Некоторое время спустя копы вернулись с подкреплением, но Уиллард и его помощник уже допили остатки пива и истосковались по любому действию, будь то живопись или дружеская потасовка. Вмешательство полиции привело к появлению на фасаде нескольких девизов, не лишенных антисоциальной подоплеки. Домовладелец рыдал и скрежетал зубами, из недр оскверненного дома неслась громкая музыка, царило общее сверхнапряжение.
Последовавшую затем сцену можно сравнить только с ловлей диких зверей, сбежавших из зоопарка. Уиллард говорил, что пытался бежать, но запутался в заборе, Который рухнул под весом его и гнавшегося за ним полицейского. Его друг забрался на крышу, откуда осыпал жестокий мир внизу проклятиями и черепицей. Но полиция действовала методично, и к тому времени как солнце село в Тихий океан, оба художника уже сидели в тюрьме.
В этот момент за обычными вечерними фотографиями явились господа из прессы. Они попытались заманить Уилларда к решетке, чтобы он попозировал, но второй художник взял на себя труд вырвать из пола чашу унитаза и разбить ее на мелкие части. На протяжении следующего часа прессу отгоняли кусками фаянса, которые парочка бросала из камеры. "Мы использовали унитаз, – вспоминает Уиллард. – Потом раковину. Я мало что помню. Одного не могу понять, почему копы нас не пристрелили. Мы были не в себе".
Газеты смаковали происшествие на все лады. Почти все фотографии "зверолюдей" были сделаны при помощи того, что фотожурналисты называют "франкенштейновой вспышкой". Эта техника дает приблизительно тот же эффект, что и фонарь, который держат под подбородком модели, только вместо фонаря фотограф просто держит вспышку очень низко, так что на лице субъекта появляются зловещие тона, а на стене за ним громоздится огромная тень. Такая техника и Каспара Милкетоста превратила бы в Призрака оперы, а в случае Уилларда эффект оказался прямо-таки сногсшибательным: он походил на Кинг-Конга.
Невзирая на потасовку и порчу имущества, закончилось все хэппи-эндом. Уилларда и его друзей приговорили к полугоду тюрьмы, но быстро отпустили за хорошее поведение, и они, не теряя времени, сбежали в Нью-Йорк. Уиллард теперь живет в Бруклине, где переезжаете одной квартиры на другую -едва стены прежней заполняются живописью. Его художественный метод – закрепить на стене жестяные банки гвоздями по десять пенни, покрыть стену комковатой штукатуркой и писать. Кое-кто говорит, у него большой талант, но пока талант не получил признания – разве что у долготерпеливых полицейских Сан-Франциско, которых вызвали судить его, вероятно, самое величественное произведение.
* * *
Как и сейчас, Уилларда сложно было отнести к какой-либо категории: вероятно, правильно будет сказать, что у него были артистические наклонности и чрезмерное изобилие энергии. В какой-то момент своей жизни он прослышал, что такие, как он, собираются в Сан-Франциско, и приехал в Калифорнию присоединиться к празднику.
С тех пор все уже не так. Жизнь в Сан-Франциско более мирная, но определенно более скучная. Вполне это стало очевидно, когда началась "забастовка арендной платы": с день или около того казалось, что город снова проснулся, но нет.
Один "забастовщик", безработный карикатурист с женой, ребенком и запущенной квартирой, за которую он отказывается платить, подытожил ситуацию. Его домохозяйка отказалась ремонтировать квартиру и обзавелась ордером на выселение жильцов. В прошлые времена парень остался бы на месте и забуянил бы. Но карикатурист пошел по пути наименьшего сопротивления.
– Выселять людей – дело долгое, – говорит он, пожимая плечами. – К тому же мы все равно подумывали двинуть на товарняке в Нью-Йорк.
Вот как обстоят дела в городе, некогда бывшем столицей поколения битников. Его фокус сместился на Восток, и взаправду это печалит только репортеров, которым не хватает хороших материалов, и небольшую горстку тех, кто жил в нем и пока длилось веселье от души посмеялся. Если бы Уиллард вернулся сегодня в Сан-Франциско, ему, вероятно, пришлось бы довольствоваться работой маляра.
National Observer, 20 апреля, 1964
HE-СТУДЕНЧЕСКИЕ ЛЕВЫЕ
Беркли
На пике "восстания Беркли" сообщения в прессе были перегружены упоминаниями об аутсайдерах, не-студентах и профессиональных подстрекателях. Выражения вроде "теневой колледж Калифорнии" и "тайная община Беркли" прочно вошли в журналистский лексикон. Говорилось, что эти люди взвинчивают кампус, подзуживают студентов к мятежу, докучают администрации во имя собственных адских целей. Так и виделось, как они рысят по полночным улицам с сумками подстрекательских листовок, призывов к забастовкам, красных знамен протеста и телефонограмм из Москвы, Пекина или Гаваны. Как в Миссисипи и Южном Вьетнаме агитаторы извне якобы подстрекали местное население, которое хотело, лишь чтобы их оставили в покое.
