- Все от простоты и честности. Не могу лукавить с моим государем. Не приучен. В иезуитских школах не обучался, хохлацкому двоедушию от природы чужд и чернильного семени сроду не грыз. Душа у меня русская - сырая, и русский ум - простак.
- Хорош простак! - воскликнул Александр. - Как Чарторыйского с Кочубеем аттестовал, да и Сперанского не погладил. Крепко засели в помещичью печень мои "молодые друзья"! О Сперанском и говорить нечего.
- Напугали вы верных трону, государь. По молодости лет больно смело коней погнали. Война образумила. А ныне, видать, весенний ветерок снова в душу пахнул? Ах, государь, нетто это надобно русскому народу? И слова-то все чужеземные: конституция, институции, реформа, либерте-эгалите. Не поймут такого, государь, все сословия, а пуще всех простые люди.
- Чего же тут не понять? Хорошо жить будут, свободно, без кнута.
- Кнут и не надобен, хватит розги, - убежденно сказал Аракчеев, - для цивильных. А для служивых - шпицрутены. Россия, государь, не отрок, не девица, а баба, бабы же любят, чтоб их учили. Чем крепче бьет, тем больше любит. Но и бабу нельзя кнутом, тем паче дрыном - испортить можно. Ремешком или своей дланью - это она обожает.
- Ладно, хватит народной мудрости. Вернемся к государственному языку. Что делать со Сперанским?
- Нельзя дважды войти в одну и ту же реку.
- А ты философ, Алексей Андреевич! Думаешь, что он выдохся?
- Сколько воды утекло, Ваше Величество. Вы великую войну выиграли, Наполеона скинули. Венский конгресс провальсировали, Священный союз воодушевили, а семинарист наш сиднем сидел в Перми да с пермяками вольтерьяничал.
- Это неправда, он хороший губернатор.
- Карамзин сказал: России ничего не надо, кроме пятидесяти хороших губернаторов. Один уже есть…
- Однако ты остер, Алексей Андреевич!.. Карамзин мыслит по старинке. Он так и не вошел в наш век. Да Бог с ним! Пора обустроить крестьянскую жизнь. Реформа необходима.
- Да все уже обустроено, государь! По велению Вашего Величества военные поселения растут как грибы после солнечного дождя.
- Почему же ты молчал? Я думал, что идея повисла в воздухе, как и прочие мои начинания.
- Хотел все в наилучшем роде отлакировать, тогда и показать.
- Зачем тянуть? Чай, сейчас косовица, - сказал Александр, гордясь своим знанием деревенской страды.
- И это Государю ведомо! - всплеснул руками без лести преданный.
Слышится стук в дверь.
Входит адъютант с письмом на серебряном подносе.
- От Их Императорского Величества Марии Федоровны!
Александр взял маленький продолговатый конверт с таким видом, словно тот мог взорваться в его руках. Пальцы забегали по атласной бумаге, не решаясь вскрыть.
Аракчеев, ссутулившись, отвешивая поклоны, стал пятиться к двери.
Оторвавшись от конверта, Александр ласково кивнул верному слуге.
- Мне не терпится глянуть на воинов-пахарей…
Записка императрицы-матери была оскорбительно суха и коротка: "Мне необходимо тебя видеть. М…"
…Александр входит в будуар матери. Две фрейлины, хлопотавшие вокруг сидевшей у зеркала государыни, с реверансами удалились.
Мария Федоровна, крупная, моложавая, сильно насурьмленная, с маленькими жесткими глазами, подставила сыну щеку для поцелуя.
- Садись, - сказала она резко, указав на низенькое кресло.
Высокий Александр неловко уселся и сразу ощутил себя маленьким мальчиком перед высящейся над ним матерью. Наверное, так было рассчитано.
- Ты опять принялся за старое? - спросила резко Мария Федоровна.
- Что вы имеете в виду, матушка? - с любезным лицом осведомился Александр.
- Ты вызвал Сперанского?
- Как блестяще поставлено во дворце святое дело сыска!
- Не юли!
- Ваши осведомители, матушка, идут впереди событий. Я лишь подумал о новом назначении Сперанского.
- Значит, я вызвала тебя вовремя, - удовлетворенно произнесла императрица. - Сперанского здесь не будет.
- Возможно, - пожал плечами Александр. - Некоторые считают, что Сперанский опровинциалился.
- Сперанскому здесь делать нечего! - повторила Мария Федоровна. - Хватит в нашей семье одного задушенного.
При всем своем самообладании Александр изменился в лице.
- Это угроза? Мать угрожает сыну?
- Мать предупреждает сына. Я не хочу тебя потерять. Но ты играешь с огнем.
- Мне кажется, я ни во что уже давно не играю.
- О нет! Ты всегда играешь. Всю свою жизнь. Играл в друга Наполеона и в его врага. Играл в либерала, защищал Францию на Венском конгрессе, а кончил Священным союзом. И стал для европейских бунтарей архиреакционером. Признаться, я поверила, что ты образумился. И вдруг ты вернулся к играм молодости: конституцию - Польше, нам - Сперанского с реформами. Ты уже не мальчик, посмотри на себя, у тебя плешь. Пора оставить детские игры.
