- Тогда позвольте мне выразить мнение ёриаи, - проговорил Санробэй. В тоне его послышались новые нотки. - Впредь до особого распоряжения дверцу немедленно запереть, а ящик убрать.
- Нет, - тихо сказал Кихэй и поднял глаза на Санробэй. - На это я согласиться не могу.
- Что же получается - …неповиновение?
- На это я согласиться не могу, - спокойно повторил Кихэй, - пока существует хоть один человек, которому может помочь мой ящик с мелочью, он останется на прежнем месте и дверца будет незапертой.
- Даже вопреки приказу ёриаи?
- Это… - Кихэй запнулся на миг, потом, опустив голову, прошептал: - Нет, на это я все же… согласиться не могу…
Глаза Санробэй гневно сверкнули, он уже готов был обрушиться на Кихэй с бранью, когда Хисаноскэ тихо проговорил:
- Постойте. Здесь все не так просто. Если на земле нашего клана есть бедствующие, следует принять меры для их поддержки, и Такабаяси как раз этим уже давно и занимается. Поэтому, прежде чем запрещать, надо выяснить, как в самом деле обстоят дела, и к тому же узнать, кто бросил кляузы в ящик для петиций. Как вам кажется?
Трое обменялись взглядами. Поскольку Хисаноскэ был главой ёриаи, Санробэй недовольства своего высказывать все же не стал.
- Ну, значит, до дальнейших распоряжений, - проговорил Хисаноскэ, взглядом давая знак Кихэй. - На сегодня можешь идти, прости, что оторвали тебя от службы.
Кихэй с благодарностью поднял глаза на Хисаноскэ, поклонился и встал.
В тот же день, после барабанного боя, означавшего конец работы и приказ разойтись, Хисаноскэ пришел в комнату, где работал Кихэй. Дождавшись, пока все уйдут, он проговорил:
- Ты хорошо держался. - И улыбнулся. - Вот ведь набрался смелости дважды повторить, что пойти на это не можешь. Но почему ты им ясно не объяснил, что есть люди, которым твой ящик просто необходим?
- Да если бы я даже попытался что-то объяснить им, - ответил Кихэй с грустной улыбкой, - вряд ли до них бы это дошло. Тот, кто никогда не знал голода, не в состоянии понять, какое тяжкое это испытание.
- Значит, сам-то ты понимаешь, да?
- Вспомни, что они говорили… - со вздохом сказал Кихэй. - "Если из нужды можно выбраться таким легким путем, то низшие сословия и вовсе лишатся привычки к труду… Да и хитрить начнут - займут денег и будут ходить с ясными глазами…" Они совсем ничего не знают, да и знать не хотят… "люди из низших сословий и без того склонны бездельничать…" Эх… - Кихэй вздохнул и в отчаянии покачал головой. - Как живут бедняки, о чем думают, что такое нужда… эти люди о таких вещах не имеют ни малейшего понятия.
- Но ты-то понимаешь?
- Случилось это пятнадцать лет назад, - глухим голосом начал Кихэй. - Ты, конечно, про это не слышал… - был тогда один бондарь по имени Китибэй, часто к нам приходил торговать своим товаром… так вот он от нужды убил жену, двух детей своих и покончил с собой.
- Я помню эту историю, - сказал Хисаноскэ. - Бондарь по имени Китибэй и ко мне домой приходил, у него еще была очень хорошенькая дочка.
- Ее звали Нао, - сказал Кихэй. - Имени я ее не знал, но помню, что была она красавицей, лет ей было тринадцать-четырнадцать. Точно, - кивнул он. - Помнится, бондарь повредил ногу, и она стала приходить - то принести, то забрать ушат.
- Да, - кивнул в ответ Кихэй, безотрывно уставившись в одну точку, словно глядя куда-то вдаль.
На лице Хисаноскэ отразилась смутная догадка. Быть может, Кихэй любил ее, подумал он про себя.
7
- Я ходил домой к Китибэй, - проговорил наконец Кихэй, - тайком от отца. Мать велела мне отнести деньги монаху за чтение сутр, ну я и… Оказалось, что Китибэй вывихнул ногу, и с тех пор его преследовали неудачи, долги и невыполненные обязательства все росли, и в конце концов, когда уже не осталось никакой надежды, вся семья покончила жизнь самоубийством.
Об этом Кихэй узнал от старого управителя дома Китибэй. По его словам, "Китибэй был человек искренний, честный и нерешительный, что называется, простоватый". В детях души не чаял, и отдать дочь на службу в чайный домик ему конечно же и в голову не могло прийти. - Если б он со мной посоветовался, я бы ему наскреб хоть немного, - сказал старик.
- В тот вечер или на следующий, - продолжил Кихэй, - к отцу пришел гость, разговор зашел об этом происшествии. Гостем - это я хорошо помню - был как раз отец братьев Фудзии, Дзусё. Они обсуждали самоубийство семьи Китибэй. "Всего-то одно-два рё серебром, такие деньги любой может дать, у кого ни попросишь, и все бы обошлось… и зачем было идти на такое безрассудство… - бывают же люди…". Так они сказали, я не преувеличиваю, почти слово в слово.
