- Не так, Критий. Я говорил не об Аните и Ликоне, а о благе афинян. О благе людей, которым отпущено жизни не больше, чем мне и тебе. Прекрасна твоя мысль, что все со временем станут одним народом, что мудрые одержат верх над сильными, что спартанец, перс или фракиец будут жить и мыслить, как афиняне, ничем от них не отличаясь. Истина, благо и совершенство пробьют себе дорогу всюду, на всей земле. Так будет. Но когда, Критий? Может быть, через тысячу лет, может быть, через две. Но мудрые уже теперь должны жить в мудром государстве, а не под пятой грубых завоевателей. Сейчас, Критий. Далёкие цели потому и называются далёкими, что мы не можем их достичь. К тому же ты говоришь одно, а делаешь другое. Ты сочиняешь гимн в честь богини Афины, а твои надзиратели растирают в ступах семена цикуты. Ты печёшься о мудрости и затыкаешь мне рот, хотя помнишь, что сказала обо мне Дельфийская Пифия. Надо мудро мыслить, мудро говорить и мудро поступать. Ты же думаешь одно, говоришь другое, а делаешь третье. Кто стал во главе государства, тот должен быть учителем народа, а не его палачом. Ты, Критий, палач, - сказал Сократ.
- Подожди, - остановил его Критий. - Не торопись. У нас ещё есть время, и мы можем продолжить нашу беседу, учитель, - сказал он, произнеся слово "учитель" так, словно обозначил им что-то гадкое. - Давай рассудим, являешься ли ты сам другом народа. Смотри, ты воспитал Алкивиада, а он принёс афинянам тьму несчастий. Такие вожди народа, как Анит и Дикон, приговорят тебя к смертной казни, если придут к власти. Ты воспитал меня. Ты воспитал Хармида, а он мой друг. Тебе и это не простят демагоги, которых, кстати, ты не считаешь ни мудрыми, ни благородными. Вспомни ещё об Аните-младшем, который сегодня с нами и завтра станет позором для своего отца. Анит-младший - твой ученик. Ты скорее служил нам, чем народу, над глупостью которого ты столько потешался на площадях. Вожди народа убежали из Афин, чтобы издалека мстить мне. А ты здесь, со мной, в моём доме. Никто не знает, о чём мы говорим, но все скажут: "Сократ был гостем Крития". И вот получается, Сократ, что если я, Критий, тиран, которого ты называешь палачом, не казню тебя, то тебя казнит народ, о благе которого ты так хлопочешь. Ты попал меж двух жерновов, Сократ. И знаешь ли почему? Люди должны жить по установлениям богов и государства, а ты возомнил, что тебе известна правда, которая выше установлений и законов. Ты - сам себе Бог и сам себе государство. Ты вопрошаешь собственную душу, ищешь в ней истину и судишь всех: и тиранов, и вождей народа, и сам народ. Разве ты Бог, Сократ?
- Конечно, не Бог, - усмехнулся Сократ. - Но я открыл способ, каким каждый человек может обнаружить в себе божественную истину. Боги нам её дали, а мы заключили её в тёмную скорлупу невежества.
- И потому ты отвергаешь богов, которых чтит народ. Знаешь ли ты, что это преступление?
- До тех пор, пока народ невежествен.
- Тогда сделай его умным, Сократ, - засмеялся Критий.
- Это работа не для одного человека, - ответил Сократ. - Но одно народ может сделать сам: стать свободным. Избавить от невежества можно только свободный народ. Народ, не знающий страха. Свобода - такое благо, Критий, от которого афиняне никогда не откажутся. Они добьются свободы. Вопреки тебе. И тем самым сделают шаг к истине. Их на этом пути никто не остановит. Как нельзя остановить солнце. Ты это знаешь. Меня убьёт невежество народа. Либо ты, Критий. Тебя убьёт истина. Свободные и просвещённые люди пожалеют меня. Тебя - проклянут. Будущее принадлежит свободным и просвещённым. Потому что и то и другое - благо. А ты - зло.
- Какая тебе радость в том, что тебя когда-то пожалеют, и какая мне печаль от того, что меня когда-то проклянут? Радость и печаль имеют смысл только здесь, при нашей жизни. Я собираюсь жить долго и без печали. То же предлагаю и тебе, Сократ. Ведь там - ничто. Ты сам говорил. Смерть - зло. Вот послушай. - Критий встал, подошёл к свиткам и, взяв один из них, развернул. - Вот послушай. Это Сафо:
Смерть есть зло. Самими это установлено богами:
Умирали бы боги, если б благом смерть была.
- Что скажешь?
- Только то, что сказала Сафо. А жизнь - благо. Для всех. Ты же многих лишил жизни, прежде чем на то последовала воля богов.
- Как знать, - ответил Критий. - С помощью искусства, которому ты меня обучил, я обнаруживал в своей душе, что люди, которые казнены, достойны смерти. И если, как ты сказал, мы обнаруживаем в нашей душе божественные истины, то, стало быть, я исполнял волю богов. Боги вещают через душу каждого. Чем же моя душа хуже других?
- Как же ты обнаружил в своей душе смертный приговор для Алкивиада, для брата твоего? - спросил Сократ.
- Вот, - вздохнул Критий. - Я ждал, когда ты задашь мне этот вопрос.
- Почему же ждал?
