Шел батальон по дороге, прорубленной когда-то в густом лесу, но лес уже заметно поредел, пошел на дома и на дрова. Только вокруг утеса, на высоком берегу, где Амур обрезал среднюю гору, деревья не трогали. Прочистили там дорожки, убрали валежник, и превратилось это место в естественный парк, где можно было набить карманы орехами, набрать кузовок грибов, а главное, полюбоваться на речной простор, на привольные, манящие дали. И если бы кто-то восторженный, как Козловский, вдруг спросил: "А что за тем кривуном?" - ему бы сказали: "Там, по Амурской протоке станица Корсакова, а за левым берегом, во-он там - Новгородская. Ежели же вы изволите поплыть вниз, то скоро увидите крестьянское село Воронежское, за ним Вятское, а там и Сарапульское. Всего же в Амурской и Приморской областях сейчас более ста пятидесяти казачьих и крестьянских поселений и четыре города".
Много народу собралось поглазеть на уходящий из Хабаровки 3-й Восточносибирский батальон. Переводился он на новое место в пост Камень-Рыболов на озере Ханка. Стояли группками у дороги люди. У одних были знакомые среди офицеров и солдат, других просто привело любопытство.
Стоял у калитки своего дома и отставной солдат Кузьма Сидоров. Уже три года, как он уволен в бессрочный отпуск. В первый же год построил себе в Хабаровке домишко и той же осенью отправился в Кумару за вдовой казачкой и ее ребятишками.
Плыл Кузьма пароходом и не узнавал Амура. И большие и маленькие села и станицы стояли на его берегу. Высыпал к пристани народ, когда причаливал пароход к берегу. Лузгали ребятишки семечки, кудахтали куры, паслись за поскотиной коровы. Будто жили тут люди испокон веков. Только китайский берег отражался в воде лесом да тальником - по-прежнему был пустынен и дик.
- Что ж ваши люди не селятся по реке? Вон земли сколько по вашему берегу пропадает. Или народу у вас мало? - спросил Кузьма, разговорившись с китайским купцом в Благовещенске.
Купец тот, приехавший торговать из Айгуня, растолковал все очень просто. Оказывается, была в Китае, за тысячи верст от Амура, Великая стена. А за ту стену запрещал их закон переходить китаянкам.
- Совсем худо без мамок, - пожаловался купец. - Кто без мамки сюда надолго поедет. Никто не поедет…
Перевез Кузьма в ту осень казачку с сыном ее Богдашкой и дочкой в первое свое собственное гнездо, наполнилось оно как щебетанием птенцов ребячьими голосами да хозяюшкиной заботой, вот и живет здесь старый солдат, но батальон не забывает. Да и как забудешь, когда прослужил он в нем два десятка лет, день в день.
Увидел бы сейчас его хозяином тезка - старый казак Кузьма Пешков, сотоварищ по давнему-предавнему походу, порадовался бы. А может, больше обрадовался бы Кузьма тому, как переменился амурский берег. И Албазин вновь стоит там, где у пращуров стоял, и Кумара станица живет-поживает. А сколько других станиц появилось - не пересчитаешь.
Солнечно и жарко сегодня в Хабаровке. Солнышко - это хорошо. Краснеют за спиной у Кузьмы в огороде помидоры, склонили тяжелые шапки полные семечек подсолнухи, топорщат землю клубни картофеля. Высунула с краю грядки у самой тропки к дому свою макушку горькая редька. Место здесь для огородов благодатное. Раскорчевать и вскопать огород помогли Кузьме дружки: Михайло Леший да Игнат Тюменцев, переведенный года два назад вместе с ротой из Софийска опять в Хабаровку.
- Кузьма! - окликает отставного солдата из строя линейцев Михайло. - На пристань-то придешь?
- Иду, иду! - откликается Кузьма.
- Разговорчики! - наводит порядок новый ротный командир.
Пришел он в батальон недавно. Кузьму не знает, да и Леший для него просто нижний чин. А вон вышагивает Игнат Тюменцев. Справным мужиком стал Игнат. Шесть зарубок у него на ноже, скоро сделает седьмую. Каждая зарубочка - ровно год Игнатовой службы. Если по-старому служить, то еще конца-краю не видно Игнатовой солдатчине. Но ходят среди линейцев разговоры, будто теперь, как мужиков помещичьих освободили, будет послабление и солдатам. Должны якобы скостить срок службы. "Дай бог, дай бог", - думает Кузьма.
- Прощай, дядька Кузьма! - кричит Игнат.
Капитан Прещепенко, хотя и не положены разговоры в строю, не одергивает Игната. Понимает он, что старые приятели расстаются.
Третья рота прошла, а с ней подпоручик Михнев. Вот не везет человеку. То его из юнкеров много лет не переводили, а теперь застрял он в подпоручиках. Опять, говорят, каких-то бумаг не хватает.
А вот и рота капитана Козловского. Добрая рота. Почти всю Уссури новыми станицами заставила. Появились на ее берегу Кукелева, Шереметьева, Васильевка, Пашкова, Венюкова и даже станица Козловская, названная так в честь командира четвертой роты.
По пыли, поднятой первыми ротами, топает пятая. Надо и Кузьме сходить на пристань, попрощаться с солдатами.
