Из русского же лагеря в Гродно, где он представился Петру I и познакомился с командующим фельдмаршалом Огильви, Витворт уже так писал о царской армии: "Пехота вообще обучена очень хорошо, солдаты обнаруживают рвение с тех пор, как выяснили лежащие на них обязанности, но хорошо вооружены и хорошо одеты только три полка: два гвардейских и ингермландский, остальные довольно посредственно снабжены амуницией и огнестрельным оружием".
Георг Огильви наособицу отметил в беседах с английским послом, что "артиллерия в настоящее время замечательно хорошо устроена, а русские обращаются с пушками и мортирами с таким умением, какого он не встречал ни у одного народа". Но что касается конницы, то, по мнению посла, "в царской армии собственно кавалерии нет". В последнее время сформированы 16 драгунских полков, преимущественно из дворян и землевладельцев, которые обязаны отправлять службу на собственный счет. Они ездят на легких татарских лошадях, и сомнительно, чтобы могли устоять против шведских кирасир".
В этих суждениях о русской коннице, конечно же, на сэра Чарльза Витворта оказал прямое влияние Огильви, страшно недовольный тем, что командовать всей кавалерией по отъезде Шереметева в Астрахань Петр I поручил своему любимцу Меншикову, у которого с командующим пехотой сразу начались контры. Высокомерный имперский фельдмаршал был раздражен тем, что бывший царский конюх стал вдруг генералом от кавалерии, и потому в своих донесениях царю Огильви всячески чернил воинство Александра Даниловича, жалуясь, что его драгуны только в деревнях сидят, доброй стражи не имеют, с мужиками водку пьют, ветчину, кур, гусей грабят и все государство Польское неприятелем себе чинят.
Насмотревшись на порядки в русской армии, нехотя ставшей на зимние квартиры в Гродно, и кавалерии, расположившейся по варшавской дороге, в Тикотине, сэр Чарльз сделал уже общее заключение, отписав в Лондон: "Вообще на всю русскую армию можно смотреть пока как на собрание рекрут, потому что большинство полков сформировано не более двух лет назад. Большой недостаток чувствуется в офицерах, и особенно в генералах".
Но в октябре 1706 года те самые драгуны, которые по замечанию Огильви, знай себе в деревнях водку пьют, проявили неожиданную прыть.
Сформированный по приказу Меншикова отряд полковника Горбова двинулся к Варшаве и возле стен правобережного предместья польской столицы Праги наголову разгромил гвардию Станислава Лещинского, взяв в бою четыре пушки, шесть знамен и 375 пленных. Трофеи были доставлены в штаб-квартиру Меншикова в Тикотин, куда прибыли Петр и его "друг, брат, сосед" король Август II. Как отметил вездесущий сэр Чарльз, "царь сам принес и положил к ногам польского короля шесть знамен, отнятых у гвардии новоизбранного его соперника". Зрелище было внушительное. Восемь тысяч драгун Меншикова и стоящие напротив них польские драгуны генерал-майора Синицкого образовали стройный коридор, по которому Петр и пронес под звуки полковой музыки знамена побежденной гвардии короля Станислава и бросил их под ноги короля Августа. После чего монархи-великаны обнялись и по русскому обычаю трижды почеломкались. Грянул ружейный и артиллерийский салют, вспугнувший голубей с полуразвалившихся башен тикотинского замка. Весь сияющий, тряся длинным париком в буклях, новоиспеченный генерал Александр Данилович Меншиков приглашал уже царя и короля со свитой в свой роскошный шатер, дар калмыцкого хана Аюка, у которого Александр Данилович закупал тысячами степных лошадок для своих драгун.
Праздник продолжался три дня, и пороха в салютах было израсходовано более чем в самой баталии под Варшавой.
Из Тикотина монархи пожаловали в Гродно, где фельдмаршал Огильви вывел на смотр 45 пехотных батальонов и 6 драгунских полков, кои он все же "отбил" у Меншикова.
