Ну, а приводить их потом в порядокя не счел нужным – для кого теперь стараться? Кому нужна культура? Кто готов снять шапку перед титаном, забытым лишь потому, что был он крупнее других? Нет, этого ему не простили.
Итак – клочок бумаги и каракули на нем.
Композитор Владислав Жданович, – не путать с польским Ждановичем! – родился в Петербурге и был русским по национальности, если судить по записи в паспорте. Если судить по крови, то он был русский с примесью, правда, польской крови со стороны матери и украинской со стороны отца. Его мать и тетка родом происходили из "бывших". Обе не очень это скрывали до поры, да и как скрыть породу, врожденный шарм и воспитанность? Главные же черты этой породы – неброское достоинство и простота – не оставляли сомнений в их происхождении. Нет ничего удивительного, что и жили они в Петрограде, будущем Ленинграде-Петербурге. Странно, но о бабке со стороны матери и других "прародителях" сведений сохранилось немного. Сдается, что были веские причины этим сведениям раствориться бесследно в эпоху, когда не только сведения растворялись, но и сами люди. Поверим, что так безопаснее было для потомков.
По отцу Маэстро был русский, но с примесью уже украинской крови. Хотя последенее не доказывается документально. Скорее, свидетельством тому было наличие невероятного количества родственников с юга России, которые, после очередных перетрясок в истории страны, появлялись, как грибы после дождя. Правда, часто выяснялось, что это были и не совсем родственники. (Позже, когда композитор женится, к ним прибавятся родственники жены, тоже с юга).
Необычность свою мальчик проявил трех с половиной лет от роду Может быть, это проявлялось и раньше, но продемонстрировать свою одаренность окружающему миру ему пришло в голову именно в этом возрасте. Он подошел к роялю, что стоял в доме его тетки, учившейся до замужества музыке всерьез, и стал подбирать что-то из Мусоргского.
Тетка не сочла нужным скрыть от маленького мальчика свою любовь к музыке и к композитору Мусоргскому. Она строго отчитала ребенка за безбожное перевирание темы "Богатырских ворот" из "Картинок с выставки".
Только когда ребенок, поджав тонкие губы, вышел, она поняла нелепость всего инцидента в целом. Ведь тому не было четырех лет, как он мог по памяти воспроизводить хоть что-то из такой музыки?! Она так и осталась в недоумении, ребенок же больше к роялю не подошел. И на вопросы ее жал плечами и дергал головой.
"Почудилось, вероятно! – подумала несостоявшаяся пианистка. – Вот и склероз пожаловал!"
Ребенок до четырех лет вообще почти не говорил, ограничиваясь неопределенным мычанием, сопровождавшимся пожиманием плеч и вытягиванием шеи куда-то вбок. Это не было мычанием идиота, за ним, если уж на то пошло, угадывалось презрительное нежелание вступать в контакт. Тем не менее, он отлично умел выразить неудовольствие чем-либо. Например, когда его отрывали от просто неподвижного, со взглядом в одну точку сидения, призывая идти есть, пить, справлять нужду, спать. Все это, кстати сказать, он делал словно через силу, будто выполнял тяжелую повинность, которую надо отбыть как можно скорее.
Мать его тоже в свое время училась музыке, но не так серьезно, как тетя, хотя способности имела куда большие. Усвоенного ей хватало, чтобы играть иногда в домашних концертах. Дом они с мужем держали открытый, даже после бед, посыпавшихся на семью в тридцатых.