- Об этом говорит вся Агора. А у храма Зевса выступал сам Дамон. Что скажешь, Сократ? - спросил Симон.
- Я ещё не успел хорошенько подумать, но всё же мне кажется, что дело это пустое, - ответил Сократ. - У Афины Парфенос не было причин обижаться пи на Перикла, ни на экклесию. Посуди сам, Симон: вот если бы экклесия, например, приняла такое решение, чтобы все ослы превратились в лошадей, стали бы после этого все ослы лошадьми?
- Конечно, не стали бы, - засмеялся Симон.
- Правильно, - похвалил его Сократ. - Ослы не могут превратиться в лошадей, потому что это противно природе. А теперь скажи мне, случится ли война между Пелопоннесом и Афинами, если экклесия проголосовала против войны?
- Не знаю, - ответил Симон.
- Да отчего же не знаешь? Разве войны затевают люди, а не боги?
- Конечно, боги.
- Вот и славно. Стало быть, боги всё знают и всё решают, а экклесия только развлекает их своим голосованием. За это боги на неё не обижаются.
- А зачем же тогда знамение? - спросил Симон.
- А чтоб таким дуракам, как мы, было о чём поболтать, сидя на холодных ступеньках Толоса. Я ответил на все твои вопросы, Симон?
- Да, на все, - ответил Симон и предложил Сократу ещё горсть семечек.
- Прекрасно. Теперь я хочу тебя спросить, какого государственного мужа мы называем мудрым? Правда ли, что мудрым государственным мужем является тот, чьи слова и дела служат процветанию государства?
- Правда, Сократ.
- Теперь ответь, не служили ли процветанию и могуществу Афин все эти пятнадцать лет слова и дела Перикла?
- Пусть меня поразит гром, если это не так! - ответил Симон.
- Значит, Перикла мы считаем мудрым государственным мужем?
- Так.
- Мудрый государственный муж принимает мудрые решения, верно?
- Верно.
- Два мудрых государственных мужа примут вместе верное решение?
- Пожалуй, - согласился Симон.
- А три мудрых государственных мужа вместе также примут мудрое решение?
- Не сомневаюсь.
- Так же поступят и сто мудрых правителей?
- Хоть тысяча, если они мудры.
- Правильно. И ты уже почти ответил на мой следующий вопрос: а если кто-то принимает решение вопреки тысяче мудрецов, можно ли считать этого человека мудрым?
- Скорее глупым, чем мудрым, - ответил Симон, довольный тем, что беседа с Сократом идёт так гладко.
- А того, кто поддерживает глупое решение, мы, пожалуй, тоже назовём глупцом?
- Согласен.
- Теперь будь откровенным и последовательным, - попросил Симона Сократ, - теперь скажи: демагоги и аристократы, которые вопреки решению мудрого Перикла и экклесии требуют немедленно объявить войну Пелопоннесу, являются глупцами?
- Да!
- И все, кто их поддерживает?
- Да!
- И тот, кто послал им в поддержку знамение? Ну же! Отвечай!
- Боюсь, - стал отодвигаться от Сократа Симон.
- Правильно, - успокоил его Сократ. - Нельзя назвать глупой пашу богиню-покровительницу, нельзя назвать глупым её знамение. Стало быть, надо считать глупцами тех, кто так неверно истолковал мудрое знамение мудрейшей богини.
- Ты прав, - с облегчением вздохнул Симон. - Они-то и есть глупцы.
- А если предположить, что они подстроили то, что мы по легковерию называем знамением? Как тогда мы их назовём?
- Клянусь Зевсом, но в таком случае их следует назвать мерзавцами.
- Спасибо тебе, Симон. - Сократ погладил своего старого приятеля по плечу. - Ты открыл мне истину. Открывай её всем, кто тебя об этом попросит. Истина - самый дорогой подарок для тех, кто в смятении. Спасибо.
Симон сказал, что ему пора идти. Сократ не стал его удерживать - попросил ещё горсть семечек и отпустил.
- Тут и Перикл появился. Он вышел из Толоса в сопровождении других стратегов и охраны. Увидев на ступенях лестницы Сократа, он сам подошёл к нему и произнёс всего лишь несколько слов:
- Я всё знаю. Уезжаю в имение, чтобы повидаться с сыном, Периклом-младшим. Он набирается там сил после болезни. Пробуду в имении несколько дней. Приезжай, если что-то случится. Не забудь, что вечером тебя ждёт Аспазия.