- Потому что знаю: ты убеждён, что Алкивиада убил я. - Критий передёрнулся, бросил свиток со стихами Сафо и вернулся к Сократу. Теперь он стоял перед ним подбоченясь, смотрел сверху вниз, глаза его были злы, скулы побелели, и брови сошлись на переносице.
- Или отойди, или сядь, - сказал Сократ. - От тебя так пахнет благовониями, что мне трудно дышать.
Критий сел, опустив руки между колен.
- Я знаю, почему ты так думаешь, - сказал он. - Вчера ты разговаривал с Феодатой, служанкой Тимандры. Но всё, что она сказала тебе, ложь. Она и Филомел, её любовник, сами убили Тимандру, чтобы завладеть её драгоценностями. Сегодня их задержали в Пирее, с ними была шкатулка с драгоценностями Тимандры. Они во всём признались. И будут казнены. - Критий поднял голову. - Как убийцы Тимандры. Ты можешь повидаться с Феодатой и Филомелом, хотя в этом нет нужды: они во всём сознались. Кстати, и в том, что приходили к тебе в лавку башмачника Симона. Одному я не поверил и велел это вычеркнуть из их показаний: они утверждают, что часть драгоценностей Тимандры передали тебе и просили переслать их заговорщикам. Ведь этого не было, правда? Я велел вычеркнуть, но, если ты подтвердишь. - Критий пожал плечами, - тогда я велю восстановить сказанное ими. Впрочем, они могут повторить это на суде, потому что они люди низкие, презренные рабы. Для них это хоть и малое, по оправдание: не просто убили и ограбили свою госпожу, но ради победы Фрасибула, ради блага афинян, страдающих под властью тирана... Поэтому я приказал казнить их без суда. Но если ты будешь настаивать... Словом, решай сам. Ты можешь встретиться с ними, как я уже сказал. Ну? Или тебе надо подумать? Я оставлю тебя на какое-то время, посиди один, подумай. - Критий потёр ладонью ухо и встал. - Посидишь?
- Посижу, - ответил Сократ.
Уходя, Критий оглянулся, задержал шаг, сочувственно улыбнулся и сказал:
- Пей вино и ешь гранаты. Не стесняйся.
Сократ так и поступил. Зачерпнул из кратера полную чашу вина, выпил одним духом и принялся есть гранат. Потом подошёл к письменному столу Крития, взял чёрную скиталу и спрятал её под хитон. Он не знал, сколько времени отпустил ему Критий на размышление, и потому старался осмыслить случившееся быстро. В одном он был совершенно уверен: о поимке Феодаты и Филомела Критий ему соврал, придумав всю эту историю тут же, сидя рядом с ним. Он хорошо помнил привычку Крития потирать ладонью ухо, что-либо сочиняя. О привычки! Они сопутствуют человеку всю его жизнь. Вот и у него, у Сократа, есть одна привычка, которую давно подметила Ксантиппа: он непременно облизывается перед тем, как пригубить чашу с вином. Вполне безобидная привычка. Но, вспоминая о ней, он всякий раз намеревается отделаться от неё. И не может. Вот и теперь, кажется, он облизывался, как сладострастный Силен, поднося к губам дорогую чашу с прекрасным вином...
Итак, Критий соврал ему. Но всё сказанное им может стать случившимся уже теперь, в ближайший час, - для этого Критик" надо лишь приказать. Приказать, объяснив, как всё нужно устроить. Возможно, что он сделает это сейчас же. И помешать ему можно только в том случае, если позвать его обратно, не дать ему времени исполнить задуманное. А там и боги проснутся...
Сократ бросился к двери и крикнул во всё горло:
- Критий! Я уже всё обдумал!
Критий тут же появился - он стоял в отдалении за колонной.
- Хвалю, - сказал он, приближаясь к Сократу. - Ты по-прежнему думаешь быстро. Мне всегда это нравилось в тебе. Жаль только, что я не смог этому научиться.
- Забудем о Феодате и Филомеле, - сказал Сократ, когда они вернулись в библиотеку. - Ты правильно поступил, что вычеркнул кое-что из их показаний, так как всё это - бессовестная ложь. До такой лжи могут додуматься только подлецы, Критий.
- Конечно, - согласился Критий. - Ты правильно решил. Жизнь каких-то там рабов и твоя жизнь, Сократ, несоизмеримые ценности. Но, решив так, ты должен согласиться и с тем, что Феодата просто оговорила меня перед тобой.
- Оговорила? Да ничего она мне не говорила о тебе. Даже имя твоё не было произнесено. Знаешь, я попросил её принести одну вещь. Нет, нет, никакие это не ценности. Да ты, видно, знаешь, о чём речь, - твои сикофанты работают превосходно. Я даже удивляюсь, как они могли подслушать мой разговор с Феодатой. Открой мне, пожалуйста, эту тайну, - попросил Сократ.
- Не могу, - развёл руками Критий. - Одно лишь скажу: после убийства Тимандры мои люди следили за её слугами. Это же естественно.
- Разумеется, - не стал настаивать Сократ. - А вещь, которую она принесла по моей просьбе, дорога мне. Всё же я любил Алкивиада.
- Я понимаю, - кивнул головой Критий. - Ты, конечно, не поверишь мне, но я тоже любил его. И ты напрасно набросился на меня. Да и как я мог сделать то, в чём ты меня подозреваешь? Я был здесь, в Афинах, Алкивиад - там, у Фариабаза, далеко за морем.