- Вот тогда я и подумал… - вновь заговорил Кихэй после небольшой паузы. - И старик-управитель, и мой отец, и господин Дзусё, говорить-то они говорят, будто одно-два рё - деньги небольшие, но ведь семьи Китибэй уже нет на свете. А попроси Китибэй эти деньги пока еще жив был, нашлись бы люди, которые легко бы их одолжили ему? Я думаю, нет. Во всяком случае, те, что так рассуждают, наверняка бы не дали.
Хисаноскэ согласно кивнул.
Тогда-то Кихэй и придумал про дверцу. Известно, что чем беднее человек, тем он щепетильнее. Просить подаяние бедняку просто невыносимо. А вот получить немного денег в долг, не встречаясь ни с кем лично, без расписок и процентов, когда возникает в том насущная необходимость, никто из них, пожалуй, не отказался бы. Так рассудил Кихэй.
- А ящик я повесил уже после смерти отца, когда стал главой семьи, - продолжал он, - посоветовался со стариком-управителем дома Китибэй и для начала дал знать об этом ящике только людям, жившим на закоулках кварталов Коганэ и Ямабуки. И еще попросил брать деньги только в случае крайней нужды. Полгода никто не приходил, потом посетители появились… Старик-управитель считал, что возвращать никто не будет, - то же самое ведь сказали Фудзии и Вакидани: мол, взять-то возьмут, а вот возвращать вряд ли кто будет… И правда, первые года два ящик чаще пустел, чем наполнялся, и мне порой нелегко было докладывать туда недостающие деньги.
- Ты никогда не думал прекратить все это?
- Думал, - кивнул Кихэй, - потому что время от времени мне бывало тяжело. Но всегда в трудную минуту вспоминал я о юной дочке Китибэй, той девушке по имени Нао… размышлял о том, что у нее, у Нао, было на душе в ее смертный час.
Хисаноскэ отвел глаза.
"Так вот как сильна была его любовь", - все стало ему ясно.
- Это всегда меня и поддерживало, - продолжал Кихэй.
В самом деле, стоило подумать о погибшей девушке, и его собственные трудности казались ему не стоящими внимания. "Пока могу - не брошу", - думал он всякий раз в трудную минуту.
- Прошло время, и некоторые люди начали возвращать деньги, - сказал Кихэй. - Ящик теперь чаще полон, чем пуст. Бывает даже, что там денег больше, чем я положил.
- Ты победил, - проговорил Хисаноскэ, отвернувшись от него. - Победила твоя вера в то, что чем беднее человек, тем он честнее.
Кихэй взглянул на Хисаноскэ, - и его вдруг пронзила догадка. Всмотревшись в профиль Хисаноскэ - тот продолжал сидеть, отвернув лицо, - Кихэй воскликнул:
- Ах, вот оно что! Ты тоже все это время подкладывал деньги в ящик, верно?
- Да что ты, с какой стати?
- Не отрицай. О дверце знают только люди из окрестностей Коганэ-тё и Ямабуки-тё, а ты и там в замке недавно говорил… ах да, вот еще вспомнил… Однажды вечером в середине прошлого месяца от той дверцы в заднем заборе донесся шум потасовки, и кто-то крикнул: "Да как тебе не стыдно!" Тогда я не обратил внимания, но сейчас точно вспомнил - это был твой голос.
- Просто тогда явился этот Дзюдзиро, - смущенно проговорил Хисаноскэ. - Явился этот мерзавец и давай шарить в ящике…
- А ты пришел, чтобы положить денег.
- Ну я и взорвался, - сказал Хисаноскэ. - Не знаю, как он разузнал о ящике, но ему и ему подобным я и гроша бы не дал, вот я и схватил его, без раздумья, и отколотил хорошенько.
Кихэй низко опустил голову и тихо, шепотом, проговорил:
- Спасибо тебе.
- Долгий у нас с тобой разговор вышел, - сказал Хисаноскэ и поднялся. - Хочешь, вместе вернемся?
- Как ты думаешь, что решит ёриаи? - спросил Кихэй, прибирая стол.
- Не волнуйся, я возьму это на себя, - ответил Хисаноскэ. - Примерно понятно и кто положил кляузу в ящик для петиций. Слышишь - это уже понятно. Вот так-то, - кивнул он головой. - Это дело рук ростовщиков, которые ссужают деньги беднякам в окрестностях квартала Коганэ. Эти пройдохи жиреют на крови бедных, для них твоя дверца в заборе - злейший враг.
- Да что ты? - Кихэй удивленно раскрыл глаза. - Ну, от тебя ничто не скроется.
- Да нет. По правде сказать, я просто расспросил главу полицейской управы, - сказал Хисаноскэ с кривой улыбкой.
- Все так сложно. - Кихэй тяжело вздохнул. - Даже такое дело - и то непременно кому-то приносит новые заботы.
- Ну, пойдем по домам, - сказал Хисаноскэ.
Несколько дней спустя в доме Фудзии состоялась служба по покойному Дзусё, по случаю третьей годовщины его смерти, и Каё вместе с Мацуноскэ отправилась в буддийский храм. Кихэй, закончив работу в замке, пошел в дом Фудзии, чтобы возжечь ритуальные благовония.
Увидев его, Санробэй сказал:
- Похоже, дело с дверцей обойдется, - но особой радости на его лице видно не было… Каё, сказав, что боится, как бы Мацуноскэ не продуло холодным вечерним ветром, вернулась домой до захода солнца; Кихэй остался и провел вечер вместе с двумя десятками родственников и свойственников, собравшихся на поминовение души покойного.