- Да, - ответил Сократ. - Счастливого пути. Как бы экклесия без тебя не взбесилась.
- Без меня её не станут созывать. Счастливо оставаться.
Всю оставшуюся часть дня Сократ провёл на Агоре, бродя между лавок и лавчонок, толкаясь среди покупателей и продавцов. Там же и отдыхал, когда надоедало бродить, пристраиваясь к какой-нибудь компании, вступал в разговоры, не отказывался от угощения. Знакомые компании принимали его охотно, зная, что там, где Сократ, всегда весело и интересно. Разговоры в тот день велись главным образом о войне со Спартой, о знамении в Парфеноне, об убийстве скифа Теагена. А угощали Сократа вином, рыбой, оливками и даже мёдом - ничуть не хуже, чем пританов в пританее.
Когда отблеск солнечных лучей на западных колоннах Парфенона из золотого стал розовым, Сократ отправился на виллу Перикла, куда был приглашён Аспазией.
Аспазия принимала своих гостей в андроне виллы, где стояли мягкие пиршественные ложа и столики для яств, инкрустированные золотом и перламутром. Кратеры с вином, фрукты и другие угощения пьянили уже одним своим видом - так щедро всё это было выставлено. Но более всего прельщала взоры гостей сама хозяйка, прекрасная Аспазия. Её светлые золотистые волосы были заплетены в толстые косы и уложены вокруг головы с помощью украшенных драгоценными камнями гребней и блестящих лент. Одета она была в белую пеплу из тонкой шерстяной ткани - вечера теперь были прохладными, и женщинам приходилось заботиться не только о том, чтобы их одежда была красивой, но и о том, чтобы она была тёплой. Пепла была подпоясана широким дорогим поясом, на плечах Аспазии сверкали две роскошные фибулы. Величественная и медлительная при всех других обстоятельствах, Аспазия была общительной и приветливой с друзьями, открыто улыбалась, играла глазами, о которых Фидий некогда сказал, что они прекраснее всех известных ему драгоценных камней и обладают живостью весенних бабочек. Губы её были так выразительны, что по одному их движению можно было определить, какое слово слетает с них. Голос же её, напевный и нежный, зачаровывал и тех, кто слышал его в первый раз, и тех, кто в сотый.
- О, Аспазия! - произносили гости, подходя к хозяйке дома, и у многих от восхищения при этих словах перехватывало горло.
Всё было как на добром званом пиру: речи в честь богов, в честь Аспазии и гостей, музыка, песни. А ближе к полуночи Аспазия сказала:
- Поскольку вино и прекраснозвучная Евтерпа освободили наши души от мелочных мыслей и повседневных забот, поговорим же, друзья, об этих самых наших душах, о нашей смертности и бессмертии, о смысле того и другого. И вот я хочу настроить всех вас на серьёзный лад: впереди война, страдания и гибель людей, впереди у каждого из нас старость и то неизбежное, что приходит ко всем без исключения, - смерть. Я знаю, что мудрецы не любят говорить об этом, а женщины и думать боятся. Приятнее и слаще беседовать о любви, о красоте, об истине, о высоких наслаждениях мудрости и искусства, но в эту ночь давайте отдадимся чувству печали и посмотрим, куда оно нас приведёт. Вот Софокл и с ним Мельпомена, вот Геродот и с ним Клио, вот Продик - учитель многих, вот Лисикл, которому покровительствует в его делах Гермес, вот Сократ - душа Агоры, - Аспазия при этом улыбнулась Сократу, как бы прося его не обижаться за шутливую рекомендацию, - вот Еврипид, наш мрачный созерцатель, которого не волнуют ни женщины, ни вино и чью ужасную Медею мы видели недавно в Одеоне. А вот, - Аспазия указала рукой на самое отдалённое от неё ложе и засмеялась, - а вот наши молодые поэты, которые безмятежно спят. Сон не смерть, но смерть подобна сну. Не так ли, Еврипид? И жизнь подобна сну. Коль жизнь и смерть подобны третьему, то не сходны ли они между собой? Что родиться, что умереть - одно и то же. И лучше бы нам вовсе не родиться. Так говорят твои герои, Еврипид. А юная фессалийка Алкестида, идя на добровольную смерть, признается, что нет ничего более ценного, чем жизнь. Что ты думаешь об этом сам, Еврипид?