Замечая эти взгляды, Афимья Константиновна поняла, что приезд ее в этот военный пост растревожит, может быть и неосознанной болью, души этих подчиненных ее мужу людей, лишенных многих радостей и удобств, доступных ей, лишенных женского участия и женской заботы.
Еще в институте госпожи Липранди приезжие с Нижнего Амура офицеры с восхищением рассказывали о Екатерине Ивановне Невельской. Для иркутского света она по-прежнему оставалась Катенькой Ельчаниновой, и все в городе поражались ее неожиданно проявившемуся мужеству. На самом краю света она испытывала целых пять лет и голод, и холод, перенесла сама цингу и болезнь детей, а вместе с тем служила душой общества в Петровском и Николаевске. Опекала таких вот солдат, находила время, чтобы лечить гиляков и обучать домашним премудростям их женщин. И сейчас, шагая со своим Яковом мимо занятых работой линейцев, Афимья Константиновна думала, что не одно только желание быть рядом с мужем, облегчать и скрашивать его лагерную жизнь, двигало ею, когда она решилась на поездку сюда, но и желание хоть немного походить на Катю Невельскую, на других молодых жен, отправившихся сюда на Амур, и хоть самую малость на Александру Муравьеву, о которой рассказывали легенды, на Елизавету Нарышкину и жен других сосланных по делу 1825 года в забайкальские остроги.
Володю Яков Васильевич и Фима увидели сидящим верхом на лошади, рядом шагал Кузьма. Мальчик хорошо держался в седле.
- Папа! - крикнул он еще издали.
- В лес ездили, - поздоровавшись, доложил солдат. - Значит, с гостями вас, ваше высокоблагородие. А вас с прибытием, - он степенно поклонился Афимье Константиновне.
- Да, Сидоров, у меня неожиданная радость, - ответил капитан. - А ты, Володя, вижу, подружился с Кузьмой?
- Да, папа. Мы были на огороде и ездили в лес. А сейчас пойдем на утес, смотреть гольдскую кумирню. А потом сходим к орлиному гнезду.
- Давай, Володя, так. К гнезду - завтра, а на утес, пожалуй, сходите. И мы туда придем, как только осмотрим наш проспект.
Капитан Дьяченко и его жена, сопровождаемые неумолчным стуком топоров и кувалд, шарканьем пил, командами унтеров, пошли по щепе и опилкам вдоль первой улицы Хабаровки. Шли мимо длинных стен рубленных из круглого леса казарм, мимо палаток.
- А вот это будет наш дом, - показал Яков Васильевич на незавершенный сруб. Сейчас возле него уже отдавал какие-то распоряжения поручик Коровин.
- Там цейхгауз, а это продовольственный магазин. Вот и вся Хабаровка. Да, еще лавка купца за средней горой…
В это время у сруба будущего командирского дома кто-то закричал. Капитан и его жена обернулись и увидели, что солдаты, работавшие там, сгрудились вокруг сидевшего на земле линейца.
- Что еще там случилось, - недовольно сказал капитан и быстрым шагом направился к дому.
Афимья Константиновна поспешила за ним.
- Ногу поранил, - объяснил Коровин.
Топор солдата разрубил сапог, который сейчас стягивали двое других плотников, и из-под него текла кровь.
Солдат виновато улыбался.
Увидев кровь, Афимья Константиновна почувствовала себя дурно, она ухватилась за руку капитана и прошептала:
- Там у меня в саквояже есть бинты, надо пойти взять.
- Да тебе плохо, - встревожился Яков Васильевич. - Совсем побледнела. Пойдем отсюда, здесь сами перевяжут.
- Да, да, пойдем за бинтом.
- Какой бинт! Пустяки, - возразил Коровин.
Он склонился над солдатом, оторвал у него от подола нижней рубахи длинный лоскут и быстро перетянул рану.
- Да вы сядьте, ваше благородие, - подкатил чурку к ногам жены капитана унтер-офицер Ряба-Кобыла.
- А и правда, сядь, неженка, - сказал капитан. - Привыкай.
- Простите, ваше благородие, - сказал, обращаясь к Фиме, перевязанный солдат, - испугал я вас.
- У нашего брата быстро все заживает, - добавил другой солдат. - Зарастет как на козе.
- Посидит малость и работать будет, - подтвердил Ряба-Кобыла.
- А бинты я приготовлю, - оправдываясь за свою минутную слабость, сказала Фима. - Буду держать их под рукой.
Ей было неудобно перед собой, перед своими сокровенными мыслями, что она растерялась при первой небольшой беде и чуть сама не потеряла сознание, глядя на кровь, вместо того чтобы оказать помощь солдату, как это, наверно, сделала бы Катя Невельская.
- Мне уже совсем хорошо, - сказала она Якову Васильевичу, почувствовав на самом деле, что слабость прошла. - Пойдем еще походим.
Побывали они в этот день и на утесе, и в летнем гольдском стойбище, вызвав там отчаянный собачий лай и великое удивление. Русских солдат и офицеров гольды видели часто, а вот женщина и мальчик стояли перед ними впервые. Мужчины стойбища и их жены рассматривали Афимью Константиновну и Володю, удивлялись, что-то быстро говорили друг другу, качали головами.
"Ну вот, капитан, - думал Яков Васильевич ночью, уложив своих уставших гостей спать, - теперь и семья с тобой. И строишь ты здесь новое поселение, где будет, наверно, надолго твой дом". Он набил трубку и вышел на палубу, думая, что Фима уснула. Лагерь уже спал. Плескалась, огибая борт его баржи, вода, и никаких других звуков не доносила больше тихая, спокойная ночь. В черной речной глади отражалось безлунное звездное небо. И сейчас нельзя было даже угадать, где кончается амурский разлив и начинается противоположный берег. Все пространство перед капитаном было усыпано мерцающими звездами.
Яков Васильевич не услышал, как вышла из каюты и как подошла к нему Фима. Она прислонилась щекой к его плечу и замерла. Капитан осторожно привлек ее к себе, и они стояли так, ощущая друг друга и не говоря ни слова. Потом Фима вспомнила, как уезжала из Иркутска, и стала вполголоса рассказывать, как ее провожали, кто провожал и что говорили.
Часовой неслышно отошел на корму, а потом и совсем спустился на берег, зная, что командир батальона не накажет его за это нарушение. Оттуда, с берега он потом увидел, как командир взял на руки свою жену, постоял так с ней, что-то приговаривая, а потом унес ее в каюту. Перед тем как ему смениться с поста, часовой увидел, что капитан и его жена вновь вышли на палубу. "Не наговорятся, - подумал он. - Ну и пусть их. А я сейчас как лягу, да как всхрапну…"
И уж совсем неожиданно приезд семьи командира растревожил старого солдата Кузьму. Вспомнилось ему, что скоро закончится долгая его солдатская служба, одна его жизнь, а куда податься, чтобы начать другую? Некуда! Батьки с матерью давно уже нет. У старшего брата, за которого служит Кузьма, своя большая семья. А ведь мог и у Кузьмы расти свой малец, вроде капитанова сынишки, если бы не пришлось тянуть солдатскую лямку. Думал Кузьма, уйдя в бессрочный отпуск, поселиться в Кумаре, которую своими руками рубил. Поселиться да, может, и сойтись со вдовой теперь казачкой. Однако там казачья станица, и ты будешь всем чужой. А что, если остаться жить в Хабаровке, среди своего брата солдата да вызвать сюда или самому привезти казачку с ее ребятишками? Это было бы ладно! "Пожалуй, привезу", - засыпая, думал Кузьма.