- Я пытаюсь. За европейскими делами я забыл о своем долге перед Россией.
- Нельзя быть охранителем и революционером одновременно. В Европе - страж порядка, в России - разрушитель. Я не верю в твое свободолюбие. Ты вылитый отец. Сегодня он ненавистник Наполеона, завтра пламенный почитатель. Сегодня мальтийский кавалер-аскет, завтра влюбленный пастушок, сегодня апостол мира, завтра Александр Македонский, завоеватель Индии, утром бормочет буколические стихи, днем рвет усы у офицеров. Ты - Романов, а Романовы все с придурью. Кроме моего дорогого Николая. Это кремень.
Александр пристально смотрит на мать.
- У меня нет наследника… Как жаль, что между мной и Николаем затесался Константин.
- Это поправимо, - спокойно сказала императрица. - Константин не хочет царствовать. Для его фокусов ему достаточно Польши. Кстати, и в этом весь ты: дать Польше конституцию, а к ней - Константина в наместники.
- Я все понял, матушка, - сказал, подымаясь, Александр. - Разрешите откланяться?
- Если действительно понял, то можешь идти. У меня от тебя головная боль.
- Вызовите братца Николая, матушка. Он - хорошее болеутоляющее.
- Я сама знаю, что мне делать. Ступай…
…Александр возвращается в свой кабинет. Подходит к столу, берет недоконченное письмо к Сперанскому, хочет разорвать, но в последний момент удерживается. Какая-то двусмысленная улыбка появляется на его лице. Он макает перо в чернила и красивым почерком завершает свое послание:
"А посему Мы решили назначить Вас губернатором Сибири - земли обширной, богатой, но неустроенной. В заключение поздравляю Вас с орденом св. Александра Невского и лентой. Александр…"
Он старательно запечатывает письмо. Взгляд его голубых глаз проваливается в какую-то далекую пустоту…
…Толпа приветствует вернувшегося с победой императора. Во главе блестящей свиты он едет на белом коне окраиной Петербурга, но впечатление такое, будто это происходит в самом захудалом городе России допетровских времен. На радостях полиция не отфильтровала встречающих, в чествовании участвует без разбора и городское, и подстоличное, и с отдаленных земель население. Чуйки, армяки, картузы, гречишники, деревенские бабьи платки. Тут и крестьяне, и ремесленники, и мелочные торговцы, и всякая городская протерь, нищие, бесприходные попишки, юродивые, отставные солдаты, инвалиды войны. Толпа кричит, вопит, воет, кликушествует, рыдает, стонет.
- Благодетель ты наш!..
- Спаситель!..
- Солнце ясное!.. Месяц светлый!.. Милостивец!..
- Многие лета-а!.. - возглашает бродячий дьякон с синим носом.
Бабы прорываются к коню императора, силятся поцеловать стремя, сапог, хотя бы потный бок коня.
- А Бонапарта ты привез? - орет косоглазый мужик. - Дай его нам. Мы его с кашей умнем!..
Юродивый в одной рубахе, под которой что-то телепалось, заплясал перед мордой императорского коня, пронзительно распевая:
Я мудями затрясу, затрясу,
Государя вознесу, вознесу
Выше печки, выше крыши,
На луну и еще выше!..
Александр оглянулся на своего друга, генерал-адъютанта князя Волконского.
- Не Париж! - сказал Волконский.
- Несчастный народ! - произнес с болью Александр. - Несчастный и в горе, и в радости…
Теперь уже вся толпа вопила:
Выше печки, выше крыши,
На луну и еще выше!..
Похоже, это стало народным гимном победы…
…Александр и Аракчеев в сопровождении очень небольшой свиты въезжают в деревню, состоящую из нескольких прямых, как стрела, улиц, обставленных одинаковыми красными домиками с коньком на крыше. Вокруг домиков ни дерева, ни подсолнуха, никакого цветка.
При виде царского кортежа несколько голопопых ребятенков, возившихся в пыли, и старух, вышедших по хозяйской надобности, поспешно укрылись в домах. Улица как вымерла.
Кортеж подъехал к одному из красных домиков.
- Выходи! - гаркнул Аракчеев.
С невероятной поспешностью из дверей выскочил крестьянин-солдат в полной воинской амуниции, двое мальчиков: один лет десяти, другой пятнадцати, тоже в военной форме, и тому и другому несколько великоватой, и стали во фронт у крыльца. Следом выметнулась баба с очумелым от страха лицом и тоже заняла место в строю.
- Пошла вон! - рявкнул Аракчеев.
Баба опрометью кинулась прочь, но не в дом, а за угол, чтобы укрыться в огороде. Остальные члены семьи стояли, не шелохнувшись, выпучив немигающие глаза.
- Здравствуйте, воины-земледельцы! - ласково произнес Александр.
- Здравья желаем, Ваше Императорское Величество! - отозвалась троица, причем у детей оказались такие же грубые, махорочные голоса, как у главы семьи.