- У вас превосходная пехота, камрад! - весело повернулся к царю Август. - Имей я эти батальоны в прошлом году под Варшавой, мы ни за что не сдали бы шведам столицу.
- Что ж, дела отзывают меня ныне в Москву, и я оставляю всю свою армию под вашу команду, брат мой! Соединив мои войска с вашими саксонцами, можем дать шведам и генеральную баталию! Как знать, имея сорок тысяч моих солдат и двадцать тысяч неустрашимых саксонцев, может, и раздавим армию Каролуса! - задумчиво произнес Петр.
- Добавьте к тому еще шляхетскую конницу, которой можно навербовать сколько угодно, были бы деньги! - Жадный огонек зажегся в выпуклых, с красными прожилками от многодневного пьянства глазах Августа. - Если дадите мне по-братски еще одну субсидию в триста тысяч талеров, я обещаю выставить в поле двадцать тысяч польских гусар!
- К чему? У меня стоят в Бресте 15 тысяч казаков. Чаю, они не хуже шляхетской конницы! - презрительно фыркнул Петр, которому до смерти надоели беспрестанные просьбы друга и союзника о субсидиях.
Ведь целый месяц, пока Петр был в Гродно, Август буквально стенал о деньгах. Перед Меншиковым круль даже заплакал, чем так растрогал светлейшего, что тот сразу отвалил королю несколько тысяч червонных из своего пухлого кошелька. Август на время успокоился, и Петр смог, избавившись от навязчивого друга, спокойно объехать Гродно, где восстанавливался старый замок, а вокруг предместий насыпались земляные бастионы. Как в свое время, после конфузии под Нарвой, царь крепил Новгород и Псков, так он укреплял теперь Гродно. Крепость запасалась на зиму провиантом и фуражом, словно Петр готовился к долгой осаде.
- К чему, брат мой, эти земляные работы? - пытал вечером Петра в баньке, сооруженной на берегу Немана, король Август. - Ведь зима не за горами, а зимой даже швед не воюет!
- Береженого Бог бережет! - рассмеялся Петр, лежа на верхнем полке, и оттуда скомандовал Меншикову: - А ну поддай-ка парку, Сашка!
Александр Данилович плеснул квасок, и от поднявшегося горячего пара король как очумелый метнулся в предбанник, где сидел уже и Огильви. Фельдмаршал в царскую баньку заходить боялся.
- Что русскому здорово, то немцу - смерть! - весело скалил зубы Алексашка.
- Будет скалиться! - поморщился Петр. - Скажи лучше, стоит еще швед под Варшавой аль нет! - Петр блаженно покряхтывал под березовым веником, которым его охаживал светлейший.
- Куда ему деться, мин херц! Все лазутчики в один голос твердят: швед стал на винтер-квартиры. Зачем Каролусу по декабрьским морозам в поле ходить! Даже швед мерзнет! - твердо заверил Данилыч.
Но только после того, как выпал глубокий снег и дороги замело сугробами, царь решил, что Карл XII и впрямь прочно стал на зимние квартиры, и 7 декабря 1705 года отбыл из армии в Москву.
Перед отъездом он вызвал к себе Михайлу Голицына и сказал доверительно:
- Вот что, Михаил… я командую преображенцами, ты - семеновцами. С моим отъездом вручаю тебе команду над всей гвардией. О том и фельдмаршалу скажу. Но помни, и за польским королем, и за Огильви потребно бодрое око. То тебе и Аниките Ивановичу Репнину доверяю. Негоже нам, русским, вечно на подмогах у иноземцев ходить. Потому приказы Августа и Огильви принимай, но исполняй с толком. Понял?
И когда Голицын склонил голову, Петр обнял его, поцеловал троекратно. Сказал глухо:
- Запомни, от тебя многое в сем лагере зависит. Прощай!