Сейчас на свет начинает выходить что-то более похожее на правду, но истоки событий еще окутаны густым туманом. Процессы по делу о сидячих забастовках в Спраул-холле вылились в череду неожиданно суровых приговоров, "Движение за свободу слова" было расформировано, четверо студентов исключены и по окончании дебатов о "ругани" приговорены к тюремному заключении, а основатель движения Марио Савио уехал в Англию, где учится и ждет решения по апелляции его приговора к четырем месяцам тюрьмы – что может затянуться на полтора года.
С началом нового семестра (при новом, делающем непроницаемое лицо ректоре) настроение в кампусе Беркли настороженно выжидательное. Основные вопросы прошлого года так и не разрешены, к тому же добавился новый: Вьетнам. Массовая сидячая забастовка по всей стране, чьим фокусом был Беркли, назначена на 15-16 октября, и если она не вскроет все старые раны, то, предположительно, вообще ни на что не сгодится.
Некоторое время выглядело так, словно губернатор Эдмунд Браун завел в тупик любое, проводимое в законном порядке расследование положения дел в университете, но в конце августа спикер ассамблеи Джесси Анру, демократ-антибрауновец, сообщил прессе, что "изолированного расследования проблем студентов-преподавателей в Беркли не будет", и в то же время заявил на Национальной конференции демократов в Портленде, в которой приняли участие более тысячи представителей штатов, что научное сообщество "вероятно, самый худший враг" законодательной власти штата.
Мистер Анру – знамение времени. Прошлой весной он конфликтовал с нормально атавистичной администрацией университета, но в какой-то момент был достигнут компромисс "синих фишек", и любые прогрессивные идеи, с которыми заигрывала администрация, потерялись в летнем затишье. Роль губернатора Брауна в этих переговорах пока не была предана огласке.
Одна из реалий, ставших результатом акций последнего семестра, – новый "закон против людей извне", принятый, чтобы при любой заварушке в кампусе не пускать туда не-студентов. Проект резолюции внес член законодательного собрания Дон Мулфорд, республиканец из Окленда, который и высказывается, и выглядит как "старый" Ричард Никсон. Мистер Мулфорд очень озабочен "подрывным проникновением" в кампус Беркли, расположенный в предместье, где он живет. Он полагает, что знает, что вспышка прошлой весной была организована нью-йоркскими коммунистами, битниками-извращенцами и прочими ему неведомыми безбожными элементами. Сами студенты, утешает он себя, ни за что не подняли бы такой шум. Остальные в Сакраменто, похоже, разделили его точку зрения: законопроект был принят пятьюдесятью четырьмя голосами против одиннадцати и в сенате двадцатью семью голосами против восьми. Губернатор Браун подписал его 2 июня. Проект Мулфорда получил большую поддержку еще на стадии рассмотрения, когда Дж. Эдгар Гувер свидетельствовал в Вашингтоне, что в Движении за свободу слова было сорок три красных той или иной масти.
Услышав про это, один студент с усмешкой сказал: – Тогда, наверное, весной сюда пришлют тысяч десять морпехов. Послали ведь двадцать тысяч из-за пятидесяти восьми красных в Санто-Доминго. Черт, да Линдон у нас мастак!
Где мистер Гувер раздобыл эту цифру, можно только гадать, но в Беркли полагают, что из Examiner, газеты Херста, называющего себя "монархом утренней прессы". Examiner особенно влиятелен среди тех, кто опасается, что король Георг III, возможно, еще жив в Аргентине.
* * *
Значение законопроекта Мулфорда в тени, которую он бросает на ситуацию в Беркли, особенно на роль не-студентов и людей извне. Кто эти преступник!? Что за человек станет рыскать по кампусу с единственно! целью развратить умы студентов? И, как известно любому, кто живет или работает в городском кампусе или по соседству с ним, огромное число студентов уже большие радикалы, чем любой красный, в которого может ткнуть пальцем мистер Гувер. Помимо того, не-студенты и аутсайдеры, против которых приняла свой законопроект Калифорния, по большей части бывшие студенты, аспиранты, студенты по обмену и прочие молодые активисты, которые от студентов отличаются только тем, что не имеют регистрационной карточки университета. В любом кампусе, который расположен в черте города, не-студент – давняя и бесславная традиция. В каждом колледж большого города есть свои пограничные элементы: в Гарварде, в университете Нью-Йорка, в Чикаго, в Сорбонне, в Беркли, в университете Каракаса. Динамичный университет в современном населенном центре просто не может быть изолирован от реалий, человеческих и прочих, которые его окружают. Мистер Мулфорд превратил бы кампус Беркли в остров, но, увы, guerillas* чересчур распространены.
* партизаны – (исп.).