- Богдан! - кричит он. - Пошли-ка, парень, солдат провожать.
- Бегу, тятя! - доносится из огорода, и подросток Богдашка сверкает босыми ногами по борозде между грядок.
- Опять паслен ел, - ворчит Кузьма. - А ну, как живот схватит! Что тебе огурцов и помидоров мало?
- Так он сладкий, - оправдывает Богдашку сестренка, поднимаясь вдруг из ботвы, с черными, вымазанными соком паслена губами.
Вслед за батальоном по обочине пыльной дороги направляются Кузьма и Богдашка к пристани. Богдашка вприпрыжку впереди, Кузьма степенно следом.
У поворота к пристани, у спуска со средней горы, их обгоняет двуколка подполковника Дьяченко. Знал Кузьма, что недавно передал линейцев Яков Васильевич новому батальонному командиру подполковнику Иванову, а сам будет командовать Уссурийским пешим казачьим батальоном и скоро переедет с семьей в Казакевичеву.
Солдаты жалели об уходе командира, боялись перемен, которые неизбежны при новом начальстве. Новая метла всегда по-новому метет. А тут еще переход в Камень-Рыболов из построенной ими Хабаровки.
Сам Кузьма думал, что бывшего его командира перевели к казакам потому, что новые земли по Уссури надо продолжать обстраивать, а уж Яков Васильевич дело это знает как никто. И Усть-Зею строил, и станицы вокруг Кумары, и Хабаровку, и в Софийск наведывался во вторую роту, чтобы и там распорядиться. А сколько раз выезжал в четвертую роту к Козловскому на Уссури, там теперь людно, не то что было в зиму 1858 года, когда ходили они с Лешим в бухту Ольги. Две канонерские лодки еще при Кузьме спустил батальон на воду. А указывал им, как суда эти мастерить, тоже Яков Васильевич. Вот и посылает начальство Дьяченко на Уссури. Так разъяснял это Кузьма Лешему с Игнатом. На что Леший возражал: "А что в Камень-Рыболове, думаешь, робить не придется? Тоже придется. Еще как!"
Однако начальству видней.
На пристань Кузьма только-только успел. Обнялся с Михайлой, с Игнатом, с унтером Ряба-Кобылой. Ему тоже этой осенью уходить в бессрочный отпуск.
- Ты, парень, давай-ка в Хабаровку. Рядом со мной построишься. Женишься. Глядишь, меня в кумовья возьмешь, - сказал ему Кузьма.
- Не, - ответил унтер, - я домой, в Сибирь.
Прощались с Кузьмой солдаты, совсем отдавили ладонь, пока не раздалась команда строиться, а потом - на посадку. И вот уже отошли одна за другой баржи. Налегают на весла солдаты. Дело привычное. А что им не привычно? Все привычно.
Стоял на пристани, провожая батальон, Яков Васильевич Дьяченко. Прибывший в Хабаровку командир 1-го линейного батальона, который переводился теперь из Троицко-Савска в Хабаровку, что-то говорил ему, а Дьяченко смотрел вслед уходящим к недалекой Уссури баржам.
Виду Яков Васильевич не показывал, но тяжело было ему расставаться с батальоном, в котором он знал каждого унтера и солдата. Вспоминал Дьяченко дальние походы по Шилке, Амуру и Уссури, вспоминал селения, срубленные его солдатами. И то, что теперь ожил Амур, словно ото сна пробудился, отражая в своих водах длинные улицы станиц, качая на волнах пароходы, баржи, плоты и лодки, перебрасывая эхом человеческие голоса с берега на берег, конское ржание и удары топоров, - во всем этом есть труд и его батальона.
Уходил батальон, а с его уходом обрывалось все, чем жил Дьяченко эти годы. О том, что готовится его перевод, Яков Васильевич, знал давно. Еще прошлым летом появился в Хабаровке Бернгард Буссе, брат военного губернатора Амурской области. Поговаривали, и не без основания, что старший брат перевел его на Амур специально, чтобы здесь Бернгард побыстрее взбежал, сколь можно выше, по служебной лестнице.
Инспектируя батальон и сразу заявив, что, по-видимому, он будет его принимать, Буссе-второй так за все свое пребывание здесь ни разу не убрал с лица презрительную, недовольную гримасу. Выучка солдат, состояние оружия; хозяйство батальона, порядки в нем, даже вода в Амуре - все не понравилось Бернгарду, однако он начал принимать батальонное хозяйство. И вдруг, узнав, что батальон будет переводиться в Уссурийский край, Буссе моментально собрался и в начале декабря уехал. Потом стало известно, что Бернгард Буссе назначен командовать бригадой.
Слухи о смене командира 3-го батальона постепенно затихли, но вот летом пришел официальный приказ о переводе Дьяченко на Уссури, а принимать батальон прибыл подполковник Иванов.
Какой-то причины своего перемещения Яков Васильевич не видел и считал, что это обычный каприз высокого начальства.
Не знал подполковник, что неосторожно рассказав однажды инспектору из Благовещенска Медину стихи о назначении старшего Буссе военным губернатором, он впал в немилость. Медин, которого все чиновники в Благовещенске сторонились, зная его как доносчика, передал содержание крамольных стихов генерал-майору Буссе, и последствия не замедлили сказаться.